Сергей Сиротин - Евангелие от Иисуса: Сарамаго в стане еретиков Страница 2

Предсказанное ангелом сбывается в Вифлееме, куда Иосиф приходит с беременной женой, подчиняясь римскому указу о переписи. Там молодая семья не находит более пристойного жилища, кроме как пещеру на окраине города. Рожденного в ней первенца называют Иисусом. Поскольку как Марии, так и Иисусу требовалось по прошествии времени пройти соответствующие обряды, Иосиф на этот срок устраивается рабочим на строительстве Храма. И как-то, подслушав разговор двух солдат, он узнает о том, что царь Ирод задумал убить всех младенцев в округе до двух лет. Он, сломя голову, бежит домой спасать сына. Опасность минует маленького Иисуса, но скоро Иосиф понимает: его малодушие стало причиной гибели многих других детей. Мария узнает об этом преступлении от вновь явившегося ей ангела, а сам Иосиф входит в его сознание ночью, когда ему впервые снится кошмарный сон, в котором он хочет убить своего сына. Здесь предопределяется вся судьба младенца Иисуса, который сам еще не сделал никакого сознательного выбора, но уже расплатился своим будущим за все сделанное и несделанное. Ангел говорит: “...все, что должно было произойти, произошло уже...” — и нам становится ясно, что Иисуса лишают будущего те божественные силы, что имеют мало общего с представлением о благе и еще меньше с обычной разумностью. Мария говорит ангелу: “Несчастны мы”, и Сарамаго тут же влагает в уста ангелу равнодушный ответ: “Несчастны <...>, и нет средства помочь вам”. Изображая равнодушие ангела, Сарамаго делает первые наброски к той картине низменного, проигранного богам человеческого мира, которую Иисус позже будет безуспешно постигать у Дьявола. И подобно самому Дьяволу, ангел в этой сцене не имеет власти над волей человека, он является из тьмы лишь для того, чтобы удостоверить уже содеянное.

Произошедшее в Вифлееме в какой-то мере предопределяет и жизнь самого Иосифа. Он живет, наполняясь скорбью, страдая от кошмаров и бессонницы. У Марии рождаются новые дети, однако их появление на свет уже не осенено загадочным нищим. Ощущение вины за погибших младенцев делает жизнь Иосифа пустой: “Дети заполняли двор и дом плотника, а казалось, будто и двор этот, и дом пусты”. Когда Иисусу исполняется тринадцать лет, в Израиле разгорается мятеж под предводительством Иуды Гавлонита. Один из соседей Иосифа решает уйти повстанцем. Однако вскоре приходит известие, что он, раненый и беспомощный, лежит в соседней деревне. Иосиф отправляется туда, чтобы спасти его, однако сам становится жертвой. Римляне, не сильно вдаваясь в различия между пленными, предают всех смерти на кресте. Понимая, что смерть неизбежна, Иосиф сначала ропщет на коварную судьбу, но затем в его душе воцаряется пустыня и перед мысленным взором остается лишь облик первородного сына — его “последнего наказания”. Смысл смерти Иосифа как расплаты очевиден. Казалось бы, это уже христианство, прелюдия к которому разыграна в душе земного отца его создателя. Однако, даже указывая на момент добровольности в поведении Иосифа, Сарамаго не делает из этого героизма, столь характерного для первых христиан. Не получает Иосиф и прощения, без которого невозможно христианство. Иосиф просто умирает, гибнет ни за что — с той же материалистической очевидностью, с какой прежде являлся ангел, а потом явится Бог. Удивительно, что автор “Евангелия” обходит своим вниманием тот триумф духа, который поддерживал оторванный от земли идеал смирения раннего христианства. Повествуя, в сущности, о драме Иова, Сарамаго не может не вести нас к ее высокому итогу. В этом кроется гуманистическое послание всей книги. Но парадоксально: мы видим не столько восхваление духа, сколько живописание пораженного тела Иова, снабженное комментариями об анатомических особенностях гнойников и язв.

Семья Иосифа осиротела. После того как вместе с матерью юный Иисус побывал у креста с распятым отцом, его начал тревожить тот же кошмар. История его сознательной души начинается с этого кошмара, с ощущения ответственности за безвинно убитых, которое внесло в нее “черный свет” — пожалуй, главный символ Сарамаго. “Черный свет” упоминается в книге всего один раз, причем не применительно к Иисусу, но это действительно несущий символ книги, который указывает на туманность всей евангельской реальности. Ее туманность состоит не в том, что не существует полной исторической объективности в оценке ее событий, а в том, что даже Бог, прорвавшись в человеческую реальность, не имеет однозначного статуса перед лицом человека. “Все, сказанное в одном смысле, может быть понято и в другом”, — говорит Дьявол. Что значит черный свет для Иисуса? Для него он означает начало внутренней разорванности. Едва вступив в пору зрелости, он осознал, что ответствен больше чем просто за себя самого, но не в смысле собственного альтруизма, а в смысле исключенности из ряда тех, кто несет на суд Божий лишь свои деяния. Иисус унаследовал от отца бессознательную биографию его души, но был вынужден продлить ее уже в сознании, где трагичность многократно усилена живым восприятием жизни, жаждущим ясности и моральности.

Его душа лишена покоя, поэтому он принимает решение покинуть родной дом. Мать, не понимающая скрытых сил, влекущих его от дома, не в силах его остановить, но смотрит на него осуждающе, глазами все той же иудейской морали. Иисус отправляется в странствие, оставив мать одну вместе с младшими детьми. Это странствие не в поисках Бога, а в поисках личного освобождающего знания, не претендующего на последующую ретрансляцию в виде истины. Ставя свой покой выше страданий матери, он отправляется в путь со словами “не знаю”, надеясь, что однажды сможет найти другие слова. Он находит ту пещеру, где родился, и встречает странного Пастыря. Громадный Пастырь воплощает один из блуждающих ликов самого Дьявола, и читателю быстро становится понятно, что и нищий, явившийся Марии, и ангел, и этот Пастырь, да и сам Дьявол, пока еще не раскрывший себя, — все это одна и та же светоносная сущность, которая всегда отвечает человеку с такой слепящей прямолинейностью, что ее слова становится невозможно отличить от правды.

Иисус решает стать помощником Пастыря и четыре года проводит с ним, учась его ремеслу. В сущности, такая жизнь ему нравится. И в то же время он борется с желанием покинуть Пастыря, поскольку странность его поведения и слов бросает вызов его ортодоксальным убеждениям. Кроме тех представлений, которые он получил в синагоге, и собственных нетвердых прозрений, у Иисуса нет никакой наличности, которую он мог бы предъявить миру. По некоторым вопросам он пытается спорить с Пастырем, но аргументация того такова, что поистине нужно создать христианство, чтобы встать на позицию этого жалкого послушника, пытающегося противостоять Дьяволу какими-то сухими идеалами. Пастырь направляет Иисуса к позитивному знанию, хотя в то же время единственное, насчет чего он не обманывает его, — это его могущество. Уже при знакомстве он говорит об отсутствии у него собственного имени, чем указывает на свою неподвластность человеку. Мотив сокрытия, обмана, недоговаривания Пастырь будет демонстрировать многократно, пока Бог окончательно не закрепит за ним и за собой право на это. Иисус спросит: “То есть я был обманут вами обоими?” — и Бог ответит: “Да, как и каждый человек на свете”. Но, несмотря на такую двуличность, Пастырь хочет передать молодому Иисусу вполне конкретное знание. Его смысл состоит в осознании своего долга. У Сарамаго долг имеет антибожественное назначение, он ведет к экзистенциальной секуляризации человека. Он состоит в том, чтобы лишить Бога права вершить жизнь. Дьявол не столько перетягивает человека на свою сторону, сколько склоняет его к автономии (“пусть огонь, упавший с неба, сам себя пожрет”). Он даже не требует от Иисуса проклятий в адрес Бога, он лишь охраняет жизнь, а собственное вторжение в нее выставляет в виде пролога к идее справедливости. К этому ведет его космология, которую он раскрывает Иисусу, проводя аналогию между людьми и овечьим стадом. Когда человеческое стадо некогда появилось на земле, появился и некто, кто стал его пасти. Но тот, кто пасет — это не хозяин, а закон, который защищает стадо от всех напастей, кроме старости, разрешает эвтаназию там, где она необходима, и оберегает разумность, удерживая ее от рабства мифов и религий (“у меня, как и у овец моих, бога нет”).

Дьявол вводит Иисуса в заблуждение относительно сферы своих познаний, однако дает понять, что знает главное — парадоксальность Бога, который бесконечно далек от всеблагости: “тебе скажу честно, что не хотел бы оказаться в шкуре того, кто одной рукой направляет руку убийцы с ножом, а другой — подставляет ему глотку жертвы”. Иисус еще не понимает, что это та самая мудрость, к которой он стремится. Он не может понять этого потому, что у него еще нет собственного опыта общения с Богом. Поэтому единственная возможная для него реакция — это обвинить в богохульстве сказавшего такие слова. Но у Сарамаго Дьявол — это единственный источник знания. Дьявольская ложь хитра и коварна, но в отличие от лжи неразумного Бога, человеку, окутанному ей, достаточно собственных сил, чтобы отыскать верный путь. Противостоять Дьяволу легче, чем ветхозаветному Богу, поскольку намерения первого всегда относительно ясны. В итоге Иисус приходит к Дьяволу за знанием, и он его получает.