Андрей Балабуха - Бремя личности Страница 2

Судите сами. Окончив курс в Университете Миссури, Хайнлайн успешно сдал экзамены в Военно-Морскую Академию США в Аннаполисе. История, сама по себе способная послужить сюжетом нравоучительного романа для юношества — ведь для того, чтобы только быть допущенным ко вступительным экзаменам в это заведение, необходимо заручиться рекомендацией кого-либо из членов Палаты представителей или Сената США; кроме них правом давать подобные рекомендации обладает лишь Президент. И Хайнлайну пришлось пойти на совершенно невероятные ухищрения, столковаться с людьми довольно темного политического воротилы тех лет Босса Пендергаста, чтобы в конце концов добиться своего. Окончив Академию двадцатым — из списка в двести сорок три человека, — Хайнлайн попал, наконец, на флот. Мечта сбылась. Началась служба офицера-артиллериста — сперва на эсминцах, потом — на борту самого современного по тем временам авианосца «Лексингтон».

Но уже через пять лет ему пришлось выйти в отставку — у блестящего молодого офицера обнаружился туберкулез. Мечта рухнула.

Уверен, многие из нас — если даже не большинство — после такого краха надежд опустили бы руки. По крайней мере — надолго. Так и вижу вариант типично отечественного сюжета: уж если не маресьевский подвиг, так непременно «эх, жизнь моя поломатая» и запил горькую. Хайнлайн же усмотрел в собственной болезни только вызов. Принял его — и победил. Я подразумеваю не выздоровление — это все-таки в большей степени заслуга врачей. Я говорю о дальнейшей ЖИЗНИ. Хайнлайн начинает борьбу за собственное будущее, поиск новой жизненной цели: он изучает физику в Калифорнийском университете, работает в компании по добыче серебра, пытается заняться архитектурой, служит агентом по продаже недвижимости, пробует силы на политическом поприще — правда, не слишком удачно; наконец, обращается к литературе. К фантастике. И дело вовсе не в том, что получив в 1939 году за свой первый, в шесть дней написанный рассказ «Линия жизни» гонорар в семьдесят долларов — сумма по тем временам вполне приличная, — он решил, по собственному признанию, «никогда больше не искать честного заработка». Если говорить серьезно, определилась новая цель. Была одержана победа. Теперь предстояло отвечать уже на вызов литературы. И сорок два года его писательской деятельности, вылившиеся в пятьдесят шесть книг, причем последняя — «Ворчание из могилы» (1989), изданная уже посмертно, — наглядное свидетельство полной и окончательной победы.

Но если вызов — категория национальной психологии, то все, о чем мы будем говорить впредь, относится уже исключительно к области индивидуальной психологии.

В те годы, когда созревала и отливалась в окончательную форму личность Хайнлайна, властителем умов — не масс, но широко трактуемой элиты — был испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет. Газета «Атлантик Монтли» писала тогда о нем: «Чем для XVIII века был „Общественный договор“ Руссо, чем для XIX века явился „Капитал“ Маркса, тем для XX века стало „Восстание масс“ Ортеги». Вот косвенное свидетельство его популярности: творчество Альфреда Э. Ван-Вогта, коллеги и соратника Хайнлайна по «золотому веку» американской НФ, насквозь пронизано идеями Ортеги-и-Гассета; цитата из «Восстания масс» послужила эпиграфом к «Вину из одуванчиков» Рэя Брэдбери; и таких примеров можно привести десятки.

«Несомненно, — писал Ортега-и-Гассет, — самым глубоким и радикальным делением человечества на группы было бы различение их по двум основным типам: на тех, кто строг и требователен к самому себе („подвижники“), берет на себя труд и долг, и тех, кто снисходителен к себе, доволен собой, кто живет без усилий, не стараясь себя исправить и улучшить, кто плывет по течению». Кто, добавим, не ощущает и не принимает вызова. Это деление на «подвижников» и «людей массы» приводит Ортегу к тезису: «Я утверждал и я все больше верю, что человеческое общество по самой сущности своей всегда аристократично — хочет оно этого или нет; больше того: оно лишь постольку общество, поскольку аристократично, и перестает быть обществом, когда перестает быть аристократичным. Конечно, я имею в виду общество, а не государство». Очень важная оговорка: речь идет отнюдь не о титулованных особах, не о родовой аристократии, порядком-таки вылинявшей к нашим дням; потому так нелепо и выглядят сегодня люди в театральных фраках и мундирах давно несуществующей армии, увешанные не ими заслуженными орденами. Речь о том, что подразумевал Анатоль Франс, утверждая: «Я признаю единственный вид аристократии — аристократию духа».

С этой точки зрения Роберт Э. Хайнлайн несомненно был аристократом — человеком, всегда готовым принять на себя труд и долг, беспощадно требовательным к себе и снисходительным к окружающим. И этим аристократизмом он наградил всех лучших своих героев. Он куда глубже Ван-Вогта понимал сущность мысли Ортеги-и-Гассета, и потому среди населения его книг вы не найдете принцев, тайных наследных правителей и имперских графинь. Но зато все они — люди долга, чести и труда.

Вдобавок ортегианские идеи прекрасно сочетались с вычитанным поначалу, а потом утвержденным аннаполисскими годами и флотской службой офицерским кодексом чести. Не скрою, я немало поломал голову над тем, почему герои Хайнлайна с такой готовностью взваливают на плечи не только свое, но и — на первый взгляд — чужое бремя ответственности. И далеко не сразу до меня дошло, что все объясняется этим самым кодексом. Ведь всякий лейтенант знает, что в бою может погибнуть и его непосредственный начальник, и тогда бремя его ответственности придется взвалить на собственные плечи. Но может статься, что он, лейтенант, окажется единственным уцелевшим офицером на всем корабле, — и тогда на него ляжет ответственность за весь корабль. Морская история знает такие случаи. А может случиться, что, командуя таким образом кораблем, ему в каком-то совсем уж запредельном случае придется взять на себя командование эскадрой… И ко всему этому он должен быть внутренне готов. При этом наш лейтенант отнюдь не стремится к подобной стремительной карьере, всегда предпочитая ей спокойное продвижение по службе и умеренную ответственность. Как только минет необходимость, он с удовольствием, облегченно вздохнув, сдаст полномочия. Заметьте, именно такое происходит с Джоном Лай-лом в финале короткого романа «Если это будет продолжаться…»

И все той же лейтенантской готовностью объясняется превращение неподражаемого мима Лоренцо Смита в сенатора Бонфорта в «Двойной звезде». Разница лишь в том, что Лайл — действительно офицер, а актер — так сказать, штатский лейтенант; но разве в погонах суть? Суть все-таки в духе.

Иногда Хайнлайна называли «космическим Киплингом». И то верно: именно киплинговской интонацией заворожила меня, зачитывающегося «Кимом», подростка, «Логика Империи» — первая переведенная на русский язык в 1960 году повесть писателя. Киплинговскими казарменными балладами дохнуло и от блистательной новеллы «Зеленые холмы Земли» — отчасти, может быть, благодаря тому, что песни героя рассказа, Райслинга, перевел Василий Бетаки, переводивший и поэзию Киплинга. Впрочем, как я выяснил впоследствии, при чтении оригинала это ощущается ничуть не меньше… А герои «Звездных рейнджеров»? Любой из них — все тот же киплинговский «диковинный солдоматрос» баллады, посвященной «Королевскому полку морской пехоты», который «митральезой настраивал слух языческим королям», а если надо — и бестрепетно шел с «Биркенхедом» на дно. А уж о «Гражданине Галактики» и говорить нечего — так и веет от него ароматом страниц «Кима» и «Отважных капитанов»; космос здесь — чистый аналог моря, а планеты — полное подобие заморских стран. Или возьмите тренировки памяти, уроки, преподаваемые Торби полковником Бэзлимом — ну как тут не вспомнить юного Кима!

Но все это вовсе не говорит ни о заимствованиях, ни о подражании, ни о стилизации. Речь именно о духе. А если такое ставить в упрек автору, то придется пенять доброй половине всех писателей, зафиксированных мировой литературой.

Однако есть у Хайнлайна и коренное отличие от Киплинга. Англичанин говорил о «бремени белых», «бремени расы», «бремени нации», об ответственности европейцев, а еще точнее — британцев за судьбы мира; американский же фантаст и шире, и уже. Ибо для его героев существует лишь ортегианское бремя личности, бремя принятия на себя труда и долга.

Воистину, все пути ведут в Рим. На этих человеческих качествах сошлось все: и американский вызов, и ортегианская философия, и офицерский кодекс чести. И в фокусе этих трех лучей высвечивается главная, на мой взгляд, человеческая и писательская суть Роберта Энсона Хайнлайна.

Конечно же, секрет популярности Хайнлайна этим не исчерпывается. Можно было бы поговорить, например, о его высоком профессионализме, заставляющем всегда стремиться быть в своем деле если не первым, то, по крайней мере, одним из первых. Начиная с Аннаполиса — помните, двадцатый из двухсот сорока трех? — и вплоть до НФ, где именно с его «Линии жизни» начинается отсчет «золотого века». Сорок лет спустя «Путеводитель по научной фантастике» в статье, посвященной Хайнлайну, задавался вопросом: как обращаться к Великому Мастеру (такой пышный титул был присвоен ему в 1975 году Ассоциацией американских писателей-фантастов)? Может быть, просто «мистер научная Фантастика»? С кем же еще, кроме Роберта Энсона Хайнлайна, мог ассоциироваться весь жанр? Вы сами можете убедиться в том, насколько глубоко вникал писатель в материал, хотя бы на примере «Магии, Inc.» — чтобы все эти чародейства и волшебства выглядели правдоподобно, автору пришлось изучить немало книг по магии, демонологии, тауматургии, ворожбе и прочим родственным дисциплинам… А чего стоят размышления о философии языка в «Гражданине Галактики»!