Лев Пирогов - Упирающаяся натура Страница 20

А если некем бороться, то зачем призывать к борьбе?..

Что движет организатором, который поднимает людей на борьбу, видя, что сил не хватает? Скорбный стоицизм — «делай что должен и будь что будет»? «Русское авось» — не догоним, так хоть согреемся? Или это провокация — каждый год устраивать перед охранкой такой смотр сил, демонстрировать ситуацию в динамике, так сказать?

Или всего понемногу?

В любом случае, консолидация национальных сил на основе протестных настроений себя не оправдывает. Шесть лет «Русских маршей» — достаточный срок, чтобы понять, как развивается ситуация. Никак. В этом году официальный агитпроп испробовал другую стратегию (замалчивание вместо запугивания), — пришло чуть больше. В следующем — сделают поправку на ветер, придёт чуть меньше. Борьбы «против» не получается.

А как насчёт борьбы «за»? За что предлагают бороться русские националисты?

Чтобы на «русский марш» пришёл миллион, нужно мочь ответить на этот вопрос одним словом. Больше — миллион не услышит, больше для него сольются в НРЗБ.

Например — «за колбасу», как в 1989 году. Или «за землю», как в 1918-м. Что такое СССР?.. А колбаса вот она, её лизнуть можно, понюхать. Вот так гражданские войны выигрываются.

Так за что же такое предлагают побороться русские националисты?

Я не изучал специально вопрос, моё мнение — экспериментально чистое, я обыватель, знаю только то, что просочилось в голову из интернет-лент. За что-то такое вроде бы предлагают, но погодите, мне трудно сосредоточиться…

Ну не за «трезвость» же.

За справедливость? (Тогда уж лучше за трезвость…) За равные права? Или за преимущественные? За статус государствообразующей нации, из коего эти права вытекают? А какие именно — эти? Права на что? Можно списком?..

Когда в феврале девяностого года на Манежке собиралось 200 тысяч человек, вопрос «за что» стоял ослепительно просто: «За отмену Шестой статьи». Что это за статья такая, знал едва ли каждый десятый, но каждый представлял себе такое… такое… Не поверите, я тоже ходил.

А четвёртого ноября до меня задачу не довели. Догадываюсь, что если из таких, как я, — сочувствующих, но не понимающих, чему именно, организовать шествие — всем курбан-байрамам курбан-байрам получился бы. Марш сочувственно-непонятных.

У каждого из нас была масса причин не выходить на Марш. Кому-то, например, не нравится прыгать по команде «Кто не прыгнул, тот чурка». И «Кто не прыгнул, тот не чурка» — не нравится. Кто-то не любит позировать для фотографов. Все мы боимся подвергать опасности свои чрева и стократ — благополучие своих детей.

Последнее — главная причина «никуда не ходить» для мужчин моего поколения. Мы лучше всех (включая устроителей) понимаем, зачем Марш по-хорошему нужен, и именно мы не хотим идти. Тридцати-сорокалетние мужчины, цвет обывательщины, пушечное мясо и говно нации. Те, кого больше всех после войн остаётся, потому что в отличие от восемнадцатилетних прыщей мы трусливы, осторожны, трезвы.

Хотя манипулировать нами так же просто, как восемнадцатилетними.

Какой из социальных инстинктов у обывателя самый сильный? Тот же, что и у животных, — инстинкт размножения. Он даже инстинкт самосохранения способен перебить иногда. И выражается этот инстинкт для нас не в сиськах, а в детях теперь уже. За сиськи мы не пойдём. И за Русь святую не пойдём. И за веру. А за них пойдём. За них и чрево перетянешь потуже, и прыгнешь, когда велят.

Может быть, главная политическая задача русского национализма на сегодня поэтому — сочинить ответ на вопрос «Что будет с моим ребёнком, если я НЕ пойду на Русский марш». Не в смысле «будущего наших детей», нет. Обыватель существо практическое. Что-нибудь на уровне «все, кто не предъявит справку по форме шесть, из очереди на собеседование по поступлению в школу вычёркиваются». Вот тут мы…

Вы, бабуля, пока то-сё, отошли бы.

Мы — «спящие потребители» национализма. Мы пока не ходим на «Русский марш».

Что они делают, когда мы на них не смотрим?

Кто «они»? Ну, например, игрушки в закрытом на ночь магазине. Или актёры, когда камера выключилась, и занавес опустился. Или их персонажи. Ведь когда актёры их не играют, они же всё равно есть?

Взглянем на проблему научно. Писатель, когда придумывает героя, он же не из пустоты его придумывает. Придумывает с натуры. Но и не целиком с натуры — нос от одного человека, а голос и манеру говорить — от другого. Дверь в подъезд — от одного дома, запах в подъезде от другого, а сковородку с недоеденной картошкой на кухне от третьего. И мысли — чуточку своих берёт, чуточку не своих. Всё запутано. То есть, в книжке всё это довольно-таки ладно собирается вместе, а в жизни, откуда берёт, — раскидано там и сям. А интересно же знать, как было НА САМОМ ДЕЛЕ!..

И вот мне подумалось: а что если цельную, собранную воедино, но не настоящую действительность вымысла и настоящую, но разрозненную, распылённую, не укладывающуюся в голове прототипическую действительность поменять местами?

Что если предположить, что все книжки, пьесы и фильмы описывают (так или иначе перевирая) некоторое действительное событие? Не в нашей жизни действительное, а в том особом континууме, в той особой вселенной, в которой НА САМОМ ДЕЛЕ происходило то, что изображено в книжках и фильмах?

Идёте вы, скажем, по лесу и набредаете на такую, хм, прямоугольную призму километр на километр. Похоже на склад оптовый, только без рекламы и вывески. Вот там в нём и происходит всё. Именно оттуда все наши писатели-сценаристы «черпают вдохновение». Не напрямую, конечно, а с помощью таких как бы психораспределителей, по таким как бы талонам, о которых и не догадываются. Управляют психораспределителями, распределяют талоны и присматривают за порядком на складе особые секретные люди, которых туда назначили.

Вот бы на этот Склад протыриться!

Но для этого герой моего романа должен как-нибудь догадаться о существовании склада. Как?

Как-нибудь попроще: шёл-шёл и нашёл. Можно даже — сначала заблудился в лесу для пущего драматизму. Знаете ли вы, что в каждый грибной сезон в Подмосковье бесследно пропадает до десяти человек? Грибы тоже собирают людей. Значит, шёл-шёл, заблудился, нашёл. Стало интересно, вынул ножичек грибной, давай ковырять…

Или нет. Сначала герой заметил, что Женя Лукашин (актёр А. Мягков) и Юрий Деточкин (И. Смоктуновский) как-то очень похоже морщатся, отхлёбывая из пивных кружек:

Актёры разные, напитки тоже разные (У Жени — одна водка, без пива, у Юры, напротив, с пивом), а морщатся одинаково. Потом понимает: э-э, да у них же мама одна — актриса Любовь Дображнская!

Братья? Но нет, не братья — ни у того, ни у другого никаких братьев нет… Значит… ОДНО ЛИЦО?!! А почему фильмы разные?

Герой начинает пересматривать фильмы, чтоб понять, почему они разные, и обнаруживает, что Ипполит (актёр Ю. Яковлев) за рулём личного автотранспорта подозрительно напоминает ему Шуру Бочкина из фильма «Лёгкая жизнь»:

Вот, скажем, Ипполит. Что мы знаем о нём? Упакован, «хорошо имеет от жизни», своя машина, французские духи — завидный жених, а до сих пор холост. Более того, в отношениях с женщинами явно неблагополучен, оттого и ревнив. Прослеживаются следы былой личной травмы. Из его монолога под душем («Конец Новогодней ночи, завтра наступит похмелье — пустота-а…») явно следует знакомство с опытом подобных похмелий, а стало быть, и с опытом предшествующих им прекрасных романтических безумств…

Шура Бочкин был подающим надежды химиком, но не поехал по распределению на строительство химкомбината, остался в Москве, устроился директором химчистки. Основательный был. Практический. Променял романтику на рубли. Но — влюбился. В приезжую учительницу из Сибири. Прекрасную, советскую, романтичную. Стеснялся признаться ей, кем работает. Чтоб стать достойным своей возлюбленной, бросил химчистку, завербовался на химкомбинат. А возлюбленная возьми да окажись обманщицей. Ей хотелось не любви молодого талантливого учёного, а в столице за богатым мужем остаться. Бросила его. С рваной раной в душе Шура едет на комбинат один, фильм на этом заканчивается. Но что было дальше? На самом деле?

Пожалуй, он и правда уехал, ведь химчисткой уже заинтересовалось ОБХС, удирать было пора. Но, поскольку с любовью вышел облом, Шура так и остался «человеком практическим»: фигли ему тот комбинат без любимой учительницы. После непродолжительного инженерства дослужился до главка и вернулся в столицу. (Правда, уже Северную.) Стал жить-поживать да добра наживать. А в личном — сквозняк, дыра… И когда он ВО ВТОРОЙ РАЗ встретил УЧИТЕЛЬНИЦУ (актриса Б. Брыльска)… Ну, вы понимаете, что тут началось — на старые-то дрожжи.

Фактически под душем Ипполит говорит: «Взгляните на меня, жестокие, наивные люди! Я тоже думал, что можно переломить жизнь, подставить голодные ноздри ветру, нахвататься чужого счастья… И что теперь? Пустота-а…»