Внутренний СССР - Разгерметизация Страница 22

П.А.Столыпин эту дилемму для себя, для царя и для России: Если непосредственно на Россию никто не напал, то ни при каких внешнеполитических обстоятельствах она не вступит в войну, ибо важнее провести реформы и избежать революции, и только по завершении реформ и отсутствии внутренней напряженности в обществе можно беспрепятственно вести активную внешнюю политику (в том числе и силовую, когда иные средства неэффективны).

Министр иностранных дел России с 1910 г. по 1916 г. С.Д.Сазонов (ист. 95, с. 284) пишет в этой связи:

«Революция, уже раз в 1906 году сломленная Столыпиным, увидела наступавшую для неё смертельную опасность и рукою Богрова свалила этого благороднейшего сына России. Принято говорить, что нет людей незаменимых. Но Столыпина у нас никто не заменил и революция, среди тяжелой нравственной и материальной атмосферы войны, восторжествовала. Пока я пишу эти строки, передо мною живо встает величавый в своей силе и простоте образ Столыпина и мне припоминаются неоднократно слышанные от него слова: для успеха русской революции необходима война. Без неё она бессильна (выделено нами: — Авт.).»

С.Д.Сазонов на страницы своих воспоминаний излил много эмоций и сожалений о вероломстве Австро-Венгрии, глухоте Германии к миролюбивым взываниям России, о непонятном молчании Англии в предвоенный период, но в них нет и следа покаяния в том, что после убийства П.А.Столыпина Россия свернула со столыпинского внешнеполитического курса в том числе и при его непосредственном участии. Конечно С.Д.Сазонова невозможно обвинить в том, что он злоумышленно стремился к вступлению России в войну, но его воспоминания сохранили факты, которые говорят о том, что он сам, как автомат, содействовал вовлечению России в общеевропейскую войну, приведшую к государственной катастрофе Россию, Германию и Австро-Венгрию.

Как известно, первая мировая война ХХ века возникла из Балканского кризиса, но мало кто из пишущих на тему о её возникновении начинает свое повествование с событий ранее 1914 г., и вследствие этого многое остается за хронологическими рамками повествования. Такое устранение многих событий из рассмотрения извращает понимание того, как разразилась та мировая война, которой действительно не хотели правительства России, Германии и других её участников, ставших заложниками неподконтрольных им внешнеполитических . В этом отношении “Воспоминания” С.Д.Сазонова — редкое исключение и из них можно увидеть то, что ускользает при описании событий первой мировой войны, начиная с балканских войн 1912 — 13 гг. или с лета 1914 г.

В ходе русско-турецкой войны 1877 — 87 гг. Россия добилась больших успехов на сухопутных фронтах, была способна оккупировать всю европейскую территория Турции и обеспечить государственную самостоятельность не только болгарского народа, но и других славянских народов, живших несколько веков под турецким игом. Это укрепление позиций России на Балканах и сопутствующая возможность установления её контроля над турецкими проливами была неприемлема колониальным державам Европы, которые намеревались вмешаться в русско-турецкую войну на стороне Турции. Чтобы избежать войны против коалиции европейских держав в 1878 г., к которой Россия не была готова [74], она вынуждена была пойти на посредничество в мирных переговорах с Турцией других держав. В результате состоялся Берлинский конгресс, установивший мир на Балканах и определивший границы государств, выделившихся из состава Оттоманской империи. Берлинский конгресс населенную славянами территорию Боснии и Герцеговины передал под управление Австро-Венгрии, однако не признав их неотъемлемыми частями “лоскутной империи” [75] (ст. 25 Берлинского договора).

В результате к 1909 г. часть сербов жила в Сербском королевстве, а часть сербов — в Австро-Венгрии. Немецко-венгерское национальное угнетение для них было во многих отношениях хуже, чем турецкое: турки, при всем их отступничестве от этических норм ислама в отношении инаковерующих, однако не стремились сделать славян турками, в то время как немецкая правящая верхушка Австро-Венгрии стремилась онемечить всё население империи, видя в этом средство обеспечения её государственного единства и территориальной целостности. Но эта политика онемечивания создавала внутри империи только многовековую политическую напряженность. И сербский народ в целом, и политически активная сербская “элита” мечтали жить в общем сербам их национальном государстве. Немецкая же верхушка Австро-Венгрии видела решение этой национальной славянской проблемы не в передаче Сербскому королевству земель, населенных сербами, и не в освобождении от своей административной опеки земель с преимущественно славянским населением, а в установлении над Боснией и Герцеговиной своего суверенитета с перспективой поглощения и уже существовавшего на границах Австро-Венгрии Сербского государства со столицей в Белграде.

В 1909 г. имели место переговоры между Россией и Австро-Венгрией по вопросу об окончательном присоединении Боснии и Герцеговины к Австро-Венгрии. С.Д.Сазонов пишет, что граф Эренталь, министр иностранных дел Австро-Венгрии оскорбительно и беззастенчиво «обошелся с русским министром иностранных дел [76], позволив себе посредством явной передержки, истолковать, в виде согласия русского правительства на немедленное присоединение оккупированных турецких провинций, те общие разговоры, которые происходили между ними в Моравском поместье графа Бертхольда на эту тему и во время которых А.П.Извольский предъявил требование на соответствующее возмещение для России в том случае, если бы Австро-Венгрии удалось добиться своей цели.» — ист. 95, с. 15.

С.Д.Сазонов не вдается в подробности по этому поводу, но так или иначе, после этих разговоров [77] министров в частном поместье, Австро-Венгрия заявила о присоединении Боснии и Герцеговины, а в Берлине её подержали:

«Канцлер (германский: наша пояснение по контексту) полагал, что задача германской дипломатии должна состоять в устранении русского противодействия австрийским планам на Балканах и потому он поручил германском у послу в Петербурге сообщить А.П.Извольскому путем устного, но вполне официального, заявления, что в случае отказа русского правительства выразить согласие на безусловную отмену 25 статьи Берлинского мирного договора, Германии остается только “предоставить событиям свободное течение, возлагая на нас ответственность за их последствия”. Таким образом, замечает Извольский в телеграмме от 10/23 марта [78] 1909 года к русским послам в Париже и в Лондоне нам была поставлена альтернатива “между немедленным разрешением вопроса о присоединении или вторжением в Сербию австрийских войск”.

Ультимативный характер подобного заявления ясен всякому. Русскому правительству приходилось выбирать между двумя тягостными решениями: либо пожертвовать Сербией, либо отказаться от определено высказанного им взгляда на незаконность Австрийского захвата. Оно выбрало второе, принеся в жертву свое самолюбие. Князь Бюлов [79] и граф Эренталь одержали над Россией и Сербией, а затем и над Западно-Европейскими державами [80], дипломатическую победу.» — ист. 95, с. 19, 20.

Столь явное игнорирование национальных интересов балканских славян в Берлине и в Вене было возможным только потому, что в этих центрально-европейских столицах знали о неспособности России военно-экономически пресечь эту пангерманизма — доктрины онемечивания соседей. Но эта недееспособность России в защите славянских народов Балкан от национального угнетения пангерманизмом была следствием её поражения в русско-японской войне и революции, имевших место из-за смены внешнеполитического курса страны правительством Николая II после смерти Александра III.

При этом следует иметь в виду, что в 1909 г., в политике правительства России здравый смысл и трезвая оценка внутриполитической и военно-экономической невозможности для страны войны с её западными соседями, преобладали над эмоциями и вожделениями, благодаря чему Россия осталась внешне безучастной к происшедшему, не смотря на недовольство в её “элите” таким унижением. Германцы же в обеих столицах уже в то время были обуреваемы злобными чувствами, но не здравым смыслом, поэтому не видели дальних последствий осуществления их сиюминутных вожделений. Эту эмоционально-сиюминутную обусловленность германской политики, возможно и не понимая смысла им сказанного, в ходе войны признал и сам кайзер Вильгельм II: «Я ненавижу славян. Я знаю, что это грешно. Никого не следует ненавидеть, но я ничего не могу поделать; я ненавижу их.» — ист. 95, с. 196. При такой одержимости бесовщиной высших правящих в государстве, оно неспособно осуществить в своей политике даже того, что реально возможно…