Уистан Оден - Лекции о Шекспире Страница 24

Почему так много стихов посвящено эротической любви и так мало еде (которая настолько же приятна и приносит гораздо меньше разочарований), или, например, семейному счастью, или же любви к математике? Эротическая любовь несет, в явной форме, двойной отпечаток природы и духа и, следовательно, идеально выражает нашу человеческую участь. Слабая личность, желающая стать сильной, испытывает голод. Одинокая личность ищет привязанности. Дух стремится к свободе и необремененности, стремится избавиться от власти природных страстей. В то же время дух ищет значительности, что противоречит его жажде свободы. Слабая личность хочет, чтобы вне ее существовали объекты, которые она может присвоить; одинокая личность хочет, чтобы вне ее существовали другие жизни — за них можно держаться или, в крайнем случае, в них раствориться. Дух не желает лишаться собственной сущности, его привязанности должны основываться на свободе выбора. В наслаждении едой сознание играет ничтожную роль, и все же оно присутствует — вот почему чревоугодие признается грехом. Однако элемент сознания так мал, что чревоугодие может стать сюжетной основой разве что комедии — например, о человеке, который оставляет прекрасную девушку, чтобы жениться на уродине, оказавшейся хорошей кухаркой. Его выбор не сопряжен с трудностями, ибо еда — относительно невинное занятие. В процессе еды объект желания не конкретен: для нас, чаще всего, не имеет принципиального значения, какая перед нами пища. Комично наблюдать личность, поглощенную чем-то всеобщим. Возьмите человека, который очень красиво, очень проникновенно рассуждает о высоких материях. Внезапно, когда никто не смотрит, он хватает с блюда пирожное. Однако — такова природа простоватого юмора — удовольствие от подобной ситуации, когда личность сталкивается со всеобщим, весьма ограничено. Вообразите, к примеру, званый вечер. Все с нетерпением ждут появления великого писателя. Он входит. Вместо того чтобы завести искрометную беседу, он первым делом спрашивает, где тут уборная. Есть и другая крайность: скажем, страсть к математике, хотя у отдельных людей она может достигать накала самой горячечной любовной связи, слишком духовна. Но математики, конечно же, люди, и мы порой ощущаем мягкий комизм положений, где сталкиваются их одержимость наукой и бытовые обстоятельства: представьте себе рассеянного профессора, позабывшего, что сегодня у него свадьба.

В плотской любви сочетаются природа, дух и стремление к личному выбору. Желание начинается с частного, неповторимого объекта, но оканчивается в постели, где все одинаково. Для наглядности мне хотелось бы рассказать хорошую американскую историю. Мужчина приезжает по делам в Чикаго. Он заходит в ресторан. Там он видит красивую девушку, изысканную, ошеломительно прекрасную. Да, она дружелюбна, она улыбается ему, она вступает с ним в беседу. Да, у нее живой ум, с ней невероятно интересно общаться. Они идут в оперу. Да, она образованна, она ценит прекрасное, у нее развитое этическое сознание. Они идут в ночной клуб. Да, она чудесная спутница, она всей душой отдается веселью. Позже она благосклонно отвечает на его ухаживания, все понимает и говорит, что тоже его любит. Да, ее поцелуи в такси упоительны. А потом? А потом все было как в Цинциннати. Видите ли, всякое описание полового акта порнографично. Для непосвященного наблюдателя, например, для подсматривающего ребенка, половой акт выглядит как поглощение пищи. Сторонний наблюдатель не сознает, что соитие немыслимо без глубинного, личностного участия, — но это именно так. Природа полового акта такова, что в нем мы должны отказаться от самосознания — иначе все рушится. Конечно, для ребенка половой акт комичен, но не для взрослого — он знает, что здесь присутствует дух. Литература побуждает людей предаваться блуду с собственным сознанием и, тем самым, искажает природу опыта.

Почему любовь — источник неиссякаемого интереса для лирической поэзии? Война и работа — темы для драмы, а не лирики. Часто, влюбившись, люди начинают писать стихи, при том что никакой другой, не менее важный личный опыт не побуждал их прежде к сочинительству.

Это происходит вовсе не потому, что любовная лирика имеет практическое значение. Никого еще не удавалось соблазнить прекрасным стихотворением, хотя плохие стихи могут иногда оказаться действенными. Работа и война менее субъективны, их источник — прагматической природы. Конечно, могут иметь значение и субъективные мотивы, воинственный дух, любовь к работе, но все-таки на первое место здесь выходят прагматические, причинные доводы — я должен защищать отечество, я должен зарабатывать на жизнь. Так вот, подобным рассуждениям нет места в любви. Достаточно эротического влечения, ну а причины всегда неадекватны. Это сугубо личное дело, это моя любовь. Это вопрос жизненной необходимости, я ничего не могу с собой поделать. Чувство долга не играет во влюбленности никакой роли, хотя впоследствии долг может обрести важность в любви.

Влюбиться — значит понять смысл слов: "Я существую". Здесь очевидна разница между сущностью и существованием. Я достаточно ясно представляю себе чувства других людей по аналогии с собственными чувствами, но не способен вообразить бытие других людей по аналогии с собственным. Мои чувства и желания могут быть объектом знания, следовательно, я в состоянии представить себе чувства других. Мое бытие не может стать объектом знания, и хотя, обладай я необходимым актерским воображением и талантом, я, возможно, мог бы сыграть роль другого человека так мастерски, что ввел бы в заблуждение и его лучших друзей, но мне никогда не удалось бы вообразить, что это значит — быть другим человеком, а поэтому я был бы вынужден вечно им притворяться. Влюбленность — это острый интерес к существованию другой личности. Такое существование — не только объект знания и не только предмет вожделения. Люди в состоянии влюбленности нередко начинают писать. Перед ними встает вопрос: "Что есть существование?"; их мучит противоречие между природой и духом. Для обозначения этого противоречия Шекспир пользуется, в том числе, широко распространенным приемом: противопоставлением глаза, то есть сущности, и сердца — существования. Сонет XLVI:

Мой глаз и сердце — издавна в борьбе:

Они тебя не могут поделить.

Мой глаз твой образ требует себе,

А сердце в сердце хочет утаить.

Клянется сердце верное, что ты

Невидимо для глаз хранишься в нем.

А глаз уверен, что твои черты

Хранит он в чистом зеркале своем.

Чтоб рассудить междоусобный спор,

Собрались мысли за столом суда

И помирить решили ясный взор

И дорогое сердце навсегда.

Они на части разделили клад,

Доверив сердце сердцу, взгляду — взгляд*[59]

Также, сонет XXIV:

Мой глаз гравером стал и образ твой

Запечатлел в моей груди правдиво.

С тех пор служу я рамою живой,

А лучшее в искусстве — перспектива.

Сквозь мастера смотри на мастерство,

Чтоб свой портрет увидеть в этой раме.

Та мастерская, что хранит его,

Застеклена любимыми глазами.

Мои глаза с твоими так дружны,

Моими я тебя в душе рисую.

Через твои с небесной вышины

Заглядывает солнце в мастерскую.

Увы, моим глазам через окно

Твое увидеть сердце не дано.

Я способен говорить о "моих" чувствах, но не о "моем" существовании — так, будто я живу вне его. Мое существование обретает ценность потому, что есть ты. Сонет LXII:

Любовь к себе моим владеет взором.

Она проникла в кровь мою и плоть.

И есть ли средство на земле, которым

Я эту слабость мог бы побороть?

Мне кажется, нет равных красотою,

Правдивей нет на свете никого.

Мне кажется, так дорого я стою,

Как ни одно земное существо.

Когда же невзначай в зеркальной глади

Я вижу настоящий образ свой

В морщинах лет, — на этот образ глядя,

Я сознаюсь в ошибке роковой.

Себя, мой друг, я подменял тобою,

Век уходящий — юною судьбою.

Или же: "Мои чувства придают важность твоему существованию". Сонет CXLI:

Мои глаза в тебя не влюблены,—

Они твои пороки видят ясно.

А сердце ни одной твоей вины

Не видит и с глазами не согласно.

Ушей твоя не услаждает речь.

Твой голос, взор и рук твоих касанье,

Прельщая, не могли меня увлечь

На праздник слуха, зренья, осязанья.

И все же внешним чувствам не дано —

Ни всем пяти, ни каждому отдельно —

Уверить сердце бедное одно,

Что это рабство для него смертельно.

В своем несчастье одному я рад,

Что ты — мой грех и ты — мой вечный ад.