Борис Стругацкий - Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 1 Страница 3

Военное время легло на душу какими-то геологическими пластами. Рытье щелей в парке около Адмиралтейства. Первые зенитки, нацеленные в бледное небо. Мешки, в которые насыпали только что накопанную землю и из которых выкладывали низкую стенку для прикрытия орудий. Первые бомбы. Мягкий, словно через подушку, толчок ударной волны. Выбитые стекла. Через два квартала — разрушенный дом. Пласты этажей, косо съехавшие на улицу. Он пытался фотографировать. Был бы он постарше — его взяли бы как шпиона, а так только обматерили и прогнали. В сорок первом он выглядел моложе своих пятнадцати. Кроме того, «Фотокор» был неплохой камерой, но на шпионскую по причине неуклюжести похож мало.

Эвакуация. Леса, серые прожилины рек. Вкрапления полей, деревень, озер. Медленно тащится поезд (обошлось без налета). Лес, постепенно переходящий в степь, а степь в пустыню… Ташкентский пласт жизни — домики из сырцового кирпича, арыки, чинары. Далеко выступающие в стороны деревянные балки крыш — считалось, что это обеспечивает защиту при землятресениях, крыша не рухнет на голову. Во всяком случае, летом эти выступы давали желанную дополнительную тень. Бедность, очереди за продуктами, выдаваемыми по карточкам. Почти постоянное чувство голода.

Спасением была фотография. Он устроился в фотокружок Дворца пионеров. Фотоаппарат свой он сумел сохранить, несмотря на все перипетии эвакуации. Через кружок можно было доставать пластинки или широкую пленку, подходившую к «Фотокору». Проявлять и печатать снимки, пользуясь оборудованием в том же Дворце. Кроме того, членство в кружке давало защиту от подозрений, можно было снимать, не опасаясь, что тебя задержат слишком рьяные ловцы шпионов.

Он снимал все — людей, животных, дома, далекие горы. Узбеков в узорчатых халатах, коршуна в небе, маленьких осликов с огромными мешками, верблюдов у колодца на краю пустыни, скорпиона с задранным жалом. Желтую луну в бархатном ночном небе. Жалел, что не может снимать в цвете. Работы участников кружка выставлялись во Дворце, у него взяли целых восемь снимков.

С Федором Игнатьевичем они встретились на улице. Молодой капитан проезжал на «виллисе» с шофером в то время как он, установив штатив, нацеливал свой аппарат на здоровенного желто-зеленого скорпиона, устроившегося возле трещины на белой стене. Капитан велел шоферу остановиться, вышел.

— И что, твой аппарат возьмет на таком расстоянии?

— На пределе возьмет. Видите, у меня кольца.

Капитана интересовало, давно ли В. Ф. занимается фотографией, фотокружок во Дворце пионеров, какие темы интересуют В. Ф. Откуда он, сколько ему лет, как зовут. Он предложил В. Ф. съездить в горы. В. Ф. с замиранием сердца согласился. Дома знали, что он может вернуться поздно — из-за фотокружка. У Федора Игнатьевича оказалось в сумке через плечо несколько фотоаппаратов. Не чета громоздкому «Фотокору». Свернув с главной дороги, они заехали в сухую каменистую балку.

— Посмотрим, как ты справляешься с фототехникой. Задание простое. Каждой из камер ты делаешь несколько снимков. Что снимать, я покажу. Откуда, выбираю тоже я. Остальное — выдержка, диафрагма, светофильтр, какие-нибудь хитрости — на твое усмотрение. Потом снимки будут проявлены в нашей лаборатории. Твоя задача — снимки должны хорошо читаться. Теперь — десять минут на ознакомление с техникой.

Как ни странно, с заданием В. Ф. успешно справился. Сердце колотилось, но глаза и руки работали. Федор Игнатьевич, похоже, был доволен действиями юного фотографа еще до проявки снимков. В заключение экскурсии они проехали по узкой дороге чуть дальше и оказались на берегу зеленовато-голубой горной речки. Водитель разложил костер, сварили чай, Федор Игнатьевич достал из вещмешка пару банок американских консервов. После еды устроили стрельбу из пистолета по консервным банкам. Пистолет было трудно навести на цель, при каждом выстреле он подпрыгивал, так что результаты стрельбы были не так удачны, как фотографии.

С тех пор он иногда работал для Федора Игнатьевича. Роль юного фотографа идеально подходила, чтобы снимать людей, которые могли интересовать контрразведку. Мало ли кто случайно попал в кадр… Федор Игнатьевич, в свою очередь, иногда помогал В. Ф. Главная помощь, несомненно, состояла в том, что он помог ему в 44-м вернуться в Ленинград и устроиться в техникум при ЛИТМО, который давал отсрочку от армии. Из техникума В. Ф. перевелся в институт, что дало еще несколько лет отсрочки и лейтенантские погоны по окончании.

Было ли это дружбой? Трудно сказать… Слишком велико было различие в положении. Федор Игнатьевич, несомненно, ему симпатизировал и покровительствовал. Однако в какой-то момент (и, наверное, на раннем этапе знакомства) он решил, что В. Ф. не подходит для той работы (и той жизни) которую вел он сам. Не дал ему выбрать этот путь, помешал другим совершить этот выбор за него… С усилием он прервал на миг поток воспоминаний. Надо действовать. Легко сказать — стоило вернуться к действительности, вернулся и пропитывавший ее насквозь, как морская вода губку, кошмар. Что случилось с Гошей?

Так когда же все определилось окончательно? В. Ф. казалось — во время поездки во Внутреннюю Монголию в 1949 году. Это была в некотором смысле высшая точка их странной дружбы. Мао Цзедун еще не провозгласил Китайскую Народную Республику, но ничто уже не могло остановить его армий. Федор Игнатьевич уже стал подполковником, но еще не потерял романтического шарма военных лет. По-прежнему — «виллис» с шофером, кобура с немецким парабеллумом, томик Симонова в кармане. Симонова, правду сказать, теперь сменил Киплинг на английском. Как боец «невидимого фронта», русский офицер мог себе позволить изучать язык врага даже в эпоху борьбы с космополитизмом. Именно во время поездки В. Ф. впервые услышал выражение «большая игра» — «Great Game». Для него это было открытием — оказывается, Россия и Британия боролись уже тогда, когда был написан «Маугли».

Разумеется, все они были в гражданской одежде и изображали геологов. За «виллисом» следовал «студебекер». Спали они обычно во вместительном кузове «студебекера», затянутом брезентом. Возможно, к тому времени Федор Игнатьевич уже твердо решил, что В. Ф. не подходит ни для какой оперативной работы. Но хороший фотограф ему был нужен, да оперативной работы почти и не требовалось, или, во всяком случае, она осуществлялась за кадром, незаметно для В. Ф. В «освобожденных районах» ею в основном занимались китайские товарищи. А то, что делалось помимо, относилось скорее к области сбора сведений — в том числе, конечно, и о самих товарищах, наверху очень беспокоились, как бы не повторился югославский вариант.

Позже, когда В. Ф. попала в руки хорошая карта тех мест, он отследил по ней их тогдашний маршрут. К северо-востоку лежали КВЖД и Манчжурия с эмигрантским Харбином. На чумные пески ложилась тень будущих корейских событий. На западе доживала последние дни независимая Восточно-Туркестанская Республика… Заброшенные буддийские монастыри: загибающиеся уголки крыш, резные столбы, еще уцелевшие (разве что несколько пулевых оспин) фрески внутри — боги, демоны, танцовщицы. Усмешка Федора Игнатьевича: ламаизм, тантра… Широкая, непонятно что выражающая улыбка переводчика-бурята. Память В. Ф. сохранила в основном это — в цвете. Как напоминание сохранилось также несколько черно-белых фотографий.

…Старичок лама ехал на ослике, которого вел под узцы слуга. Он был закутан в бурое покрывало, вроде лошадиной попоны, из под-которого виднелась темно-красная сутана. Войлочные сапожки. В руках — четки. На голове — странная шапка, с красным навершием, похожим на маленькую юрту, и длинными лентами. Глаза как изюминки… Машины остановились, остановился и ослик. Федор Игнатьевич с переводчиком вышли из «виллиса». В. Ф., который ехал в «студебекере» рядом с шофером, тоже вылез из кабины. К ним присоединились шофер «студебекера» и два техника.

В. Ф. впервые видел переводчика таким взволнованным. Пожилой бурят бегал вокруг Федора Игнатьевича, а когда замедлял шаги, подпрыгивал на месте. Наконец тот наклонился к нему, и он что-то зашептал ему на ухо. Федор Игнатьевич кивнул. Старый лама слез со своего ослика. Бурят сложил ладони перед грудью и, непрерывно кивая, мелкими шажками приблизился к старику, а затем опустился на колени и уперся лбом в песок, выставив вперед сложенные ладонь к ладони руки. В одной руке у ламы были четки, другой он сделал еле заметный жест над головой переводчика.

— Поприветствуйте его, — вполголоса приказал остальным Федор Игнатьевич.

Он тоже сложил руки перед грудью, повернулся к старому ламе и слегка наклонил голову. Остальные, как могли, повторили его движения, только В. Ф. поклонился несколько глубже. Лама и его ученик ответили тем же. Переводчик поднялся на ноги, но продолжал стоять, глядя в землю перед ламой. Затем он обратился к ламе просительным голосом.