Владимир Бушин - Живые и мертвые классики Страница 3

…Когда мы разговаривали по телефону последний раз, я сказал Вадиму, что в нашем доме «кожиновские дни»: жена с удовольствием читала его «Тютчева», а я — новые публикации в газетах. Готовился писать о нем статью, в которой собирался кое в чем и поспорить…

Замечательный журналист Виктор Кожемяко, напечатавший в «Правде» и «Советской России» много больших, содержательных, интересных бесед с Кожиновым, сейчас пишет: «Без Вадима Кожинова нам нельзя. Нужно знать его и опираться на него в борьбе за родину!.. Он ведь столько успел сказать! И необходимо в этом сказанном хорошо разобраться. Я буду много писать о его книгах и об этом замечательном человеке». Желаю от души неутомимому Виктору Стефановичу успеха и в этом его очередном благородном намерении. Но хорошо бы, разбираясь в оставленном наследии, поменьше бренчать громкими фразами («Великая, могучая, необоримая сила» и т. п.), а побольше размышлять, анализировать, сопоставлять.

А то ведь что иной раз получается даже не при обращении к наследию, а при живой беседе с широко известным и авторитетным автором. Вот один из них в пушкинские дни взялся по-новому представить нам в стихотворении «Клеветникам России» с детства знакомые строки, обращенные к Западу:

И ненавидите вы нас…За что ж? Ответствуйте: за то ли,Что на развалинах пылающей МосквыМы не признали наглой волиТого, под кем дрожали вы…

Воображение неопушкиниста поразили слова «под кем дрожали вы», и он разъясняет: «Конечно, Пушкин использует здесь, можно сказать, очень грубый образ, на грани пристойности». Вы догадались, на что намек? Да очень просто: великий поэт, по убеждению толкователя, хотел представить здесь покорение Наполеоном Европы в виде изнасилования несчастной дамы. И толкователь в восторге от этого образа на грани пристойности, ибо он «с одной стороны, почти незамечаемый читателем, а с другой — поразительно точный». Но что это значит — почти незамечаемый? И зачем такой образ нужен в политическом стихотворении, где все остальное предельно ясно? Но образ так понравился неопушкинисту, что он берет его на вооружение: «В неприязни Запада к России заметную роль играл стыд немцев, «дрожавших под Наполеоном», и французов, «дрожавших под Гитлером». Словом, перед нами мировая история в виде эротических картинок из «Плейбоя»… И вот вместо недоуменных слов «Да вы, сударь мой, в своем ли уме?!», мы слышим от журналиста вопли восхищения и радости: ах, как ново! ах, как тонко! ах, как глубоко!.. И эта чушь порнографическокого пушкиноведения пошла гулять по святой Руси в пушкинские дни со «знаком качества», поставленным журналистом, награжденном пушкинской медалью…

У В.Кожинова порой встречаются довольно неожиданные и удивительные для человека такого ума и эрудиции суждения о некоторых писателях и фактах литературы. Так, он писал, что Е.Евтушенко только благодаря стихам о Сталине «сразу же обрел статус «ведущего молодого поэта». Разве это так? Или вот рассказывает: однажды «оказался в кафе ЦДЛ за одним столом с давним близким приятелем Евтушенко Евгением Винокуровым, который известен написанным им в 1957 году текстом песни «В полях за Вислой сонной…» — текстом, надо сказать, странноватым». С Винокуровым в 1946 году мы вместе пришли в Литературный институт с фронта, и все студенческие годы были друзьями: состояли в одном творческом семинаре, ходили на литературные вечера и пирушки, ездили в мою деревню Рыльское, что в Тульской области близ Куликова поля, дарили друг другу книги. У меня есть, пожалуй, все его книги с дружескими дарственными надписями. На «Признаньях» он написал: «Дорогому старинному другу, в память нашей молодости, Тулы и Литинститута, с верою в нашу дружбу, долголетнюю и испытанную, от всей души. Женя Винокуров. 30.Х1.58.» На книге «Музыка» (1964 г.) добавил: «Надо дорожить старой дружбой»…

Винокуров умер в 1993 году… В одном стихотворении, посвященном жене, он писал, что вот наша жизнь уже давно течет спокойно и тихо, вроде бы смешно говорить о любви, «Но… ты уйдешь — и я умру». Это не было перепевом, допустим, Михаила Кузмина:

Уйдешь — и лягу я на лавку,И смерть скует уста мои!

Нет, это был не перепев, а такое отношение к поэтическому слову, о котором писал Пастернак:

Искусство это Рим, которыйВзамен турусов и колесНе читки требует с актера,А полной гибели всерьез..

…Жена ушла. И он умер. Это случилось 25 января, в Татьянин день. Жену звали Татьяна. Сейчас она в Америке… Как странно, и поэт и не понимавший его критик оба умерли в Татьянин день. «Это было при нас…»

Так вот, не только во имя верности почившему другу я должен сказать следующее. Во-первых, то, о чем говорил Кожинов, это не «текст», Винокуров тексты для песен, как Шаферан или Резник, не строгал, — это стихотворение. И называется оно не «В полях за Вислой сонной», а «Москвичи». И написано не в 1957 году, а в 1953-м. Уже из этих фактов видно, что критик поспешно судил о творчестве поэта. Но главное, сказать о Винокурове, что он стал известен только благодаря названному «тексту», это примерно то же, что, допустим, сказать о Борисе Корнилове, будто он стал известен благодаря «тексту» замечательной «Песни о встречном» Шостаковича или сам Кожинов — благодаря исполнению в дружеском кругу старинных русских романсов.

На мой взгляд, стихотворение «Москвичи» и песня на его текст прекрасны.

В полях за Вислой соннойЛежат в земле сыройСережка с Малой БроннойИ Витька с Моховой.

А где-то в людном миреКоторый год подрядОдни в пустой квартиреИх матери не спят.

Свет лампы воспаленнойПылает над МосквойВ окне на Малой Бронной,В окне на Моховой…

Друзьям не встать. В округеБез них идет кино.Девчонки их подругиВсе замужем давно.

Пылает свод бездонный,И ночь шумит листвой…Над тихой Малой Бронной,Над тихой Моховой.

Критик усмотрел здесь нечто «странноватое». Что же именно? Во-первых, говорит, «Витька с Моховой» — выдумка, ибо на этой улице «давно уже не имелось ни одного жилого дома». Убедительно? Ведь в самом деле по фасаду этой улицы нет жилых домов. Но какое отношение имеет это к поэзии? Во-вторых, по поводу слов «одни в пустой квартире их матери не спят» критик заявил: «В Москве почти не было тогда отдельных квартир». Это не так. И тогда в отдельных квартирах жили не только большие начальники, известные ученые, крупные военные, прославленные писатели — в Лаврушинском, в Фурманном, в проезде МХАТа, в корпусах «А» и «Б» на улице Горького. Сейчас вспоминаю, что в отдельных квартирах жили мои тогда отнюдь не знаменитые однокурсники: Гарольд Регистан на Арбате, Владимир Комиссаров на Никитской, Люда Шлейман в Фурманном, Андрей Марголин на Первой Мещанской в Капельском переулке да и сам Винокуров на улице Веснина… Но какое отношение имеет это к поэзии? Тем более, что в стихотворении не говорится об «отдельной» квартире, а ведь свою и единственную комнату в коммуналке мы называли и квартирой и даже домом. Но критик настаивает: «Одиноких матерей в отдельных квартирах наверняка бы «уплотнили». Нет, в послевоенную пору это уже не делалось. Главный же упрек таков: «Девчонки их подруги все замужем давно», — спрашивается, каким же образом все, если в поколении, которому было от двадцати до тридцати лет в 1946 году, имелось 15,6 млн. женщин и всего 10,8 млн. мужчин, т. е. на 4,8 млн. меньше?» Поверил гармонию алгеброй… По-моему, это то же самое, что по поводу слов «Выхожу один я на дорогу» сказать, заглянув в справочник: «Спрашивается, почему же один, если в 1841 году, когда это написано, население России составляло согласно статистическим данным (допустим) 63, 7 млн.?»… В принятом направлении можно продолжать и дальше: «Их матери не спят который год подряд? Нет, человек не может без сна столь длительное время. И наконец, почему «за Вислой», а не за Одером или даже Шпрее? Разве Красная Армия дошла только до Вислы?» Все это печально…

Дальше читаем, что тогда в кафе ЦДЛ Винокуров высказал о Евтушенко весьма резкое и едкое суждение, и критик уверен, будто сделал он это лишь по той причине, что «выпил лишнего и к тому же был тогда, вероятно, за что-то зол на давнего приятеля». Это предположительное суждение неосновательно. Евтушенко нередко похваливал Винокурова, но тот, человек очень чистый и цельный, никогда не был его приятелем. И говорил он неприязненно о Евтушенке отнюдь не только после выпивки, чем, впрочем, не злоупотреблял, или со зла на какую-то обиду… Был такой случай. В феврале 1991 года в «Советской России» в двух номерах была напечатана моя большая статья о Евтушенке. По мнению многих, статья убойная. Женя позвонил и попросил прислать ее. Видимо, из-за болезни он уже не выходил из дома. Я послал. Через несколько дней он позвонил и сказал: «Слабо ты о нем написал. Надо было гораздо резче».