Р. В. Иванов-Разумник - М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество Страница 34

Отрицательные отзывы Тургенева и Некрасова в значительной мере объяснялись их высокими требованиями, предъявляемыми к форме художественного произведения; а мы уже знаем, что в этом отношении Салтыков шел по проторенным путям и вливал новое вино в старые меха. Это очень тонко отметил уже упоминавшийся выше Н. Бунаков в другой своей рецензии об очерках Салтыкова. «Это, действительно, большая художественная сила, — говорил он об их авторе, — но ей, как будто, те формы, в которые обычно беллетристыавторы облекают свои идеи, чужды. Мне кажется, что г. Щедрин насилует себя общепринЯ-тою формой рассказа. Мне кажется, что ему следовало отрешиться от узаконенных форм и традиций словесности, разделяющих художественные произведения на романы, повести, драмы и т. д., и попытаться пойти своею оригинальною дорогой… При этих условиях г. Щедрин подарит русскому обществу нечто такое, что даст начато новому виду литературы, у нас еще не существующему» [101]. Это предвидение блестяще оправдалось много лет спустя, когда Салтыков создал свою собственную форму своеобразного «романа», каким он сам считал также, например, свое произведение, как «Современная идиллия», если уж говорить об одном из самых замечательных произведений Салтыкова. «Губернские очерки» лишь очень неясно позволяли предвидеть в авторе то, что так метко было вскрыто в приведенном выше отзыве.

«Обличительная литература», родоначальником которой стал СалтыковЩедрин, заполнила собою страницы всех журналов и вскоре вызвала реакцию со стороны тех самых лиц, которые так восторженно отнеслись к «Губернским очеркам» при первом их появлении. Добролюбов уже в 1859 году заявлял: «Я должен признаться, что бСльшая часть щедринских рассказов составляет шаг назад от Гоголя. Но всетаки они не так далеко от него убежали, как нынешние рассказы, беспрерывно печатаемые в газетах»… В том же году в «Современнике» появилась и знаменитая статья Добролюбова «Что такое обломовщина?», в которой, между прочим, вся эта обличительная «гласность» трактовалась, как одно из проявлений «обломовщины».

На эти мысли Добролюбова Герцен отозвался в «Колоколе» резкой статьей. «Мы сами очень хорошо видели, — писал Герцен, — промахи и ошибки обличительной литературы, неловкость первой гласности; но что же тут удивительного, что люди, которых всю жизнь грабили квартальные, судьи, губернаторы, слишком много говорят об этом теперь? Они еще больше молчали об этом! Давно ли у нас вкус так избаловался, утончился?.. В „обличительной литературе“ были превосходные вещи. Вы воображаете, что все рассказы Щедрина и некоторые другие так и можно теперь огулом бросить, с „Обломовым“ на шее, в воду? Слишком роскошничаете, господа!» [102].

Здесь не место подробно говорить о глубоких причинах расхождения Герцена в 1859 году с Добролюбовым и Чернышевским, расхождения, одним из частных проявлений которого было и различное отношение к «обличительней литературе». Причины эти, как уже давно выяснено, лежали в совершенно различном отношении Герцена с одной стороны и представителей «Современника» с другой — к путям общественного развития России той эпохи: Чернышевский и Добролюбов с 1859 года стояли в этом вопросе на значительно более радикальной точке зрения, чем Герцен. Последний еще пытался верить в возможность эволюции социальнополитической жизни России; Чернышевский и Добролюбов все более и более укреплялись в мысли о необходимости революционных путей этого развития. Это общее расхождение влияло и на отношение ко всем частным вопросам — в том числе и к вопросу об «обличительной литературе», родоначальником которой был Салтыков.

На чьей же стороне был сам он, родоначальник и глава «обличительной литературы»: на стороне ли Герцена, защищавшего ее, или на стороне Добролюбова и Чернышевского, вынесших ей обвинительный приговор? Ответом может служить то обстоятельство, что Салтыков, начиная с 1860 года, твердо и окончательно примкнул к «Современнику». Первым же его очерком в «Современнике» 1861 г. был очерк «Литераторыобыватели», о котором было уже упомянуто выше; в нем мы находим как бы ответ на вопросы, двумя годами ранее поставленные Добролюбовым и Чернышевским. Впрочем, об этом будет сказано в своем месте; здесь же достаточно лишь указать на факт сотрудничества Салтыкова в журнале Некрасова.

Таким образом Салтыков в своем дальнейшем пути примкнул к наиболее радикальной части русской интеллигенции, а в семидесятых годах стал одним из руководителей журнала «Отечественные Записки», в котором нашло свое выражение социалистическое народничество этой эпохи, идущее одновременно и от Герцена и от Чернышевского. В своем месте мы увидим, что Салтыков не только отражал в художественных образах идеологию народнического социализма, но часто первый ставил и решал теоретические вопросы, позднее разрешавшиеся в том же самом направлении таким признанным теоретиком народничества, каким в те годы был Михайловский.

Убедиться во всем этом нам еще предстоит, впереди; здесь же, заканчивая речь о «Губернских очерках», надо еще обратить внимание на два вопроса. Первый из них: как сам Салтыков понимал этот свой цикл и чтС считал в нем существеннейшим для характеристики основных своих взглядов? Он говорит об этом в первой своей автобиографической записке 1857–1858 гг., написанной немедленно вслед за окончанием этого первого своего цикла. «Для характеристики взгляда писателя, — говорит он о себе в третьем лице, — можно указать на следующие очерки: „Скука“, „Неумелые“ (конец), „Озорники“ и „Дорога“. — Как мы видели выше, всё это очерки автобиографического и полуавтобиографического характера; взгляд писателя особенно определенно выражен именно в том конце очерка „Неумелые“, на который указывает и сам Салтыков. Здесь один провинциальный обыватель высказывает свое мнение о чиновничестве, как представителе власти: „Совсем не с того конца начинаете… Ты, коли хочешь служить верой, так по верхамто не лазий, а держись больше около земли, около земствато… Ты благодетельствуй нам — слова нет! — да в меру, сударь, в меру, а не то ведь нам и тошно, пожалуй, будет… Ты вот лучше поотпусти маленько, дай дохнутьто! Может, она и пошла бы, машина!“. В этих словах поставлен вопрос, злободневный от эпохи Петра Великого и до наших дней — вопрос о „бюрократии“ и „земстве“, если говорить терминами пятидесятых и шестидесятых годов. В ближайшие же годы деятельности после „Губернских очерков“ Салтыкову пришлось вплотную, и теоретически и практически, подойти к этому вопросу.

Но вопрос этот подводит нас к другому, к вопросу о „народе“ и „власти“, вопросу более общему и широкому и теснейшим образом связанному со всей дальнейшей деятельностью Салтыкова-Щедрина, к основной теме почти всех последующих его циклов, „народ“ с одной стороны, „власть“ — с другой: тема эта, намеченная в „Губернских очерках“, становится в течение последующих десятилетий основной темой произведений Салтыкова, достигая вершины своего развития в „Истории одного города“. Мы будем шаг ва шагом следовать за Салтыковым по этому его пути.

Глава VI

САЛТЫКОВ В РЯЗАНИ И ТВЕРИ

СТАТЬИ 1861 ГОДА О КРЕСТЬЯНСКОЙ РЕФОРМЕ. ОТСТАВКА

«Власть» и «народ», «бюрократия» и «земство» — не были для Салтыкова лишь абстрактными понятиями: самому ему пришлось в начале шестидесятых годов принять участие, как действующему лицу, в споре между дворянской земщиной и бюрократией, особенно обострившемся при проведении в жизнь вопроса об освобождении крестьян. В ряды служилой бюрократии Салтыков попал сразу же по выходе из школы, продолжая эту службу и в вятской ссылке, и по возвращении из нее: в 1856–1857 гг. он служил в Петербурге чиновником особых поручений при министре внутренних дел, работая в эти же годы над «Губернскими очерками». Очерки эти сыграли некоторую роль в дальнейшем служебном повышении Салтыкова. Начиналась «эпоха великих реформ», правительству нужны были «честные чиновники», чтобы «искоренить злоупотребления»; тогда еще думали, что вся беда в злоупотреблениях, а не в системе. Сохранился рассказ о том, как Салтыков был представлен брату государя, великому князю Константину Николаевичу, возглавлявшему «либеральную партию» при дворе. Обличитель провинциального бюрократизма, Салтыков был признан подходящим человеком, чтобы не только сатирически описывать этот бюрократизм, но и проводить либеральную правительственную политику в провинции. Так в начале 1858 года Салтыков попал на пост рязанского вице-губернатора [103].

«Чиновник особых поручений VI класса министерства внутренних дел, коллежский советник Салтыков назначается рязанским вице-губернатором» — гласил высочайший приказ от 6 марта 1858 года; через месяц после этого приказа, 15 апреля 1858 года, Салтыков прибыл на службу в Рязань. Прослужив в Рязани два года, он был переведен 3 апреля 1860 года на ту же должность из Рязани в Тверь, где служил тоже около двух лет, выйдя в отставку 9 февраля 1862 года. Эти четыре года службы Салтыкова вице-губернатором в провинции составляют характерную страницу его биографии, страницу, на которой надо остановиться с тем большим вниманием, что только изучение ее может объяснить ряд художественных произведений Салтыкова той эпохи.