Уистан Оден - Лекции о Шекспире Страница 35

Я человек открытый и прямой

И друга чтил.

Акт III, сцена 2.

Чтобы казаться безучастным, президент Рузвельт использовал улыбку и мундштук; Черчилль — в тех же целях — прибегает к помощи жестов и держит руки в карманах. Не стоит осмеивать такие приемы. Честный политик понимает, что эмоции предшествуют действиям. Чтобы искоренить расовые предрассудки, не следует начинать с изучения антропологии, — сперва в людях необходимо разбудить искреннее желание возлюбить ближнего, как самого себя. Учитель должен быть клоуном и пробуждать в учениках любовь к знаниям: чем сильнее в ученике тяга к знаниям, тем меньше работы учителю — ему не следует докучать или расхолаживать ученика. "Неискренняя угодливость", — как говорил доктор Джонсон. Властолюбие в хорошем политике — в том, кто достоин уважения, — подчинено его стремлению к справедливому обществу. Для плохого политика, демагога, нет ничего важнее власти. Последний подобен писателю, который пишет для того, чтобы прославиться, а не потому, что хочет писать хорошо. Хороший политик и хороший учитель стремятся упразднить свою профессию.

В пору заката древнегреческого общества Пелопоннесская война образовала в нем вакуум. Третья пуническая война расширила границы древнеримского общества и привела к формированию классов, в том числе люмпен-пролетариата. Как писал Гегель: "Сова Минервы вылетает в сумерках"[80],— философия со своими мудрыми советами всегда является слишком поздно. Согласно этической космологии греков, разработанной Платоном и Аристотелем, Бог, недвижимый перводвигатель, и природа со-вечны и не связаны между собой. У Аристотеля материя, в попытке убежать от присущего ей беспорядка, влюбляется в перводвигателя. У Платона посредник, демиург, любит идеи и подчиняет им материю. Материя — ограничительная причина зла, и первая цель человека — созерцать идеи и желать благо. Предполагалось, что грех от невежества, и познать добро значит желать его. Но что делать с людьми невежественными, а потому греховными или с теми, кто греховен потому, что даже зная добро, не желает его? Призовите их к порядку. Но если мудрость в том, чтобы отрешиться от мирского, как могут мудрецы насаждать порядок и управлять обществом? Наилучшее решение — это философ, способный влиять на монарха и помогать ему советами. Платон пытался было советовать правителям, но ничего не вышло.

Античная политическая философия либо архаична, либо футуристична. Надеяться можно или на великого философа, открывающего законы неизменного, вневременного миропорядка, или на Геракла-спасителя, который придет, чтобы уберечь общество от перемен. Практические наблюдения Аристотеля, согласно которым лучшие правители происходят из среднего класса, ничего не сообщают нам о том, как надлежит охранять общество от расширения и, следовательно, от перемен. Удачливого правителя часто возводили в ранг демиурга, полубога. С упадком городов-государств и развитием аграрного Рима идеалом мудреца становится отрешенность. Этот идеал принял две несколько отличные друг от друга формы — философии Эпикура, которую исповедует Кассий, и философии стоиков, например Зенона, которую разделяет Брут.

Человек действия в пьесе — это Цезарь, этакий спаситель на коне, который, как всем кажется, наконец-то прибыл. Став легендой, Цезарь вынужден соответствовать взятой на себя роли. "Остерегись ид марта", — говорит ему прорицатель. Ответ Цезаря — "Он бредит. Что с ним говорить. Идемте" (I. 2) — показывает, как важно для правителя держаться уверенно. Самоуверенность речи не обязательно проявление гордыни, хотя иногда это именно так. К примеру, военачальник или волевой правитель во время внезапного кризиса должен казаться бесстрашным, иначе его народ тоже падет духом. Как Цезарь в разговоре с прорицателем, правитель должен всячески подчеркивать собственную уверенность. Великие политики любят, чтобы льстецы внушали им уверенность, которую они потом излучают в окружении подданных. Иногда интуиция изменяет им, и они терпят неудачу: Цезарь, вероятно, достиг этого порога. Горе властителю, который стал фаталистом и сделал религию из необходимости, как Цезарь, отвергающий все предостережения: "Из всех чудес всего необъяснимей / Мне кажется людское чувство страха, / Хотя все знают — неизбежна смерть /Ив срок придет" (и. 2). Те, кому сопутствует величайший успех, знают о роли, которую играет судьба, и верят в звезды.

У Антония характер сангвиника; он тоже искушен в политике, хотя и не настолько, как ему кажется. Смута — его стихия. Политика доставляет ему удовольствие, он жаждет сильных ощущений. Он не способен на долгую, осторожную интригу. После того как Антоний с блеском превратил плебеев в бунтующую чернь, он говорит, почти безразлично:

Я на ноги тебя поставил, смута!

Иди любым путем.

Акт III, сцена 1.

Ни Октавий, ни Цезарь никогда бы не позволили себе столь безответственной реплики. Антонию скучно. Позже мы рассмотрим трагедию пресыщенного мужчины и пресыщенной женщины. Антоний опрометчиво выдает себя Октавию, открывая ему свои мысли о Лепиде.

Годами старше я, чем ты, Октавий.

Мы почести возложим на него,

Чтоб с нас самих снять этот груз позорный,

И он пойдет, как с золотом осел,

Потея и кряхтя под тяжкой ношей.

Акт IV, сцена 1.

Октавий никогда бы так не сказал. Он слишком осмотрителен и расчетлив, что, в частности, проявляется перед самой битвой у Филипп — в его внезапном решении выступить по правому флангу:

Антоний

Октавий, ты веди свои войска, Не торопясь, налево по равнине.

Октавий

Направо поведу, а ты налево.

Антоний

Зачем перечишь мне в такое время?

Октавий

Я не перечу; просто так хочу.

Акт V, сцена i.

Октавий холоден, как рыба.

Кассий — холерик, он напоминает генерала Паттона. Он страстный, гневливый, сентиментальный. Но вместе с тем он обладает политической зоркостью. Понимая, еще до покушения, что Антоний представляет опасность для заговорщиков, Кассий настаивает, чтобы его убили. Позже он ищет примирения с Антонием: "В раздаче новых почестей и ты / С другими наравне получишь голос" (III. i), — но и говорит Бруту, насколько опасно позволить Антонию держать речь на похоронах Цезаря. Кроме того, в отличие от Брута он не желает сражаться у Филипп, поставив "на одно сраженье, как Помпей, / <… > все свободы наши", и, возможно, он обладает большим, чем Брут, полководческим талантом. Кассий — последователь Эпикура, о чем он недвусмысленно заявляет в конце пьесы (V. 1). Учение Эпикура, в основном детерминистское и материалистическое, призывало к состоянию невозмутимости, "атараксии"; оно отличалось умеренностью и отрицало, в том числе устами Лукреция, все иррациональное, все суеверия, считая их разрушительными. Эпикурейцы стремились доказать, что жизнь рациональна, и в ней нечего бояться. Поэтому Кассий — персонаж комический, ибо его чувствительность противоположна эпикурейской философии. В начале пьесы он говорит: "Не звезды, милый Брут, а сами мы / Виновны в том, что сделались рабами" (I. 2), а когда Каску охватывает суеверный страх перед грозой, Кассий спокойно и уверенно объясняет, что буря — добрый знак, призывающий заговорщиков выступить против Цезаря (I.3). Однако в канун битвы у Филипп Кассий и сам становится суеверным:

Ты знаешь, я сторонник Эпикура,

Но мнение свое переменил

И склонен верить в предзнаменованья.

Акт V, сцена 1.

Отчаявшись, Кассий кончает жизнь самоубийством — но сгубила его "ужасная ошибка " (v. 3).

В пьесе нет вялых, флегматичных персонажей, "тучных — как выражается Цезарь, — прилизанных и крепко спящих ночью" (I.2). Время слишком суровое. Брут — меланхолик. "Я не любитель игр, и нет во мне / Той живости, как у Антония" (I. 2) — обращается он к Кассию; а своей жене Порции говорит, что она дорога для него "как капли крови / В моем печальном сердце". В то же время Брут стремится к стоической добродетели — к атараксии, к свободе от тревог и волнений. Он успокаивает и ободряет заговорщиков:

Друзья, смотрите весело и бодро,

И пусть наш вид не выдаст тайных целей;

Играйте так, как римские актеры,

И без запинки исполняйте роли.

Акт II, сцена 1.

Отрешенность Брута очевидна в эпизоде ссоры с Кассием, когда он скрывает от друга смерть своей жены, Порции, — до тех пор пока мир с Кассием не будет восстановлен:

Кассий

Не знал я, что так вспыльчив ты бываешь.

Брут

О Кассий, угнетен я тяжкой скорбью.

Кассий

Ты философию свою забыл, Когда случайным бедам поддаешься.