Владимир Бушин - Живые и мертвые классики Страница 39

И что же остальные 21? Хлопнули они дубовой дверью Союза? Ерофеев рассказывает об этом: «Помня, как в разгар драки (ну уж — драка! — В.Б.) Андрей Вознесенский (тоже участник альманаха) растворился в экспедиции на Северный полюс, мы с Поповым, на всякий случай, призвали их в дружеском письме, написанном мной с очень легкой дозой иронии, оставаться в Союзе. Битов, Искандер и Ахмадулина осмотрительно послушались». Писать второе письмо или уговаривать еще и устно не потребовалось. Послушались и все остальные, кроме Семена Липкина и его жены Инны Лиснянской. Правда, пишет Ерофеев, «Аксенов тоже вышел… Вскоре он получил приглашение от американского университета и красиво улетел первым классом «Эр Франс» сначала в Париж». Больше Чеховых и Короленок среди «метропольцев» не обнаружилось…

В октябре 1987 года восстановили в Союзе С.Липкина, но почему-то тянули дело с И.Лиснянской. Мы были тогда соседями по даче, я все знал и направил прочувствованное письмо секретарю Правления Юрию Верченко, настаивая и на ее скорейшем восстановлении. Я напомнил эпизод Парижской коммуны, описанный Гюго. Версальцы схватили юного коммунара, мальчишку, и приговорили к расстрелу. Он попросил отпустить его проститься с матерью. Его отпустили и не ждали больше, а он в назначенный час вернулся. Я писал, что вот так сдержала свое слово и Лиснянская… Не знаю, сыграло ли это роль, но в 1988 году восстановили и ее. Может быть, хлопотали и Ахмадулина с Битовым, и Вознесенский с Искандером? Не слышал.

Но пение псалмов продолжается. Нам говорят: и вот это небесное создание всю жизнь с юных лет подвергалось гонениям, преследованиям, экзекуциям. Как так? За что? Кто посмел? «В 1959 году за защиту Пастернака ее выгнали из института». Странно. Ведь история с Пастернаком была раньше. «Выгнали под предлогом неуспеваемости по главному предмету — истории марксизма-ленинизма». Ну, это еще удивительней. Во-первых, такого предмета — «истории марксизма-ленинизма» — не было. Во-вторых, марксизм-ленинизм изучали на первом курсе, а в 1959 году Одинокая Флейта была уже на четвертом, и никакого марксизма там не было.

А если ее и исключали из института, то очень быстро вернули обратно: она окончила его в 1960 году, когда ей было, как и полагается, 23 года и даже получила «красный диплом». О чем же звон? Да и мало ли кого исключали на Руси! Можно выстроить длинный ряд больших людей от Белинского до Ленина, но никто из них, кроме Бенедикта Сарнова, не изображал себя жертвой истории марксизма и не канючил по этому поводу, тем более — спустя полвека по телевидению. Однако точно ли, что при таком конфликте с «главным предметом» ей выдали именно красный диплом? Сомнительно…

Но слушайте еще: «И она вошла в нерекомендованные черные списки!.. В издательствах рассыпали ее уже набранные книги!» Хорош был где-то закон, по которому лжецам отрезали язык. Ну назови, трепло, хоть одно издательство, хоть одну рассыпанную книгу, хоть один выброшенный стишок в газете.

Аксенов говорит: «Вот в одном стихотворении у нее цензура выбросила строфу из-за того, что там упоминался царь Соломон». Ну, это ты расскажи Восе. А мы с царем Соломоном знаем, что поэты частенько и сами выбрасывают и строфы и целые главы, а то и книги сжигают. На месте автора я из сострадания к потомству в свое время сжег бы все три тома телемахиды «Московская сага», написанной в Гваделупе. А вот хотя бы знаменитое стихотворение Ахматовой «Мне голос был…». Первоначально оно начиналось строками:

Когда в тоске самоубийстваНарод гостей немецких ждал,И дух суровый византийстваОт русской церкви отлетал,Мне голос был…

И какой же цензор выбросил первые четыре строки? Ахматова.

А Войнович гневно воскликнул: «Однажды в Иваново на вокзале Ахмадулина была арестована!» Да за что же — «Архипелаг ГУЛАГ» вслух читала на платформе? Или шумела «Верните в Союз писателей Лиснянскую!» Нет, оказывается, была в нетрезвом виде. Ах, Войнович, как рискованно об этом вспоминать! Ведь кое-кто еще помнит, какова была порой Белла Ахатовна, оказавшись в помянутом выше экстремальном виде. И не арест это называется, а всего лишь задержание, к тому же весьма кратковременное. Различие между этими словами и понятиями следует знать писателю, тем паче такому, которого КГБ запугивало папиросами «Беломорканал» и тщетно травило в «Метрополе» зеленым чаем крепкой заварки и который многие годы ожидал задержания, потом — ареста, но, так и не дождавшись, разочарованно покинул любимую родину.

Но что там цензура! Даже «для упоминания имени Ахмадулиной требовалось мужество». И на это мог отважиться только такой бесстрашный леопард, как Эльдар Рязанов в фильме «С легким паром». Мало того, оказывается, «Союз писателей предложил исключить Ахмадулину не только из своего Союза, но и из Советского». Это кто ж так зверствовал — уж не Михалков ли, не Бондарев ли? К ответу их немедленно, пока не улизнули!

Александр Бобров пишет в «Советской России»: «Юбилей умудрились представить по всем телеканалам как итог невыносимой жизни, сплошных преследований и козней властей… Когда я пришел работать в «Литературную Россию», то сразу попросил у Беллы Ахатовны подборку, и ее спокойно напечатали. Когда стал заведовать редакцией поэзии в «Советском писателе», то немедленно попросил у нее книгу новых стихов, и сборник был напечатан вне очереди». Вот как даже — сразу! немедленно! вне очереди! Да она и сама в этот день сказала: «Доброта сопутствовала мне всю жизнь».

Услышали мы с экрана и такое: «Она выстраивала свою судьбу с ахматовской самоотверженностью». Как раз сопоставление этих двух судеб и обнажает истину до дня. Оно-то и побудило меня, выражаясь по-старинному, взяться за перо.

Ахматову не печатали долгие годы, стихи — почти двадцать лет, с 1922 до 1940-го. А был ли у Ахмадулиной хоть один такой годик? Ахматова за всю жизнь не получила на родине ни единой награды, и только уже под восемьдесят, незадолго до смерти, в Италии почтили ее премией «Этна-Таормина» да в Англии присвоили ученую степень почетного доктора Оксфорда. Вот и предстала бы «Мэрилин Монро» перед ее скорбной тенью во всем блеске своих медалей, премий, званий и должностей вплоть до зурабовской медали Петра Великого и члена Комитета по Государственным премиям при президенте.

Да в книгах ли, в наградах ли только дело! В 1921 году расстреляли Гумилева. Ахматова была уже замужем за другим, но расстрелянный оставался отцом ее сына. Потом и сына и другого мужа арестовывали и ссылали. Кто из мужей Ахмадулиной был расстрелян — Евтушенко? Кто оказался на нарах — Нагибин? Кого сослали в Магадан — Геннадия Мамлина?.. А из гонений и критики что сама Ахмадулина видела страшнее статьи Бенедикта Сарнова «Привычка ставить слово после слова» в «Новом мире» № 12 70? Эту статейку можно сравнить с докладом Жданова, с постановлением ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград»?

Юрий Нагибин в дневнике, вышедшем уже после его смерти, записал 3 сентября 1973 года весьма пикантную сцену. В ресторане ЦДЛ его пригласили за свой стол Евтушенко, Ахмадулина и ее новый «малолетний супруг» Эльдар, двадцатилетний сын известного балкарского поэта Кайсына Кулиева (ей шел уже 37-й). Нагибин подошел, сел. Таким образом за одним столом вокруг Ахмадулиной сконцентрировались сразу три ее мужа — позавчерашний, вчерашний и нынешний. Отменно! Вот бы еще сюда завтрашнего да послезавтрашнего …

«Ахмадулина решила отметить мое появление тостом дружбы, — продолжал Нагибин.

— Господа! — воскликнула она с бокалом в руке. — Я пью за Юру!..

— Сядь, Беллочка. Я не люблю, когда ты стоишь, — прервал Евтушенко, испуганный, что Ахмадулина скажет что-то хорошее обо мне…

— Нет, Женя, я должна стоять, когда говорю тост. Да, Юра, о тебе все говорят: халтурщик, киношник. А я говорю, нет, вы не знаете Юры, он — прекрасен!»

А прекрасный Юра потом написал: «Ахмадулина недобра, коварна, мстительна и совсем не сентиментальна, хотя великолепно умеет играть беззащитную растроганность. Актриса она блестящая, куда выше, чем Женька, хотя и он лицедей не из последних. Белла холодна, как лед, она никого не любит, кроме — не себя даже — а производимого ею впечатления. Они оба с Женей — на вынос, никакой серьезной и сосредоточенной внутренней жизни. Я долго думал, что в Жене есть какая-то доброта при всей его самовлюбленности, позерстве, ломании, тщеславии. Какое там! Он весь пропитан злобой. С какой низкой яростью говорил он о добродушном Роберте Рождественском. Он и Вознесенского ненавидит… Жуткое впечатление осталось у меня от этого застолья» (с. 272).

Конечно, прочитать такое о себе и своем первом избраннике в дневнике человека, который знал обоих как облупленных, очень неприятно. Но может это сравниться с настоящим, а не телевизионным исключением Ахматовой из Союза писателей вместе с Михаилом Зощенко?