Николай Добролюбов - Путешествие на Амур Страница 4

Возьмем пример; человек подряжается у казны строить дом. Что, по-настоящему, он должен принять в соображение? Ценность материала, работы, продолжительность затраты капитала, разумные проценты. Все производство обеспечил он, по-видимому, требуемыми законом документами; но едва прикоснулся к делу, как и начинаются всевозможные трибуляции. Работники не явились вовремя; отговариваются, что их гоняли туда-то и туда; вместо их наскоро нанимаются другие, дороже. Материал не доставляется – потерял-де лошадей на таком-то наряде; вместо оного покупается или самим подрядчиком, или в счет его другой материал; часто вся работа останавливается. Подрядчику, конечно, предоставляется взыскивать с виновных, с их поручителей. Но когда еще он добьется до удовлетворения? Иногда проходят года… Да это требует и расходов и досуга, а между тем время идет. Иногда кончается тем, что работа передается другому, и первый подрядчик терпит убыток. Вперед наука, говорит он – и при следующем подряде непременно примет, все это в расчет: и лишнюю на запас заготовку материала, и за подряжение лишних людей, и другие известные расходы, и заломит цену вдвое; или, если сумеет поставить силу на своей стороне, сам прижмет рабочих, второстепенных поставщиков; поставит похуже материал, выгадывая на всем этом… Теперь возьмем другой пример: если казна берет у хлебопашца муку не по надлежащей цене, он постарается непременно уменьшить убыток дурным качеством ее, подмесью; если будет затруднение при сдаче – будет выгода разве приемщику, а провиант все-таки поступит дурной; и это неминуемо отразится на тех, кто должен будет волею и неволею употреблять его, и выразится болезнями и нередко смертностью.

Исходя из подобных соображений, г. Завалишин не соглашается с г. Романовым в том, что «край развернется быстро, если будет идти так же, как в настоящее время», и что нужно только дать туда денег и людей. Напротив, он приводит факты, по которым видно, что край вовсе не так хорошо устроился, как уверяют, и что денег и людей много потрачено, – и все понапрасну. Показания г. Завалишина говорят следующее: вместо одиннадцати иностранных судов в мае оказалось по сентябрь всего пять, и то ничтожного количества тонн. Сахар не только в Иркутске не продавался по 7 руб. 50 коп., но и в Благовещенске стоил 14 руб., а на устье Амура – по 9 руб., так что провоз от устья до Благовещенска обходится едва ли не дороже, чем провоз от Нижнего до Кяхты. Из этого г. Завалишин делает такое сравнение: «С одной стороны, сахар из России, оплативший или пошлину в песке, или акциз в свекловице, привезенный гужом за шесть и более тысяч верст, может продаваться в Иркутске по 14 руб. и даже продавался по 12; а с другой стороны – худшего качества сахар, при водяной доставке морем и по великолепной, не полагающей препятствий реке, не платя ни пошлины, ни акциза, продается в Благовещенске по 14 руб.; во сколько же он обошелся бы с доставкою в Читу и Иркутск? А по общему отзыву, эта часть пути – самая трудная, а потому и самая дорогая для проезда, тем более для провоза…» В самом деле, соображение это довольно занимательно. К сожалению для панегиристов Амура, оно не имело случая подтвердиться на практике, потому что, по уверению г. Завалишина, «не только в Иркутске, но и во всем Забайкалье никогда не было еще и до сих пор нет привоза никаких капитальных товаров по Амуру в сколько-нибудь значительном количестве» («Вестник промышленности», № 10, стр. 61). Оттого небывалой дешевизны здесь действительно нет, все по-прежнему выписывается из России, и как это ни дорого обходится, но все же дешевле, чем через Амур.

Таким образом, оказывается, что привоз не был особенно обильным до сих пор. Остается еще торговля местными произведениями, особенно вывоз их за границу. Ведь и на это много рассчитывали восторженные поклонники приобретенного нами Амура. Но г. Завалишин поражает их и нас таким плачевным замечанием: «Какой уж тут отпуск за границу, если своим русским продают сухари по 6 руб., а свежее мясо доходит до 12 руб. сер. за пуд!» В другой статье он объясняет, что такие цены стояли в зиму с 1857 на 1858 год, по случаю потопления казенного скота, и что при этом продавцы требовали еще от покупателей, чтобы те на каждый фунт хорошего мяса брали фунт дурного… По таким-то расчетам и вышла торговля на Амуре ценностью в мильон… При таких условиях не только нам отпускать за границу было нечего, но и самим-то, пожалуй, выгоднее было бы покупать мясо, которое бы привозилось к устью Амура в консервах из Англии. А к этому еще г. Завалишин прибавляет следующие обстоятельства:

Если мука и крупа приходят сюда подмоченными, сушеная капуста, не тронувшись с места, оказывается с червями, масло – с салом, мед и соль – с водою, постное масло – вытекшим, солонина до отправления испорченною, – так какая тут еще будет торговля отпускная, когда частный привоз с избытком поглощается своими требованиями, как свидетельствуют цены, показывая в то же время и дороговизну сплава (которая будет еще неминуемо возвышаться), – и что вы при этих ценах будете отпускать за границу? Притом отпуск за границу требует других приемов и привычек, нежели обычные у нас. Голодный все съест; а для заграничного торга нельзя рассчитывать на это обстоятельство: нужно нечто иное. А кому же неизвестны грязность приготовления и неаккуратность, а иногда и недобросовестность нашей торговли?

Остается торговля с прибрежными жителями по Амуру, и она также нашла себе панегиристов. Некто г. Паргачевский, служивший приказчиком у г. Зимина и сам для себя приобретавший соболей в мене с инородцами, уверял, что русские поступают в торговле с инородцами так благородно и великодушно, как никогда не поступал ни один народ в мире: никого не обижают, не обманывают, приобретают всеобщее сочувствие и доверие, и пр. Вследствие всего этого г. Паргачевский выводит, между прочим, что нужно запретить маньчжурам продавать водку. Но против всех таких уверений и требований г. Завалишин возражает вот что («Вестник промышленности», № 10, стр. 64–65):

Во всем этом нет правды, и мы не понимаем, что за несчастная страсть и манера уверять в невозможном и, в противоречие собственным суждениям и вопреки постоянно повторяющемуся опыту пред глазами, утверждать, что русские поступают иначе, особливо в приложении к настоящему случаю, видя, какой сорт людей действует в торговых и других предприятиях по Амуру, где притом и надзор и управа над ними почти невозможны. Да, пора бы, право, обратить внимание и на то противоречие, что когда дело дойдет до подробного разбора фактов, то все наполнено и частными и официальными даже признаниями о печальных явлениях по всем отраслям и частной и общественной деятельности, до того, что мы уже хвалимся (а ведь все то же, все прежняя замашка всем тщеславиться!) тем, что беспощадно обнажаем свои язвы; когда дойдет до непосредственного приложения, до того, чтобы иметь с кем-нибудь дело, то и начальники и частные люди объявляют целые сословия мошенниками, что, конечно, так же несправедливо, как и общие похвалы. А лишь коснется до общих обозрений, до возгласов частных и официальных, тотчас русские являются образцовыми людьми, идеалами бескорыстия, самопожертвования, исполнительности и пр. Итак, относительно утверждений г. Паргачевского повторим, что, зная, какие люди тут большею частию действуют, сразу поймешь, что должно происходить и что есть вещи и дела, которые невозможно чтоб не происходили, что торговля должна идти средствами per fas et nefas…[1] A что эти торговые проделки не любят и тут гласности, – Доказательством сам г. Паргачевский, который, по словам бывшего его хозяина Зимина, не хотел дать отчета, какими средствами он, независимо от приобретенных для хозяев, приобрел и для себя соболей. Уверения, что русские вели себя будто бы примерно, опровергаются вполне предписанием начальства, пред отправлением в 1857 году, где прямо говорится, что дошло до сведения его о насилиях и обманах, что русские продавали винтовки и порох даже и тогда, когда неизвестно было, не употребят ли их против нас самих. Это не тайна, как и то, что торговали и служащие, которые, как неплатящие повинностей и на готовом содержании, находились, конечно, в выгодных условиях для торговли, особенно подмешивая притом немножко обмана. Что приобретенные таким образом меха они могли продавать с выгодою для себя и с большою выгодою для купца, особенно когда продавец голоден, – это ясно; но ведь не такая торговля может иметь залог будущего развития. Что касается до желания, чтоб запретить маньчжурам продавать водку, то после всего, что печатается об откупах, очень понимаем, что русским хочется иметь такой выгодный товар (кто не знает, как верен расчет на слабость инородцев к водке и табаку?) в своих руках: ведь не для своего же употребления перекупают они сами китайскую водку у маньчжурских торговцев? Что обманывали фальшивою монетою, оловянными и натертыми ртутью рублями, – это доказывают следственные дела; относительно же доверчивости инородцев к русским и скрытности против маньчжур и при них, – это точь-в-точь, как у нас все простонародье, особенно из бурят, ни за что не станет говорить откровенно при русских чиновниках, а про их притеснения и ни при ком, – даже о том, что и помимо их сделалось гласным. А разве можно притом предположить, чтоб с приамурскими инородцами русские обращались лучше, чем со своими?