Виссарион Белинский - Постоялый двор. Записки покойного Горянова, изданные его другом Н. П. Маловым Страница 4

Княжна Серпуховская начала совершенно отливаться в формы порока… Свежесть ее исчезла, румянец обратился в бледность: глаза помутились, под глазами легли свинцовые полосы. И всё это в несколько дней! Как быстро этот огонь разрушает прелести земные! Высокая грудь ее беспрестанно волнуется; походка приняла вид сладострастный; все поступки сделались решительны; в одежде открылась неопрятность соблазнительная небрежность… Она не может ничего делать и ничем заняться: одни только мечты нечистые в груди ее, одни желания неукротимые.

Как не поверишь, после этого, что от высокого до смешного один только шаг! Наполеон прав; но не менее его прав и Державин, который сказал:

Каких ни вымышляй пружин,Чтоб мужу бую умудриться, —Не можно век носить личин,И истина должна открыться.{8}

Да! кто создан Поль де Коком, тому не бывать Шиллером!..

Все дело в том, что княжна повстречалась с мужчиною в 14 1/2 вершков, стройным и гибким: этого ей было достаточно, чтоб влюбиться без памяти. Пламенное воображение княжны любило меры большие, количества огромные. Но кто же был этот мужчина? Убийца, делатель фальшивой монеты, несколько раз наказанный кнутом, заклейменный несколькими печатями позора. Он бежал (не помню, в который раз) из Сибири и убил Горянова, который, находясь в службе, судил его за одно уголовное преступление и способствовал его ссылке в Сибирь. Этого злодея звали Зарембским; на его атлетическом теле была голова Антиноя; на лице – байроновская улыбка; глаза – глаза змея райского; он быстро и правильно объяснялся на французском, немецком и английском языках. Так описал его Горянов, который знал его еще двадцатидвухлетним юношею и отставным майором одного кирасирского полка. Зарембский воровал, грабил, жег и резал людей, основывал раскольничьи секты, и пр., и пр. И в этом-то широкоплечем, длинном и статном герое, украшенном тремя клеймами на лице, нашла свой идеал юная, прекрасная, пламенная сердцем, возвышенная душою, украшенная всеми дарами природы и воспитания княжна Серпуховская! Горянов объясняет это психическое явление тем, что княжна много училась, и всю вину кладет на науки. «Довольно религии!» – говорит он добродушно, не понимая, что только при просвещенном разуме и образованном сердце человек способен постигать вполне высокие истины христианской религии; что у невежд религия превращается или в фанатизм, или в суеверие. И чем же всё это кончилось? Княжна ввела своего друга в итальянскую ферму в саду, подкупила дворецкого и через горничную пересылала ему пищу и необходимые вещи, не забывая и сама как можно чаще посещать его. Тот открылся ей во всем и тем еще более выиграл в ее к нему расположении. Наконец, она бежала с ним и поселилась в каком-то раскольничьем ските – и слух о ней пропал навечно… Вот вам несколько строк, вырванных там и сям из оставленного ею нарочно своего журнала:

Я лежала в это время на его тюфяке, опершись рукою на подушку. Он хотел меня обнять и закинулся на меня всею грудью. Я вздрогнула, прижалась в угол и, сжавши руки на груди моей, смотрела на него глазами, в которых изображался страх.

Он смотрел внимательно: я захохотала.

– Не сердись на меня, друг мой! – вскричала я, бросившись к нему на шею, – не думай, чтоб это было какое-нибудь ощущение, кроме внезапного страха. Я все еще не могу привыкнуть к твоей великанской стати.

Он улыбнулся.

– Наказывай меня теперь, как тебе хочется, не балуй моих порывистых прихотей.

…Он отбросил со мною все пустые ужимки. Он муж в полном смысле этого слова. С этих пор, я не имею своей воли и не желаю даже иметь ее: мое наслаждение предупреждать, исполнять все его прихоти. Нет ничего низкого там, где всё облагороживается любовью.

Ну, вот вам по возможности полный очерк этого романа: довольны ли вы им? Я старался схватить самые характеристические черты и потому о многом не сказал. Сколько тут характеров, и какие характеры! Об одном Н. П. Малове, издателе записок Горянова, можно написать большую отдельную статью: так занимателен этот характер! А его супруга, Аделаида Францовна – это, как выразился покойный Горянов, вочеловеченное сладострастие снаружи и благочестие внутри!..

Постойте, потешу вас еще одною выписочкою, которая должна довершить характеристику романа:

– …Что же? – подхватила англичанка, – смерть неважное дело.

– Смотрите, мисс, я вам отплачу.

– Конечно, смерть ничего, – подхватила француженка, – но г. доктор прежде сделает водяную.

– То есть, вы хотите сказать, как у бедной Марьи, к которой призвали меня за неделю до смерти. Постойте, мамзель Фуше, я с вами справлюсь.

– А что вы сделаете, доктор?

– Во-первых, пущу кровь.

– Во-вторых? – спросила мамзель Фуше.

– Волью в вас большое количество тизана из алтеи.

– Потом? – спросила безотвязная француженка.

– Потом, потом, – отвечал Крузе, – сделаю вам водяную.

Литератор прибавил: «То есть удвоит ваше существование».

Теперь мне должно познакомить вас с внешними качествами этого романа. Язык, надо признаться, очень плох. Горянов – человек старинного покроя и грамоте, как видно, учился на железные гроши. Как, например, покажется вам эта фраза: «Вице-губернатор, великий знаток в винах, пил их с большим удовольствием, смакуя на губах и журча ими между зубами – прокурор глотал безусловно (?)». Вообще покойный Горянов придерживался какого-то жаргона, непонятного для нас – так, например, есть ли в русском языке подобные слова – исконно (т. е. древне); заготовя себе загодя (заблаговременно заранее?); подлюбливатъ плоды; капитан собирался было говорить докапо, и т. д.? А что за правописание? Чем объяснить это уважение, которое Горянов питал к иностранным словам? Стадия, кредитор, каста, идеал, гастрономия, гумористика — в начале всех этих слов автор ставил прописные буквы. Расстановка знаков препинания обнаруживает ужасную безграмотность: дополняемые слова везде отделены от дополнительных запятыми, как, например, в этой фразе, которою оканчивается роман: «По степени приближения к чистейшему началу есть возможность постигать единственно дух, истинного Изящества».

Мы охотно прощаем покойнику и бестолковость, и безграмотность, и непристойность его романа, но мы не можем ему простить той убийственной скуки, которою проникнут его роман от первой страницы до последней…{9}

Бедный Горянов! сперва он был убит злодеем, а потом сам зарезал себя! Успокой, господи, душу страдальца!..

В одном журнале «Постоялый двор» превознесен до небес; там найдены в этом романе такие места, которых, будто бы, нельзя встретить ни на каком языке земного шара. Не спорим: у всякого свой вкус: ссылаемся на тульские стальные печати с забавною эмблемою, о которых упоминает Горянов в своих записках (ч. I, стр. 152).{10}

Сноски

1

О мертвых либо ничего, либо только хорошее (латин.). – Ред.

2

добрый малый (франц.). – Ред.

3

в мире природы (латин.). – Ред.

4

Фи! (Франц.). – Ред.

Комментарии

1

«Молва» 1836, ч. XI, № 1 (ценз. разр. 2/I), стр. 8–31. Подпись – (В. Б.). Автор «Постоялого двора» – Александр Петрович Степанов.

2

Неточная цитата из «Графа Нулина». У Пушкина:

Роман классический, старинный,Отменно длинный, длинный, длинный,Нравоучительный и чинный.

3

Белинский имеет в виду «Освобожденный Иерусалим» Торквато» Тассо, где в ч. II (песня 18-ая) описан волшебный «сад чудес», в котором Армида является Ренальду.

4

Источник цитаты не установлен.

5

См. в стихотворении Бенедиктова «Золотой век»:

Когда и тела их и души сливая,Любовь не гнездилась в ущельях сердец.

6

В «Молве» – «пригласивший» (повидимому, опечатка).

7

См. «Евгения Онегина» Пушкина (гл. III, строфа XXVIII):

С семинаристом в желтой шалеИль академиком в чепце!

8

Цитата из оды Державина «Вельможа».

9

В 1838 г., по поводу другого романа А. П. Степанова, Белинский писал, что это «мерзость безнравственная, яд провинциальной молодежи, которая все читает жадно…» (ИАН, т. XI, письмо И. И. Панаеву от 10/VIII 1838).

10

В «Библ. для чтения» (1835, т. XII, отд. V, стр. 1–18) в рецензии на «Постоялый двор» был приведен отрывок о супружеской любви и следующая оценка: «Мы не читали ничего лучшего ни на каком языке. И подобных мест в «Постоялом дворе» – множество». В указанном далее Белинским месте романа (ч. I, стр. 152) читаем: «Но чего нет на свете? Видели вы стальные печати в Туле с эмблемою довольно забавною и с надписью: у всякого свой вкус. Усач засмеялся во все горло и затопал ногами…»