Сергей Беляков - Сборник критических статей Сергея Белякова Страница 45

Я не мог понять, почему национальная тема представляется людям более “крамольной” и “постыдной”, чем тема сексуальная. И почему “достоеведов” не заинтересовала возможность проникнуть в еще один темный уголок души. Разве сам Достоевский не интересовался тайными и постыдными желаниями человека, разве не он первым (задолго до Фрейда) заглянул в бездонный колодец бессознательного? Разве многочисленные исследователи его творчества не пытались вслед за ним заглянуть в эту бездну или хотя бы увидеть ее отражение в “Двойнике”, в “Записках из мертвого дома”, в “Идиоте”, в “Братьях Карамазовых”?

Впрочем, тогда, три года назад, я все-таки решил положить статью в стол. Тогда я еще не мог предположить, какие события заставят меня вернуться к ней.

Весной 2006 года газеты, радиостанции и телеканалы стали сообщать о нападениях на чернокожих студентов, на армян, на азербайджанцев, на таджиков. Нападения случались чуть ли не ежедневно. СМИ, как проправительственные, так и оппозиционные, заговорили на любимую не только обывателями, но и многими учеными тему: “это кому-то выгодно”, “скинхедов кто-то направляет”, “за этими событиями кто-то стоит”. Дальше версии уже различались. Одни винили во всем “мировую закулису”, другие — “жидо-масонов”, которые-де сталкивают лбами дружественные народы Евразии, третьи заговорили о кознях ФСБ, о новых политтехнологиях, о третьем сроке Путина.

Мне самому не довелось понаблюдать скинов, так сказать, на поле боя (скинхед — уличный боец), но драку с “национальной спецификой” я увидел год назад. Восемь или десять абхазов прямо на улице Нартаа (бывшем проспекте Руставели), в самом центре Гагры, избивали грузина. Грузин оказался человеком везучим, абхазы были не очень злы: незваного гостя посадили в маршрутку и велели убираться за пределы республики Апсны. Как я узнал позднее, обычно с грузинами там поступают проще: ножом в бок — и в ущелье. И это в сотне метров от волшебного голубого моря, под цветущими магнолиями, невдалеке от знаменитой эвкалиптовой аллеи!

Допустим, что загадочному “кому-то” могут быть выгодны и кавказские погромы, и пробитые головы чернокожих студентов, и грузинские трупы в ущелье Жоаквара, но ведь “семена зла” приживаются лишь на благоприятной почве. Почва появилась задолго до этих “семян”. И я вспомнил о своей статье.

Скажете: какая связь между бритоголовыми громилами, молодыми абхазами и Достоевским? Что общего у людей, вряд ли прочитавших даже “Мойдодыра”, с гениальным писателем и его умной, образованной супругой? Но общее есть у всех людей. Все мы способны испытывать радость или печаль, все можем страдать от холода или жары, все стремимся к счастью. Ксенофобия в широком смысле слова — неприязнь, настороженность к чужим, к незнакомым людям, как мне представляется, качество если не всеобщее, то распространенное достаточно широко. Такова уж наша природа: все мы делим мир на своих и чужих. Неприязнь к людям другой национальности — всего лишь вариация ксенофобии.

Мы слишком верим рациональным объяснениям, слишком любим искать всюду чей-то интерес. Но ведь человеком управляет не только разум, наши чувства, эмоции подчас толкают на “неразумные” поступки. Разуму останется лишь задним числом придумать для нас оправдание. Тогда и появляются версии о “всемирном заговоре”, об “этнических предпринимателях” (да-да, есть и такой термин), о черных злодеях, которые ссорят мирных людей, “разжигают межнациональную рознь”. Пусть так, но откуда эти “разжигатели” берут горючий материал? Может быть, ненависть к чужому человеку, к чужому народу изначально живет в наших душах? Мы сами не замечаем этого, или же замечаем, но сдерживаемся, загоняем имманентно присущую нам ненависть к чужаку в бессознательное. Уж в каком виде она оттуда появится, какой маской прикроется, не предугадать.

Мне всегда хотелось поймать, уловить этот момент: как спонтанно возникшая ненависть к чужаку перерождается в ясную и логичную идею националиста, что думает, что чувствует человек при столкновении с чужаком? У социологов, насколько мне известно, пока что нет инструментов, которые позволили бы “измерить” столь тонкие вещи. Социологи анализируют материал (от опросов населения до контент-анализа частных объявлений), прошедший, как минимум, фильтр внутренней цензуры.

Единственный сорт источников, который позволяет прикоснуться к самым сокровенным, сокрытым от публики мыслям и чувствам человека, — это, конечно же, дневник. Дневник — это практически идеальный источник для изучения внутреннего мира человек, его взглядов, вкусов. Бывают, правда, дневники, предназначенные для публикации: это, скорее, сорт мемуаров. Их ценность для нас невелика. Нам нужен настоящий, интимный дневник. В моем распоряжении такой дневник есть. Его вела Анна Григорьевна Достоевская (Сниткина) в 1867 году, во время знаменитой заграничной поездки молодых супругов Достоевских.

Обстоятельства этой поездки хорошо известны. Молодая стенографистка Анна Григорьевна Сниткина вышла замуж за Федора Михайловича Достоевского в феврале 1867 года. Но враждебность родственников мужа, а также беспокойная петербургская жизнь с бесконечными приёмами гостей, не способствовали укреплению брачных уз. Положение было настолько серьёзным, что Анна Григорьевна и её мать опасались за судьбу семьи. Решение поехать за границу было попыткой спасти брак. Совместное путешествие, жизнь вдали от вздорных и склочных родственников могли сблизить молодожёнов. Так и случилось: “Мы уезжали за границу на три месяца, а вернулись в Россию через четыре с лишком года. За это время произошло много радостных событий в нашей жизни и я вечно буду благодарить Бога, что он укрепил меня в моем решении уехать за границу. Там началась для нас с Федором Михайловичем новая, счастливая жизнь и окрепли наша взаимная дружба и любовь…”[160]

14 апреля 1867 года супруги выехали из Петербурга в Вильно, а оттуда поездом направились в Берлин, ставший первым заграничным городом, где супруги ненадолго остановились (17–18 апреля). 18 апреля они выехали в Дрезден, где задержались до 21 июня[161]. Из Дрездена Достоевские направились в Баден-Баден. Баденский период (22 июня — 11 августа) из-за рулетки стал наиболее драматичным временем заграничной поездки. Недостаток денег (деньги Федор Михайлович проиграл на рулетке) заставил отложить намеченную поездку в Париж[162] и предпочесть ей жизнь в менее дорогой Женеве. По дороге из Баден-Бадена в Женеву супруги заехали в Базель (12 августа). Женевский период путешествия продолжался с 13 августа по май 1868 года. Дальнейшие события поездки выходят за рамки нашей статьи, поэтому я позволю себе ограничиться лишь перечислением мест, где Достоевские побывали с весны 1868 по июнь 1871 года: Вена (лето 1868), Милан (осень 1868), Флоренция (зима 1868 — лето 1869), Венеция, Прага (осень 1869), Дрезден (осень 1869 — июнь 1871).

Здесь надо оговориться. Заграничная поездка описана самой Анной Григорьевной в книге воспоминаний. Но “Воспоминания” она писала для читателя, для истории, быть может — для вечности. А дневник для себя. Она боялась позабыть впечатления от путешествия, хотела попрактиковаться в стенографировании, но важнее было другое: “Мой муж представлял для меня столь интересного, столь загадочного человека, и мне казалось, что мне легче будет его узнать и разгадать, если я буду записывать его мысли и замечания”[163].

Сам дневник Анны Григорьевны уникален[164]. Супруга Достоевского была профессиональной стенографисткой, к тому же она пользовалась собственной системой стенографирования. Она успевала занести в дневник даже самые мимолетные чувства, настроения, мысли, переживания. Записи были непонятны другим людям, в том числе и мужу.

Анна Григорьевна начала дневник в день отъезда из Санкт-Петербурга и вела его до самого конца 1867 года. Последняя запись в дневнике (по крайней мере, в той части, что дошла до нас) датирована 31 декабря 1867 года. Со временем записи становятся все короче. Если в начале путешествия Анна Григорьевна исписывала целые страницы, то в декабре она ограничивалась лишь несколькими строчками. Постепенно Анна Григорьевна охладела к ведению дневника, а хлопоты, связанные с рождением ребёнка (21 февраля 1868 г.), и стенографирование нового романа (Федор Михайлович в это время работал над “Идиотом”) поглотили всё свободное время. В конце концов, она оставила дневник.

Что же писала Анна Григорьевна в дневнике? На первый взгляд ничего особенно интересного или необычного: описывала распорядок дня, каждодневные события, происшествия и тому подобное. Сразу оговорюсь, иностранцы Анну Григорьевну не слишком интересовали. Немцы и швейцарцы были, так сказать, элементом ландшафта, быть может, неприятным, надоедливым, но не более того. Анна Григорьевна не собирала материал для новых “Записок русского путешественника”. Более всего на свете, если судить по книге воспоминаний и по дневнику, нашу героиню интересовал сам Федор Михайлович: его высказывания, его поступки. Он — главный герой, а немцы так, массовка, не более. Но все это лишь повышает ценность нашего источника. Во-первых, искренность и непосредственность автора более всего проявляются именно в случайном высказывании, когда он не скован даже внутренней цензурой. Во-вторых, опосредованно мы можем изучать взгляды, чувства, эмоции самого Фёдора Михайловича.