Владимир Набоков - Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина Страница 5

Язык стихотворения пышен, отчасти архаичен и изобилует характерными чертами, которые позволяют немедленно отличить манеру выражения Вяземского от бесцветного языка современников, подражателей Пушкина (хотя в поэтическом отношении Вяземский был действительно слабее, скажем, Батюшкова). Кажется, как будто смотришь сквозь увеличительное, однако мутное стекло. Следует заметить, что Пушкин, беря эпиграф, обратился к последней, философской, части стихотворения, но имел в виду центральную, изобразительную его часть, когда намекал на это стихотворение в главе Пятой, III (см. коммент. к главе Пятой, III, 6).

Вяземский из Москвы послал Пушкину в Кишинев копию «Первого снега» (Пушкин знал его с апреля 1820 г. по рукописи) лишь за пару месяцев до написания первой строфы «ЕО».

I

   «Мой дядя самыхъ честныхъ правилъ,   «Когда не вшутку занемогъ,   «Онъ уважать себя заставилъ, 4 «И лучше выдумать не могъ;   «Его примѣръ другимъ наука:   «Но, Боже мой, какая скука   «Съ больнымъ сидѣть и день, и ночь, 8 «Не отходя ни шагу прочь!   «Какое низкое коварство   «Полуживаго забавлять,   «Ему подушки поправлять,12 «Печально подносить лѣкарство,   «Вздыхать и думать про себя:   «Когда же чортъ возметъ тебя!»

1 Мой дядя самых честных правил. Это не самое благоприятное начало с точки зрения переводчика, и следует обратить внимание на некоторые реальные обстоятельства, прежде чем мы продолжим.

В 1823 г. у Пушкина не было соперников в стане «новых» (существовало огромное различие между ним и, скажем, Жуковским, Батюшковым и Баратынским — группой второстепенных поэтов, наделенных примерно равным талантом, незаметно переходящих в следующую категорию откровенно второсортных поэтов: Вяземский, Козлов, Языков и др.); но около 1820 г. у него был, по крайней мере, один соперник в стане «архаистов» — Иван Крылов (1769–1844), великий баснописец.

В любопытном прозаическом отрывке (тетрадь 2370, л. 46 и 47) — «воображаемом разговоре» автора с царем (Александром I, период правления 1801–25), набросанном нашим поэтом зимой 1824 г. во время ссылки в Михайловское (9 авг. 1824 г. — 4 сент. 1826 г.), автор произносит следующие слова: «Онегин [глава Первая] печатается: буду иметь честь отправить два экз. в библиотеку вашего Величества к Ив. Андр. Крылову» (с 1810 г. Крылов имел синекуру при петербургской Публичной библиотеке). Первая строка «ЕО» представляет собой (что известно, как я заметил, русским комментаторам) отголосок четвертой строки басни Крылова «Осел и мужик», написанной в 1818 г. и опубликованной в 1819 г. («Басни», кн. VI, с. 77). В начале 1819 г. Пушкин слышал в Петербурге, как тучный поэт с изумительным юмором и жаром читал эту басню в доме известного мецената Алексея Оленина (1763–1843). В тот памятный вечер, завершившийся играми в гостиной, двадцатилетний Пушкин, едва ли заметил дочь Оленина Аннету (1808–88), за которой в дальнейшем он ухаживал так страстно и так несчастливо в 1828 г. Однако он познакомился там с племянницей жены Оленина Анной Керн, урожденной Полторацкой (1800–79); ей при второй встрече (в псковской деревне в июле 1825 г.) поэт посвятит знаменитое стихотворение «Я помню чудное мгновенье», вложив его в неразрезанный экземпляр отдельного издания главы Первой «ЕО» (см. коммент. к главе Пятой, XXXII, 11) и подарив в обмен на веточку гелиотропа с ее груди.

Четвертая строка басни Крылова звучит: «Осел был самых честных правил». Когда мужик нанял его стеречь огород, осел не поживился с него ни листочком капусты; но так скакал по грядкам, что разорил весь огород, и за это был избит хозяином дубиной: глупость не должна браться за важные дела; не прав, однако, и тот, кто поручает ослу стеречь огород.

1–2 Смысл первых двух строк будет ясен, если вместо запятой, разделяющей эти строки, поставить двоеточие; иначе усердный переводчик может ошибиться. Так, в целом точный прозаический перевод Тургенева — Виардо (1863) открывается ошибкой: «Dès qu'il tombe sérieusement malade, mon oncle professe les principes les plus moraux»

<«С тех пор как мой дядя серьезно занемог, он стал исповедовать самые нравственные принципы»>.

1–5 Первые пять строк главы Первой мучительно темны. Я утверждаю, что это было сознательно сделано нашим поэтом, чтобы начать повествование туманно, а затем постепенно освободиться от первоначальной туманности.

В первую неделю мая 1820 г. двадцатипятилетний Евгений Онегин получает письмо от управителя своего дяди о том, что старик при смерти (см. LII). Евгений стремглав покидает С.-Петербург и скачет в деревню дяди, расположенную к югу от столицы. На основе некоторых путевых данных (рассмотренных в моих комментариях к путешествию Лариных в главе Седьмой, XXXV и XXXVII) я думаю, что четыре имения («Онегино», «Ларино», Красногорье и местообитание Зарецкого) были расположены между 56 и 57 параллелями (широта Питерсберга, Аляска). Другими словами, имение, которое наследовал Евгений, когда прибыл туда, находится, по моим расчетам, на границе бывшей Тверской и Смоленской губерний, около двухсот миль западнее Москвы, т. е. на полпути между Москвой и деревней Пушкина Михайловское (Псковская губерния, Опочецкий уезд), и около 250 миль к югу от С.-Петербурга — расстояние, которое Евгений, не жалея денег на кучеров и станционных смотрителей и меняя лошадей каждые десять миль или вроде того, мог покрыть за день или два.

Мы знакомимся с ним, когда он находится в дороге. Первая строфа дает представление о его сонных размышлениях, туманных и обрывочных: «Мой дядя… честный человек… Крыловский осел честных правил… un parfait honnête homme… истинный дворянин, но в конце концов дурак… заставил уважать себя только теперь, когда не в шутку занемог… il ne pouvait trouver mieux!.. это все, что он придумал ради всеобщего уважения… слишком поздно… другим наука… я тоже могу так кончить…».

Таков, думается мне, внутренний монолог Онегина; он определяет особый настрой второй части этой строфы. Онегина минует тяжелое испытание сидеть с больным, о чем он обреченно размышлял с таким отвращением: его честный дядя оказался даже более «honnête homme или honnête âne» <«честный осел»>, чем думал его циничный племянник. Правила поведения предписывают тихий уход. Как мы узнаем из самых беззаботных строф, когда-либо написанных о смерти (глава Первая, LIII), дядя Сава (имя в черновиках, которое, я думаю, принадлежит ему) никогда бы не позволил себе наслаждаться тем уважением, которое в древней драме о наследовании было предопределено ему литературной традицией, восходящей, по крайней мере, к временам Рима.

То и дело при чтении этих первых строк у читателя возникает странное ощущение переклички с «мой дядя… человек безукоризненной прямоты и честности» из 21 главы «Жизни и мнений Тристрама Шенди, джентльмена» Стерна (1759; Пушкин читал эту книгу во французском переводе, сделанном «par une société de gens de lettres» <«обществом литераторов»> в 1818 г. в Париже), или с «женщиной строгих принципов» в «Беппо» Байрона (1818, XXVI, 7; место, которое Пишо перевел в 1820 г.: «une personne ayant des principes très-sévères»), или с началом XXXV строфы в первой песни «Дон Жуана» (1819): «Дон Хосе был славный малый» (что Пишо перевел в 1820 г.: «C'était un brave homme que don Jose»), или с интонацией «Дон Жуана», I, LXVII, 4: «Конечно, этот метод всех умней» (в переводе Пишо: «c'était ce qu'elle avait de mieux à faire»). Поиски сходств могут довести комментаторов до умопомешательства; однако нет сомнения, что Пушкин, хотя и не владел английским языком в 1820–25 гг., благодаря своему поэтическому чутью сумел различить в Пишо, неумело нарядившегося под лорда Байрона, сквозь пишотовы банальности и пересказы не фальцет французского переводчика, а баритон Байрона. Полнее о знании Пушкиным Байрона и о неспособности освоить азы английского языка см. мои коммент. к строфе XXXVIII главы Первой.

Любопытно сравнить следующие отрывки:

«Евгений Онегин», глава Первая, I, 1–5 (1823):

Мой Дядя самых честных правил,Когда не в шутку занемог,Он уважать себя заставилИ лучше выдумать не мог.Его пример другим наука…

«Моя родословная», восьмистишие VI, строки 41–45 (1830):

Упрямства дух нам всем подгадил:В родню свою неукротим,С Петром мой пращур не поладилИ был за то повешен им.Его пример будь нам наукой…

«Моя родословная», 84-строчное стихотворение, написанное четырехстопным ямбом с чередующейся рифмой, состоит из восьми восьмистиший и Post scriptum из пяти четверостиший; оно было сочинено Пушкиным 16 окт. и 3 дек. 1830 г., вскоре после окончания первого варианта главы Восьмой «ЕО». Стихотворение вызвано грубой статьей Фаддея Булгарина в «Северной пчеле», в которой этот критик высмеивал живой интерес Пушкина к его «шестисотлетней» дворянской родословной и к его африканскому происхождению. Интонации 41–45 строк имеют странное сходство с «ЕО» (глава Первая, I, 1–5) при аналогичной женской рифме во второй и четвертой строках («ЕО»: «правил — заставил»; «Родословная»: «подгадил — поладил») и почти целиком совпадают пятые строки.