Против попов и отшельников - Алексей Елисеевич Крученых Страница 5

Рыцарь незнакомки сделал прозрачной тайну одиночества Владимира Соловьева

(как опасно иметь преданных учеников!)

В. Соловьев, идя от Лермонтова, взял одну часть его творчества, но самую сокровенную и развил ее в пространных трудах и стихах.

и если в последних не был велик, зато целен и типичен.

От него уже «вечная женственность» пошла по русской литературе как знамя «истины добра и красоты» «Вечно женственная бесплотная жена еще – девочка с лазурными очами» (опять!) – вот она мистическая лилия всех телесных и духовных одиночек и гордых недоносков, экстазных воздыхателей и шептунов, бездельников и трусов с высохшими ножками, декадентов и символистов, сделавших «этот мир» бесплотным во имя своей хромающей плоти –

мне нужно того, чего нет на свете

 чего нет на свете…

(З. Гиппиус)

Где они встретятся со своей прекрасной дамой – на звезде Маир или Ойле – стране мечты и сна, – на водопаде Иматре или в Египте сохранившем еще древние пустыни, бедуинов и страусов – все равно – обстановка равно задумчивая и уединяющая –

взрывая возмутишь ключи –

питайся ими и молчи…

(Ф. Тютчев)

«Все великое свершается в тиши»

Приемный сын Сологуба – П. Северянин разоблачает отца:

мы выключили электричество

 луна в стекле

и Ваше светлое владычество

 моя Ойле.

дымится снег голубо-фьолевый

 в снегу – шалэ

«благоговея друг оголивай

 свою Ойле»…

Такова далекая «звиздочка» и мистерия ночи.

Ну а если не найдут удобного тихого местечка если везде подсматривают злые люди и вещи (тучка в мягкой обуви, подымающаяся торчком улица, заговорный нож вилка и карты) то можно все это надуть – уединиться при всех, впасть в транс от одного вздоха и тогда не только на мосту но и на Невском и в кабаке среди лакеев и пьяниц появится она с загадочной улыбкой как будто строгая с длинной и узкой рукой –

вот оно счастье, блаженство неземное!

и когда я в небесном в тоске замираю

хозяйка с улыбкой предлагает мне чаю!..

Зерцог

(театр)

Пьесы наших одиночек строятся по естественному шаблону: сперва хныканье, вздыхание и шепот, чарованье глазами сомнабул и змей, очами смотрящими по ту сторону жизни

это томление разрешается экстазом – мгновением утонченного счастья «небесной муки» – и опять тишина и забвение

с-смерть –

от шепота к смертному храпу от голубых глаз величиной в рубль до медного пятака на глазах

и от пуховиков счастья до подушек

гроба –

таков путь Саломеи, пьес Блока, Метерлинка и др.

Молодого сирийца предупреждают: не смотри так на луну, не смотри так долго на царевну – а то случится несчастье!

но тот конечно не слушает ибо «царевна бледна… она как голубка, которая заблудилась… она как нарцис колеблемый ветром…»

(не оттого ли и у женщин Достоевского великое страдание в глазах и они так бледны?.. Настасья Филипповна и Саломея!)

Луна как женщина и женщина как больная луна

и в воздухе реяние крыл смерти а все облиты томящим светом тоскующей Селены

танцует девственная Саломея-Селена и мутнеют глаза солдат, Нарработа и Ирода

все заражены томностью танцующей луны но и сама Селена заражена – она покойник и она же гробница она как слепая или парализованная смотрит только в одну сторону шаг за шагом подвигаясь туда она тоже смотрит на белое, как лоно луны, когда она покоится на лоне моря, тело Иоканаана

и шепчет:

«твои волосы похожи на гроздья черного винограда, что висят в виноградниках Эдома в стране эдомитов… нет твои волосы ужасны… точно узел черных змей, которые вьются вокруг твоей шеи»… и наконец:

– нет ничего краснее твоего рта… дай мне поцеловать твой рот. –

только поцеловать! но томность ее ядовита и смертельна для обоих; луна стала красной как кровь, Саломея целует губы, как края обнаженной раны, но уже мертвые – живых ей никогда не поцеловать – и поцеловав умирает сама – иначе не могло быть – необычайная сила томления рождает такую смерть…

«О. Уайльд был женщиной в теле мужчины» (К. Чуковский) – потому так понятны ему были именно такие переживания, не осуществление, а только желание мечта парадокс…

В то время как санинец заметит прежде всего упругие груди и колыхающиеся как у молодой кобылы бедра, а по другому даже мотор «как жеребец заржал», у мечтающих на первом плане бледные ноги, длинные руки, бездонные глаза и мечтательные губы…

. . . . . . . . . .

У Метерлинка также женщина еще пугливый ребенок (Пелеас и Мелизанда) а юноша как красная девушка и говорят они о чем-то для них тайном, шепотные слова откуда то, за третьей дверью – и все же их подслушивают, и когда они поцелуют друг друга – то умрут…

Простые вещи у Метерлинка одухотворяются ибо они должны быть томными, должны одухотворить закачать и вызвать экстаз…

Простое слово повторят 100 раз под ряд фантазия убогая словарь ничтожный и вот – извиваются изламываются – все сделают чтобы преобразить мир по своему вызвать чудо – ибо их жизнь должна быть напряженной и во что бы то ни стало – красивой! в этом смысл их жизни!

. . . . . . . . . .

В «Саломее» и пьесах Метерлинка – прообразы Блока и др. символистов. «Те писатели – наши! У нас две родины»…

У А. Блока в «Балаганчике» от невесты к смерти даже перехода нет – это одно и то же и заведуют всем этим – мистики (думаем что тут небольшая ошибка в слове)…

В «Незнакомке» вздыхает семинарист (сцена в кабаке): и танцевала она, милый друг ты мой, как небесное создание.

– Эка эка Васинька-то наш размечтался заалел как маков цвет! А что она тебе за любовь-то? За любовь-то что? а?..

– Так бы вот взял ее и унес бы от нескромных взоров и на улице плясала бы она передо мной на белом снегу как птица летала бы. И откуда мои крылья взялись – сам бы полетел бы за ней над белыми снегами…

Это те же самые белые голуби Саломеи – образ невинности!

Но семинарист не одинок в своем одиночестве – все вздыхают по Незнакомке – и юный поэт и старый звездочет