Георгий Адамович - Литературные беседы. Книга вторая ("Звено": 1926-1928) Страница 57

Спасибо большое за присылку пособия и вспомоществования в «счет будущих счетов». Я не ожидал таких благ и очень Вам благодарен в виду своего нищенства, надеюсь, временного. Спасибо и за обещание уладить дело о 1000 фр., кои намереваюсь возместить в недалеком будущем.

Теперь о литературе. Буткевич <1> каким-то образом оказался здесь, у меня. Отсылаю его Вам, — хотя, по-моему, это материал «на самый крайний случай». Главное — чудовищно неинтересно . (А рассказ Берберовой <2> правда прелестен, и был бы совсем хорош, если бы немножко больше «небрежности», меньше тщательности и кропотливости в описаниях, если бы вообще спрятать швы). О своем рассказе я, пожалуй, напрасно Вам написал. Прежде всего это не рассказ, а так — «этюд», и даже, о ужас, «стихотворение в прозе». А во-вторых, я его написал сразу, начерно, «как из ведра» (это я недавно прочел как «выражение Гете»; где — не знаю, но, по-моему, очень хорошо). «Отделывать» же его мне как-то не хочется, да и не знаю, что получится. Поэтому не будем договариваться. Если я его допишу, то пришлю. А если нет – нет. Ведь есть же и Фельзен, и этот самый Буткевич. Мой рассказ – если он и будет – все равно маленький <3>.

«Новый дом» — это мне разболталась в письме З. Н. <4>, а теперь пишет: «некоторые из «Н. Д.», которые почему-то считают Вас врагом, очень на меня сердиты за то, что я Вас посвятила в наши тайны…» Так что, пожалуйста, храните вражеские тайны: они меняют название (не то «Наш дом», не то совсем без дома), собираются выходить «как часы» или «как «Звено», — т. е. точно каждое 15-е число, полны высокой идеологией и находятся под деловым покровительством Мих. Струве <5>. Кто там распоряжается идеями — не знаю. Судя по цитате из Зинаиды, которую я привожу, — Берберова. Это приятно, что они выходят, — будет с кем «полемизировать», а то со Слонимом <6>, право, тошно.

О «Звене» я полон полусомнений, полусоображений. Что-то в нем «не так». Весь вопрос вот в чем: если оно только дотянет до Нового года, то стараться особенно не стоит, да и не успеть реализовать старания. Если же дальше, то надо его оживить. И знаете, третий отдел сейчас благополучнее первого, хотя и третий должен ведь давать «полный» обзор, а не случайное, что кому вздумается. Но третий еще куда ни шло! Я думаю, что хорошо бы взять за образец «Печать и революцию» или отчасти «Mercure» — для третьего отдела, но какая это работа! А станет что-то. Мочульский со своим Моруа <7> — очень мил, но слишком уж «на Шипке все спокойно»; тон благополучия, ничему реально не соответствующего, – кроме авторского благодушия перед летними каникулами, поездкой на Корсику и прочими прелестями. И вообще это и не «снобизм», и не «эсхатология дурного стиля» – а какое-то глубокое «мерд». Если на это обрушатся стрелы «Н<ового> Дома», защищаться будет трудновато. Отчего умолк Бахтин <8>? Если из «Звена» не выходит справочник, пусть лучше будет философия, чем ни то ни се. И Вы сами собираетесь написать о Горьком? (А то, что я хочу написать о нем в Л<итературных> беседах», — ничуть не мешает, конечно; несколько слов о последней статье его <9>). И Вейдле <10> — которого все-таки, apres tout <11> и несмотря ни на что, приходится ценить на вес золота, как «снобизм» настоящей пробы? Простите, если Вам покажется, что я критикую «Звено». Это ведь просто разговор «на пользу делу». И я себя ничуть не выделяю, а просто о себе не стоит писать.

«Rouge et noire» <12> я прочел и, с извинениями за похищение этого волюма, вышлю его Вам куда и когда хотите. Я нашел там выражение, которое меня пронзило в самое сердце: «La perfection et l'insignifiance de la beaute grecque…» <13> Это тема для Бахтина <14>. Жду ответа о Бодлере <15> и об отмене откликов на этот номер. Кстати, хорошо бы отклики типографски отделять от заметок: хотя бы без раз­деления на столбцы, или курсивом, как стихи и т. п. Стихи я Вам возвращаю. Одно другого хуже! Невозможно! В крайнем, самом крайнем случае — можно, по-моему, сонет о Герострате.

Кланяйтесь дорогой Ирине Александровне. Вы мне так и не объяснили чудо с Вашим Т. S. F. <16> Какой Ваш адрес? И если прислать рожок, — то куда?

Ваш Г. А.

7.09. <1927>

Дорогой Михаил Львович

Вчера поздно вечером получил Вашу телеграмму и ответить сразу не мог. Отвечаю сейчас и одно, временно посылаю «Pchur»<?>. Я писал Вам в Арль — получили ли Вы это письмо? Простите, что поздно посылаю матерьялы, но, кажется, еще не очень. Литбес получился скверный <1>, по-моему, – бывает, что ничего не выходит. Я хотел побольше советского и имен, вообще не философию… Отклики, кажется, интересные. Вам, может быть, покажутся слишком личными кое-какие из них, – но ведь они подписаны, так что не должны быть «вполне объективными». От объективности выигрывают только передовицы. Кстати, мне жаль, что Осоргин написал свою чушь о «Евг<ении> Он<егине>» в «Последних новостях». Ведь их по-настоящему не выругаешь, только «полемизируешь». Я сегодня прочел в «Возр<ождении> » очень хорошую фразу из Салтыкова, которой стоило бы заметку об Осоргине в «П<оследних> н<овостях>» начать:

«Когда я открываю «Новости», мне кажется, что в комнату вошел дурак». Прибавить только «Последние».

Ну обо всем этом поговорим при встрече. С моим приездом дело обстоит вот как. Я «рвусь» в Париж, но у меня нет денег на билет. Кое-какими деньгами я тут раздобудусь, но только при отъезде – следовательно, уехать мне надо на свои средства. Это почти cercle vicieux <2>, объяснять долго. Иначе ничего решительно не выходит. Если «Звено» обладает какими-нибудь средствами, то, несмотря на мои непомерные долги и всяческие финансовые грехи, не можете ли Вы мне прислать 300 фр. на переезд? Если это как-нибудь возможно, будьте милым, пришлите сейчас же — в закрытом письме . Я тогда на следующий день и поеду. Мне тут сидеть больше невозможно. С отдачей — не знаю ничего наверно, поэтому предупреждаю откровенно. Конечно, если нельзя, то нельзя. (Это касается присылки, а не отдачи, разумеется!). Мне хотелось бы быть в Париже между 20-25, по разным соображениям. Кстати, я поступаю в Сорбонну, решил inebranlablement <3>. А о «Звене», по-моему, надо устроить тщательнейшее совещание. Как Вам нравится «Корабль» <4>? По-моему, ничего — но нам все же конкуренция, хотя они «маниаки», а мы «просветители».

Жду ответа, во всяком случае. Если Ирина Александровна в Париже, передайте мой поклон до сырой земли.

Ваш Г. А.

P. S. В «Л<итературных> б<еседах>» есть фраза «…влияния аэропланов, спорта и джаз-банда…». Если можно, замените джаз кинематогра­фом — ведь это касается России 5.

Расшифровка сносок к письмам в «Примечаниях»

Марина Цветаева

ЦВЕТНИК

«Звено» за 1925 г. «Литературные беседы» Г. Адамовича

Адамович о музыке

В живом стихотворении первоначальная хаотическая музыка всегда прояснена до беллетристики. Воля поэта поднимает музыку до рассказа. Это только оболочка стихотворения, но это и один из элементов его, того же качества, что и целое. Если невыносимо содержание стихотворения, то невыносимо и оно само.

Фет, например, есть типичный образец второразрядного поэта. Он весь в непроясненной еще музыке, и стихи его, разбитые на прозу, кажутся слащавым и жалким набором слов. О многих фетообразных поэтах можно было бы сказать то же самое.

О Маяковском

Это обычная для него вещь, не лучше и не хуже прежних. У меня нет никакого влечения к поэзии Маяковского. Никогда ни одна вещь его мне не нравилась. Это, на мой вкус, скудная поэзия, искалеченная и часто фальшивая…

и — через 1/2 строчки:

…Но читая его новые стихи я все время думал: какое редкое дарование! <1> Надо любить самую плоть стихов, костяк их, чтобы почувствовать, как складываются у Маяковского строфы и каким дыханием они оживлены. Язык у него еще манерный, на советско-футуристический лад. Но в отдельных строчках прекрасный, меткий, сухой, точный — настоящий язык поэта.

…Решительно это какой-то новый Гоголь, которому не удается ничего положительного.

Сейчас повсюду восхваляется Есенин, дряблый, вялый, приторный, слащавый стихотворец. За ним идет Тихонов, который все же скорее беллетрист <2>, чем поэт , Асеев, Пастернак, над которыми все еще стоит вопросительный знак.

…Между тем, это все-таки единственный поэт среди них, решительно не сравнимый с другими по ритмическому размаху, ни по зоркости глаза. Отрицать это может только человек предвзято настроенный или путающий искусство с тем, что к нему никак не относится.

(NB! сравнить с началом.)