Аркадий Белинков - Юрий Тынянов Страница 58

«Кюхля»:

«В 1819 году блеснул кинжал студента Занда… Вся Европа знала, что Зандов удар падает на Александра и Меттерниха…

Вслед за кинжалом Занда засверкал стилет Лувеля: в феврале был убит герцог Беррийский…

Троны королей снова закачались…

В Испании дело было, пожалуй, еще серьезней: король, трусливый и загнанный, как заяц, уступал кортесам шаг за шагом… Народ, предводимый вождями Квирогой и Рирго, глухо волновался…

15 сентября 1820 года корабль, пришедший из Лиссабона в Петербург, привез известие, что в Португалии революция…

В Греции началась война за освобождение от ига Турции…

Таков был календарь землетрясений европейских».

«Смерть Вазир-Мухтара»:

«На всем протяжении России и Кавказа стояла бесприютная, одичалая, перепончатая ночь.

Нессельрод спал в своей постели…

Ровно дышал… Макдональд…

Пушкин… прыгал по кабинету…

Храпел в Тифлисе… генерал Сипягин…

Чумные, выкатив глаза, задыхались в отравленных хижинах под Гумрами…

Герцог Веллингтон и Сент-Джемский кабинет в полном составе задыхались в подушках.

Дышал белою плоской грудью Николай…

И спал за звездами, в тяжелых окладах, далекий, необычайно хитрый император императоров, митрополит митрополитов — бог. Он посылал болезни, поражения и победы, и в этом не было ни справедливости, ни разума, как в действиях генерала Паскевича…»

В «Кюхле» выделены из истории «землетрясения». Спокойные периоды для Тынянова в первом романе не имеют значения. В «Вазир-Мухтаре» гор и низменностей нет. Он весь высоко приподнят. Ровной линией вытянуты Сент-Джемский кабинет и генерал Сипягин, и чумные под Гумрами, и вице-канцлер империи Нессельрод, и полковник Макдональд, и император Всероссийский Николай Павлович, и император императоров господь бог.

Отличие исторических рядов обоих романов в том, что в первом конкретное событие не выходит за пределы своей реальной значимости, а во втором роль самого события резко понижена, но приобретает повышенную роль то, что за ним стоит. Исторические ряды «Кюхли» и «Смерти Вазир-Мухтара» относятся друг к другу, как арифметическое и алгебраическое значения: частные значения «Кюхли» входят в общую формулу «Вазир-Мухтара». При этом они утрачивают конкретную осязательность.

Стилистическая неоднородность первого романа, связанная с тем, что в нем генетически совмещены различные линии, которым предстоит развиться в «Вазир-Мухтара» и «Пушкина», привела к неустойчивости сходства и различия общих для всех романов Тынянова элементов. Сложность связей «Кюхли» и «Смерти Вазир-Мухтара» наиболее очевидна в общих эпизодах, общих героях, истории, сходной фразеологии.

Люди в «Вазир-Мухтаре» не другие, а те же, что и в «Кюхле», и история во втором романе та же, что и в первом. Но «странность» человека из первого романа становится во втором «сумасшествием», а частный случай истории приобретает всеобщее значение абсолютного исторического закона. Во втором романе перерождения людей и переоценки их поступков не происходит, а происходит усиление, конденсация прежних человеческих свойств, и поступки людей приобретают повышенное значение. Все во втором романе связано с первым и все усилено и приобретает повышенное значение. Усиление прежних свойств вызвано повысившимся давлением времени. Гибель декабризма только обнажила наиболее характерные свойства человека, и поэтому хорошие люди стали еще лучше и еще хуже плохие.

Второй роман выбирает из первого мотивы и темы по духовной родственности и вступает с ними во взаимоотношения, как в химической реакции. Но в химической реакции не любое вещество вступает во взаимоотношения с любым, а по определенным тяготениям одного к другому, по избирательному сродству. «Смерть Вазир-Мух-тара» сообщила «Кюхле» определенный облик и выявила не замеченные раньше черты. После «Смерти Вазир-Мух-тара» «Кюхля» стал значительнее и лучше. «Вазир-Мух-тар» в отношении «Кюхли» сыграл роль французских импрессионистов, о которых Уайльд сказал, что они открыли лондонские туманы. Без «Вазир-Мухтара» многое ответственное и важное в «Кюхле», вероятно, не обратило бы на себя внимание. Это обычный случай в истории литературы: какое-то явление обнаруживается последующим историческим опытом. Это закон восприятия по сходству. Так открываются незамеченные черты не только отдельных книг, но так открываются забытые, то есть до определенного времени ненужные, писатели, литературные школы, стили, тысячелетия. Так символистами был открыт Тютчев (открытый Некрасовым в 1849 году, но за ненадобностью снова забытый на пятьдесят лет), романтиками были открыты средние века, Возрождением — античность. «Вазир-Мухтар» открыл в «Кюхле» сложность и противоречивость конструкции, связанные с трагической концепцией декабрьского поражения. Второй роман возник из трагической концепции разгрома восстания, которая уже начиналась в первом романе. Он лишь явственнее обнаружил ее. Книга не возникла на гладком месте, а была естественным продолжением «Кюхли» и результатом воздействия условий, которые диктовало писателю время. Книги не возникают на гладком месте, а рождаются из условий, которые диктует время, и из предшествующих книг.

Но, кроме условий, которые диктует время, существует человеческая воля, нравственная ответственность и сознательный выбор. И человек, пребывающий в добрых отношениях со временем, то есть соглашающийся или не соглашающийся делать то, что ему велят, часто оказывается не столько лишенным выбора, сколько жаждущим сделать такой, который полегче.

В русской литературе двух веков было много прекрасных писателей, и среди них были разные люди. Юрий Николаевич Тынянов был не только прекрасным писателем. Он был чистым человеком, старавшимся писать так, как он считал нужным, а не так, как ему часто и настойчиво рекомендовали.

Так как революция совершалась во имя свободы, то всякие ограничения ее вызывали у некоторых интеллигентов раздумья, разочарования и переоценки.

Значительная часть русской дореволюционной интеллигенции была за революцию, потому что считала, что ее интересы совпадают с интересами людей, совершающих революцию.

В большинстве своем русская интеллигенция была против монархии, потому что считала, что монархия стесняет ее свободу.

Интеллигенция ждала, что свободу ей принесет революция.

Но революция, которая совершалась для всего народа, не могла считаться с представлениями интеллигенции о свободе. А так как государство, возникшее в результате революции, не предполагало безграничную свободу, особенно такую, которая могла быть обращена против него, то оно предлагало интеллигенции свободу, которая могла быть употреблена во благо народа.

Диктатура пролетариата была, несомненно, иной свободой, чем та, которую представляла себе некоторая часть дореволюционной интеллигенции.

Поэтому представления о свободе этой интеллигенции, встретившись с представлениями, которые возникли в послереволюционном государстве, чувствовали себя ущемленными.

Должны были пройти годы для того, чтобы новые представления о свободе были правильно поняты и оценены.

Какой же представлялась свобода дореволюционной демократической интеллигенции?

Дореволюционная демократическая интеллигенция видела смысл жизни в шумных парламентских дебатах, многопартийной системе, либеральных законах, в запрете уголовного преследования по политическим мотивам, в свободе вероисповедания, слова, печати, собраний и уличных шествий, в открытой критике правительства. Но лишь в буржуазном толковании всех этих понятий. Буржуазное же толкование, конечно, мало способствовало укреплению пролетарского государства.

Эти представления были наивны и характерны для прекраснодушного либерализма, ничего не понявшего в идеологии диктатуры пролетариата и серьезно рассчитывавшего, что ему разрешат шумные парламентские дебаты.

Конечно, такое представление о свободе было неприемлемо для государства диктатуры пролетариата.

Эта идеологическая борьба получила в литературе скорое и непосредственное выражение.

Все здесь было важно и крайне болезненно, и поэтому произведения этой темы знали лишь два исхода: признание героем ошибочности своего пути или его гибель.

Поэтому возвращается к жизни Рощин Алексея Толстого и кончает жизнь самоубийством Володя Софонов Ильи Эренбурга, поэтому прозревает доктор Степанов Юрия Олеши и гибнет Андрей Старцов Константина Федина.

И поэтому уходит в эмиграцию Евгений Замятин и возвращается из эмиграции Александр Куприн.

«Смерть Вазир-Мухтара» была написана в то время, когда представления Тынянова о свободе были еще недостаточно определенны.

Тревоги нэпа в значительно меньшей степени коснулись Тынянова (который в разгар нэпа написал «Кюхлю»), чем укрепление государства диктатуры пролетариата (когда была написана «Смерть Вазир-Мухтара»).