Карл Проффер - Ключи к "Лолите" Страница 8

Маленькой Вирджинии еще не стукнуло четырнадцать, когда ею овладел Эдгар.[55] Он давал ей уроки алгебры. Воображаю. Провели медовый месяц в Санкт-Петербурге на западном побережье Флориды.[56] "Мосье По-по", как один из учеников Гумберта Гумберта в парижском лицее называл поэта Поэ. [с. 57]

Вскоре Шарлотта попросит Гумберта подтянуть Ло по географии, математике и французскому. И аналогия с По протянется дальше, когда Гумберт в интервью Рамздэльской газете назовет себя «Г-н Эдгар Г. Гумберт (этого «Эдгара» я подкинул из чистого ухарства)».[57] Затем он еще раз использует имя По, когда распишется в регистрационной книге "Привала Зачарованных Охотников" как "Доктор Эдгар Г. Гумберт". И позднее, в Бердслее, снова прикроется этим же именем.

Кроме того, в словах Эдгара Аллана Гумберта-По, когда он обращается к Лолите, слышны перепевы из «Ворона» и тесно связанной с ним «Линор» ("Lenore"):

А сейчас гоп-гоп-гоп, Ленора, а то промокнешь (буря рыданий распирала мне грудь).

Она оскалила зубы и с обольстительной ухваткой школьницы наклонилась вперед, и умчалась. Птица моя! [с. 255][58]

Предлагая вниманию читателя последнюю порцию "сырого материала", перед тем как высказать предположения о причинах появления этих аллюзий, я напомню соответствующие строки из "Ворона":

Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный,[59]<…>…тщетно ждал, чтоб книги далиОблегченье от печали по утраченной Линор…Я воскликнул: "О несчастный, это Бог от муки страстнойШлет непентес — исцеленье от любви твоей к Линор!Пей непентес, пей забвенье и забудь свою Линор!"Каркнул Ворон: "Nevermore!"[29]А также из "Линор":[60]Твоя Линор смежила взор, — в гробу, и навсегда!Обряд творите похорон, запойте гимн святой,Печальный гимн былых времен о жертве молодой,О той, что дважды умерла, скончавшись молодой!Линор идет, — "ушла вперед", — с Надеждой навсегда.Душа темна, с тобой она не будет никогда…[61]Прочь! В эту ночь светла душа! Не плакать мне о ней![62]

Итак, почему появились все эти отсылки к По и его произведениям? Еще один "криптографический пэпер-чэс",[30] которым писатель тешит себя и своих читателей? Думаю, нет. Верно, элемент литературного каприза присутствует, и читатель извлечет немало удовольствия из своей способности распознать аллюзию — особенно из тех, что рассматривались выше. Но есть глубокая и прочная связь с По помимо этой занятной и ловкой игры со смекалкой и памятью.

Общая тема всех трех стихотворений По — смерть юной девушки.[63] В «Лолите» наиболее важным из них является "Аннабель Ли", написанное вскоре после безвременной кончины реальной Аннабель — девочки-жены По, Вирджинии. Соотнося Лолиту-Аннабель Гумберта с Вирджинией По, читатель должен заподозрить, что Лолита погибнет.[64] Тема смерти в «Линор» и «Вороне», казалось бы, подтверждает этот вывод. Мы с самого начала знаем, что Гумберт сидит в тюрьме за убийство; таким образом, сложив два и два, читатель вправе ожидать, что Гумберт убьет Лолиту.[65] Однако в прозе Набокова два плюс два нередко равняется трем, семи или корню квадратному из минус единицы, что, разумеется, порой весьма любопытно. Подсовывая нам в качестве жертвы убийства гумбертовскую даму, Набоков прячет туза в рукаве. Цепочка обманов выглядит примерно так: сначала нас с помощью литературных ассоциаций подводят к мысли, что жертвой станет Лолита; первое смутное подозрение резко усиливается аллюзийными сопоставлениями с Кармен. Далее на сцену выходит Шарлотта Гейз, и все стремительно меняется — читателю начинает казаться, что Гумберт убьет Гейзиху, и сценой на Очковом Озере (глава 20) Набоков в последний раз заставляет нас поверить в правомерность этой версии. Гумберт мысленно выстраивает идеальное убийство. Логика его безупречна, но затем он насмешливо отвергает саму возможность деяния, в которое едва не заставил нас поверить.[66]

А вот подите же, судари мои, мне было абсолютно невозможно заставить себя это совершить! [с. 110]

Однако даже после этой оплеухи читатель вынужден еще некоторое время рассматривать кандидатуру Шарлотты в качестве возможного объекта умерщвления. И Набоков, подбрасывая нам пищу для подозрений, выстраивает параллель с "Синей Бородой" (1697) Шарля Перро. Жена Синей Бороды подписывает себе смертный приговор лишь после того, как отомкнет заветным ключиком таинственную дверь в запретную комнату и откроет мужнин секрет (своеобразную гардеробную, набитую трупами). Преступный муж, любопытная жена, маленький ключик, ящик, раскрытие омерзительной тайны — все указывает на то, что Гумберт хотя бы попытается умертвить Шарлотту, — и тут мы видим, как она погибает в результате несчастного случая, за который Гумберт несет свою долю ответственности, но не подлежит судебному преследованию.[67] Теперь читателю надо срочно подыскивать иную жертву преступления Гумберта, и выбор неизбежно должен снова пасть на Лолиту. Это предполагалось связью с "Аннабель Ли" и другими произведениями По и укреплялось многочисленными ссылками на «Кармен» (я рассмотрю их ниже). Читатель, который (1) обнаруживает все эти аллюзии, (2) строит логические цепочки и (3) не предусматривает иного исхода, будет пробираться через перипетии романа, предвкушая близкую смерть героини. Другая, менее заметная функция "Аннабель Ли" в «Лолите» связана со стилем, с эмоциональной тональностью большей части романа. Подобные особенности любого текста очень трудно описать без использования метафор, но, к сожалению, то, что восхищает в творце, как правило, порицается в исследователе. Пародийный доктор философии, придуманный Набоковым, допускает в предисловии немало ошибок, но, когда он говорит, что Гумберт "возбуждает в нас нежное сострадание" к Лолите, я готов с ним согласиться. Мемуар ГГ необычайно поэтичен.[68] Пусть Гумберт — несомненный потомок Грандисона,[31] но какая-то частица его души верит, что любить означает отдавать себя, гореть неугасимым огнем. И несмотря на то, что Лолита в общем-то заурядная, избалованная и капризная сучка, показанная сквозь призму гумбертовского восхищения, есть в ней некий ангельский свет, который позволил ей стать одним из самых очаровательных женских образов современной литературы. И по-моему, почувствовать очарование Лолиты можно, лишь признав острый ум Гумберта, оценив его искренность, — признав, что чары его поэзии притягивают сильнее, чем отталкивает его извращенность.[69] Безусловно, стиль Гумберта нередко крайне поэтичен.[70] В связи с этим лирическая увертюра и вариации на ее тему, проходящие через всю первую часть, служат установлению доминирующей тональности образа Лолиты, его "музыкальным ключом". Размер, строки, отдельные слова и фразы из "Аннабель Ли" сливаются с ритмической прозой самого Гумберта, создавая особую атмосферу — поэтическую жемчужину и театральный задник, усыпанный морскими раковинами. И одновременно с этим тонко и точно воспроизводится загадочно-прекрасная музыка стихотворения По.[71]

Гумберт и Набоков — ценители поэзии, но обращаются они с ней порою как изощренные садисты; их пародии искусны, веселы и ужасающе насмешливы. "Аннабель Ли" — прекрасное и очень серьезное произведение. «Лолита», как мне кажется, тоже. Но Эдгар По, оплакивающий Вирджинию, был бы неприятно поражен, увидев в Аннабелле Ли Гумберта непристойную, богохульную и беспардонную пародию.[72] Рассказ Гумберта в общих чертах совпадает с сюжетом стихотворения По: много лет назад, когда он был ребенком и она ребенком была, в некотором княжестве у моря они полюбили друг друга, и после ее смерти луч луны постоянно навевает Гумберту сны о прекрасной Аннабелле Ли или ее усладительном двойнике. У По завистливые крылатые серафимы насылают из-за туч холодный ветер, который уносит жизнь Аннабель, и затем ее кладут в гробницу у края земли — прощай навек, любимая. Очень поэтично, но соответствующая часть истории Гумберта — сплошное издевательство. Одинокая пара анонимных темных очков наблюдает за его бесплодными попытками войти в Аннабеллу, и в повисающем синтаксическом периоде задним числом сквозит мысль о том, что она скорее ошеломлена, чем удовлетворена:

Я стоял на коленях и уже готовился овладеть моей душенькой, как внезапно двое бородатых купальщиков — морской дед и его братец — вышли из воды с возгласами непристойного ободрения, а четыре месяца спустя она умерла от тифа на острове Корфу. [с. 22]