Ян Парандовский - Олимпийский диск Страница 10

У "новичков", которые, наконец, вступили в состязание, получалось еще хуже. Свои неудачи они объясняли тяжестью диска. Согласно олимпийским правилам, этот диск, целиком отливаемый из бронзы, был тяжелее тех, какими атлеты пользовались в других местах, в гимнасиях и на играх. Сотион, привыкший к каменному диску, более толстому и большего диаметра, никак не мог управиться с этим скользящим, небольшим кружком. Хмурый, с развевающимися волосами, он при каждом броске открывал рот, словно для крика, и снова закусывал губы, когда невольник втыкал стрелу на постыдно близком расстоянии, и, забыв где находится, хватал свободные диски, валявшиеся на земле, бежал, бросал, словно был один на стадионе, наконец розга элленодика призвала его к порядку. Он сжался от розовой полоски, вздувшейся у него на спине, отскочил в сторону и разразился чистым, веселым смехом.

Тренировки продолжались. Гисмон указывал па ошибки в развороте плеч, исправлял положение ног, меняющееся при повороте, учил, где должен находиться центр тяжести при наклоне тела, тем, которые присматривались, объяснял целесообразность усилий мускулов, напряженных в момент броска. У "старожилов" резали ему глаз все те же неисправимые грехи, на одного из алейптов он накричал и пригрозил розгой, если тот не устранит просчетов своего ученика.

В какой-то момент он приказал собрать стрелы с беговой дорожки и присыпать песком оставленные ими следы. Появился еще один невольник с охапкой копий. Смилакс, который с полудня непрерывно трубил на своем аулосе, получил кубок вина.

Копье представляло собой прямую палку толщиной в палец, длина которой не превышала человеческого роста. Посредине крепился ремень с петлей. Его следовало привязать покрепче, чтобы он не скользил по гладкой поверхности. Вложив в петлю указательный и средний пальцы, держали древко у плеча наготове. Очередной метатель несколькими короткими прыжками достигал бальбиса и, отведя назад руку, пускал копье со всего размаха.

Удержаться на линии черты здесь было труднее, чем при метании диска: бежать приходилось, чуть повернув голову, не сводя взгляда с копья, которое надо было нести несколько выше петли, под определенным углом к линии горизонта; такое положение обеспечивало дальность броска.

Внимание всех сосредоточилось на двух вечно молчаливых аркадийцах. Взяв копье в руку, они мгновенно преображались в людей гор, в охотников. Осложнений с чертой у них не было, так как они не разбегались. Выпрямившись всем толом, согнув локоть правой руки под идеально прямым углом, они на короткий миг взвешивали копье, покачивающееся на петле, и метали его коротким броском, будто пытаясь поразить зверя из засады. Левая рука, которую каждый атлет стремительно отбрасывал назад, застывала у них неподвижно, ее сдерживала ставшая привычной осторожность, боязнь лишним движением потревожить ветви в чаще. Их копья пролетали чуть ли не треть всей длины стадиона.

Содам, который провел вместе с ними долгие месяцы, ежедневно наблюдал их уменье кидать копье, при каждом броске испускал крик восхищения:

- Клянусь Гераклом, учись я всю жизнь, мне все равно не сравняться с ними!

- Да, - сказал Эфармост, - но одним копьем нельзя щеголять в Олимпии, а они, кажется, ни на что более не способны.

- Кто знает. Они и бегать умеют, результаты прыжков, вероятно, тоже улучшат. А с такими данными можно претендовать на участие в пентатле.

Прибежал Евтелид.

- Я не могу привыкнуть к здешним копьям. У нас в Спарте копья с острым наконечником, и их мечут в цель. На столбе - мишень с нарисованным глазом. Мне удавалось попадать в самый зрачок на расстоянии сорока и более ступней.

- Клянусь Афиной, - шепнул Грил Сотиону, - а еще говорят, будто спартанцы никогда не лгут!

День, будто яблоко, разделенное на пять долек, в своей последней частице, когда удлинялись тени и сгущались сумерки, скрывал свой самый лакомый кусочек - борьбу. Мысль об этом поддерживала настроение после всех неудачных бросков, неумелых прыжков, срывов при метании диска или копья. Тела, наполненные неуверенностью, обновлялись в жажде борьбы. Какое блаженство наконец-то покончить со всеми однообразными и заученными движениями и ожить, вновь сделавшись самим собой, в схватке с противником! Ведь ты был всего лишь мимолетным мгновением, от которого не оставалось и следа, после сотен движений, точно таких же, как твои собственные, ты исчезал, растворялся быстрее, чем дымка между острием копья и его едва уловимым свистом, а теперь ты обретешь всю свою массу, противник ощутит весомость твоего присутствия, удостоив тебя самого живого внимания.

Так как им велено было явиться в тетрайон, то в дверях, выходящих на "священную беговую дорожку", возникла давка.

Бледно-темный квадрат песка обнесен был низкой стеной. Эту часть гимнасия, обращенную к западу, заливало солнце. "Старожилы" сразу бросились на землю, затеяв возню на песке. Остальные последовали их примеру, поднялся шум, смех, пыльная завеса повисла над сплетением тел. Мелкая пыль оседала на масленой коже, нагота, скрытая слоем грязи, пропадала, придавая фигурам атлетов странные очертания. Элленодик концом розги указывал места, главным образом на затылке и плечах, еще не посыпанные песком. Задача заключалась в том, чтобы тела стали сухие, удобные для захвата.

Наконец вызвали первую пару. Противники наклонились друг к другу, вытянули руки и почти одновременно слились в борцовском захвате. Гисмон крикнул, они не поняли в чем дело, и только розга разъединила их. Мир сразу утратил краски.

Элленодик хотел выяснить, какая сила, какие мышцы у новых атлетов. Поэтому он не позволял завязаться настоящей схватке, но поочередно опробовал все приемы, из которых слагается традиционная борьба, унаследованная от богов и героев. Легенды гимнасиев сохранили память о правилах, каким Афина обучила первых людей, рассказывали о тех уловках, с помощью которых Геракл одолел Антея, Тесей - Керкиона, Пелей - среброногую Атланту. Это были вечно живые темы, обсуждавшиеся, словно только вчера происходила такая борьба, скульпторы отражали подобные мотивы в метопах храмов, гончары - на горшках и чашах, они породили специальные термины, какими обозначали отдельные приемы.

Гисмон ежеминутно отдавал короткие приказания. Но на элейском наречии его команды не всегда и не всеми были поняты, чаще всего их смысл постигали наитием, которое приходило из той тревожной пустоты за спиной, что вибрировала шелестом розги. Противники бросались один на другого и вновь расходились, схватывали друг друга за плечи, за шеи и бедра, то были отдельные движения, как бы живые картинки к специальной терминологии. Скорее это напоминало урок языка, нежели тренировку борцов.

Опять и опять возвращались они к исходной стойке. Ступни глубоко уходили в песок, подогнув пальцы на ногах, боец как бы стремился ухватить землю, всем туловищем оседал на широко расставленных ногах, спина и плечи выгибались дугой, затылок исчезал между лопатками. Колени, вздрагивавшие от сдерживаемых усилий, напряженный взгляд, настороженность рук, вытянутых вперед, - все это создавало безмолвную драму борьбы, она как бы обходила их стороной. Гисмон внимательно разглядывал мышцы на бедрах и икрах, сухожилья на коленях. Маленький Главк сразу закачался, как только Тимасарх сжал ему запястье. Элленодик отстранил Главка и велел Ксенофонту повторить тот же прием. Юноша, видимо, уже все обдумал, каждое движение рассчитал заблаговременно, сразу перейдя в нападение из основной стойки. Обеими руками он вцепился в предплечье противника, которое тот не успел подать назад, и сделал стремительный поворот, намереваясь перебросить его за спину. Но Тимасарх свободной левой рукой схватил Ксенофонта под мышкой, и оба, закружившись мельницей, рухнули наземь.

Элленодик отдал розгу невольнику и сел у стены на скамью. "Старожилы" приветствовали это веселым криком. Сотион, прикрыв глаза от солнца, которое пурпуром залило его кожу, стоял посреди спортивной площадки, не понимая смысла криков. Евтелид наскочил на него, как лесной кот, и завязалась борьба. Со всех сторон послышались крики, каждый выбирал себе облюбованного противника. Тренировки кончились, наступило время свободных состязаний.

Тетрайон кипел от борьбы. Десятка полтора пар сплетались и расплетались, атлеты отскакивали друг от друга, путались среди посторонних, и случалось, что кто-то, потеряв своего противника, продолжал бороться с другим партнером. Нередко это была просто хитрость: один у другого похищал соперника, а борцовское объятие утоляло желание, возникавшее в минуты безмолвного восхищения, радости и волнения, родившееся из тысячи необъяснимых порывов, тысячи озарений, которые подсказывали единственный прием, зревший на протяжении всего дня тренировок.

Правила так называемой вольной борьбы, которая ведется до момента падения, при этом не соблюдались, борцы и после падения продолжали кататься по земле, бывали минуты, когда площадка бурлила от обилия тел, и лишь слышался шум сдавленного дыхания. Иногда доносился отрывистый смех - словно крылатая птица-юность вырывалась из плена мускулов.