Ян Парандовский - Олимпийский диск Страница 12

- А у нас, - сказал Филон из Тираса, в устье Буга, - показывают след стопы Геракла длиною в локоть.

Содам протестующе тряхнул головой:

- Все это сказки. Геракл был нормального роста. Нельзя верить всему, что рассказывают о нем в разных уголках мира. В Олимпии, а не в каком-то Тирасе измерил он стадион своей ступней и каждый может удостовериться, что она не многим больше моей или твоей.

- Но никому из нас не под силу совершить то, что совершил он, - пожал плечами Филон.

- Потому что никто из нас не является сыном бога, ни у кого за спиной не стоит Афина и ни у кого нет такой прекрасной души. Геракл был могучим, сильнее всякого представления о силе, Милон из Кротона - младенец в сравнении с ним, но одной силы недостаточно. Его душа не ведала тревог. Он мог решиться на любое дело, зная, что исполнит все, за что ни возьмется. Он обладал терпением и выносливостью, мог отправиться на край света, не думая о ночлеге и еде. Кому из нас под силу столь длительное, тоскливое одиночество, да еще в горах, в пустынях, в диких уголках, где на каждом шагу подстерегает опасность? Он никогда не думал об угрозах, о силе льва или великана, с которым сражался, думал только о самой схватке, о том, что она неизбежна и что необходимо победить.

Содам еще никогда так не говорил. Сквозь густую щетину на его щеках проступил румянец, вырвался внутренний огонь, это его пламенная и страстная душа, о существовании которой никто и не подозревал, внезапно прорвалась наружу из своего надежного укрытия. Его товарищи испытали неясное чувство растерянности, никто не знал, что значит этот взрыв: то ли искра божья затлела в нем в минуту неожиданного экстаза, озарив ему то, вокруг чего сосредоточились человеческие догадки, то ли обостренная искренность выплеснула наружу какое-то глубокое знание, порыв стремлений и немощи? Непроизвольно они отвели глаза в сторону, давая ему остыть. Только после длительного молчания Грил сказал:

- Однако эта ступня больше олимпийской!

Его слова прозвучали в полной тишине. Все были заняты оливковым маслом, и вот тут-то внезапно появился человек, который приковывал их внимание с раннего утра.

Его появление никого не разочаровало. Он оказался на голову выше самого рослого атлета, Евримена с острова Самос. Все казались щуплыми рядом с его фигурой - ляжками, грудью, плечами. Сплошь заросший черным волосом, он выглядел несколько диковато, с густой черной бородой и широкими дугами взъерошенных бровей. По коротко подстриженным волосам все поняли, что он участник состязаний. Первым поддел его Грил:

- Клянусь Зевсом, ты мог бы обсмолить свои волосы!

Герен поглядел на Грила с таким выражением в глазах, что непонятно было, удивлен он или сбит с толку. Наконец сквозь бороду прорвалось несколько скрипящих звуков, смысл которых поняли минуту спустя:

- По правилам этого не требуется.

- Быть красивым, лохматый, потребность более давняя, чем олимпийские правила!

Напрасно великан рассчитывал на чью-нибудь поддержку. Даже мальчикам его растерянное молчание придало смелости. Главк, заметив на его висках несколько седых волос, воскликнул:

- Чего это ты так поздно притащился сюда, дедушка?

А Грил добавил:

- Он отправился в путь еще в год Марафона, да дорога оказалась слишком дальней, вот и замешкался.

Действительно, Герен был из Навкратиса, что в устье Нила, все дружно смеялись, а он стоял не шелохнувшись, опустив голову с изрезанным глубокими морщинами лбом, словно был виноват в том, что пройденное им расстояние так велико. Наконец Сотион отвел его в сторону, добряк Сотион, хотя и он не лишил себя удовольствия назвать новичка "предком".

Давно не было такого многолюдного сборища атлетов. Словно бы все гимнасии распахнулись, как шлюзы, и стремительный поток юности хлынул в Элиду. В жилых помещениях не хватало мест, арендовали дома в городе и цены на них неслыханно возросли. Многие ночевали в палатках. Элленодики удвоили требовательность, только самые крепкие мускулы и самая хладнокровная ловкость способны были удержаться на спортивных площадках. У отчисленных не хватало мужества вернуться домой, они продолжали слоняться, размахивали гальтерами где-нибудь в углу, у стены, поднимали диски, замеряли дистанцию при метании копья, помогали другим присыпать тело песком или смывать грязь по вечерам, счастливые от одного того, что кто-то выкрикивал их имена, которые элленодики перестали называть. Им не долго удавалось утешаться жизнью теней, возраставшая скученность выбрасывала их за стены гимнасия.

И вот весь гимнасий пришел в движение.

Со стороны реки, улицей Молчания, от храма Артемиды Филомеракс, "отроколюбивой", движется группа атлетов. На головах у них сосуды с водой. Со двора гимнасия они сворачивают вправо и выходят на обширное, обнесенное оградой четырехугольное пространство. Их товарищи уже заняты делом. Рассыпавшись во все стороны, кирками долбят землю, выбирают камни, отбрасывая их в угол. Вскопанный грунт поливают водой до тех пор, пока он не превратится в густую грязь, в которой ноги увязают выше щиколотки. Грязь ослабляет удар при падении, но таит и ловушки для скользящих ступней, измазанные тела труднее ухватить.

Это мальфо или "мягкое поле", место для Панкратия. Панкратий соединяет в себе борьбу и кулачный бой. Допустимы любые захваты и приемы, почти нет такой части тела, по которой нельзя бить: самые различные средства удушение, выламывание пальцев на руках и ногах, теперь все это называется специальными терминами, подернутыми сединой давних традиций.

Панкратий истинно мужская борьба, борьба зрелых тел и душ. Никто не отважился бы явиться на "мягкое поле" в сомнительном возрасте, со слабой мускулатурой и подготовкой. Айпит, проводивший тренировки, почти не повышает голоса: если и прерывает борьбу, то лишь для того, чтобы сделать какое-то замечание либо подсказать тому, кто оказался в безвыходном положении, такую форму защиты, какую тот не использовал.

Но сегодня он изгнал из гимнасия двоих: одного элейца, другого, кажется, из Аргоса. Трудно предъявить им какие-либо конкретные обвинения, и любой волен думать об этом, что ему заблагорассудится. Возможно, он обнаружил у них какое-то проявление невоздержанности? Плотно сжатые рты, замутненный взгляд после удара? Можешь однако поверить Айпиту: он избавил тебя от опасного противника. Такой способен нанести удар ногой в пах, всунуть пальцы тебе в рот, в нос и даже выдавить глаз. Получит розгу в Олимпии? Слабое утешение, если грандиозный праздник завершится столь постыдным образом.

За оградой "мягкого поля" шумят кулачные бойцы. У них коренастые, осадистые, крепкие тела, с выпуклой мускулатурой, массивные, словно у людей иной расы, черепа.

Они накладывают ремни: тонкие, узкие полоски сыромятной бычьей кожи, пропитанной жиром. Их длина достигает десяти ступней. Сначала завязывают петлю, пропуская в нее ладонь и оставляя свободным большой палец. Потом обматывают ремнем каждый палец в отдельности и все четыре вместе, но так, чтобы суставы могли свободно сгибаться, сжимаясь в кулак. Наконец, ремень идет поверх руки, несколько раз оборачивается вокруг запястья и в направлении предплечья обрывается, всунутый под крепко натянутый виток.

Итак, левая рука готова, с правой управиться самому сложнее.

- Придержи-ка ремень. Клянусь Зевсом, он опять вырвался!

- Прихвати его зубами.

- Обмотай мне только мизинец.

Мальчики с помощью алейптов приводят себя в порядок, кое-кто успел даже натянуть защитные, подшитые сукном кожаные шапки с наушниками, наденешь шапку, и становишься глухим. Агесидам, неспокойный как искра, бежит в угол спортивной площадки, где на древесном суку висит корик.

Это мешок из свиной кожи, набитый песком, он имеет форму животного, с неестественно торчащими ногами, Агесидам набрасывается на него, проверяя точность глаз, силу своих ударов, туша отвечает глухим эхом, медленно и печально покачиваясь в мертвой своей отрешенности.

Тетрайон сотрясается от хохота. Герен натерся песком и стоит не похожий ни на одно из земных существ. Но вот появляется Капр, глава элленодиков. Хохот обрывается, но только он уйдет, и еще ни одна шутка будет пущена по его адресу.

Имя его значит кабан, и кое-что еще. По сто раз на дню повторяют по поводу его одни и те же грубоватые шутки. Они вносят некоторую разрядку в то боготворение, какого заслуживает этот удивительный, редкостный человек.

Ежедневно по два-три раза обходит он все спортивные площадки, нигде не задерживаясь. По пути бросит на кого-нибудь рассеянный, мимолетный взгляд. Между тем он знает всех, знает все, и, если назавтра Гисмон или Айпит, либо кто-то еще вызовет тебя и проведет рукой по твоему бедру, можешь быть уверен: это Капр обратил внимание, что у тебя от неправильной тренировки деформировались мышцы. Его глаза, пожалуй, видят гораздо дальше нынешнего дня, и невольно появляется суеверное ощущение, что ему известны имена, которые герольд огласит на олимпийском стадионе в день, когда праздник достигнет своего апогея.