Александр Кушнир - Nautilus Pompilius Страница 13

Ребята, по отдельности милые, добрые люди, замечательные профессионалы, напоролись на пережитки “равенства и братства” (“свободы”, говоря по чести, в рок-н-ролле вообще никогда не водилось) просто потому, что вчерашние равные друг другу братья рано или поздно должны были обнаружить, что не совсем и не во всем друг другу равны. И обнаружили, но понять и принять таковое положение не смогли. Еще вчера все были друганы, а теперь одного возят по спонсорам-шмонсорам, с одним разговоры разговаривают, с ним же бумаги подписывают... А он уже и сам сообразил, что за подпись ему единолично отвечать придется, он уже что-то там думает и по-прежнему, по-колхозному со всеми не советуется... Да и его понять можно: вчерашние друзья в нынешние подчиненные ну никак не годятся. В принципе не годятся... А еще и амбиции... Обиды мешались с обидками, вчерашние друзья впадали в детство, срывались в крик, обижались до слез; назавтра садились ладком похмеляться, и все начиналось заново.

При подобных размышлениях люди причастные и знающие сперва кивают, затем задумываются, потом морщатся и... “Если бы не Слава...” Если бы не Слава, не было бы “Наутилуса”. Но если бы не Слава, прежний “Наутилус” бы был. Как говаривала одна дама: “Получается парадокс”.

Психология Бутусова – загадка для многих, больно странная штука... Мнений на сей счет высказано во множестве, но есть свидетельства, примечательные своей исторической объективностью. Например, протокол заседания Свердловского рок-клуба от 30 июня 1986 года: “разбор полетов” по окончании первого фестиваля. Разбирали группу “Флаг”, которая из побуждений наивно-патриотических выставила на сцену флаг Советского Союза, “в боях погорелый, пулями побитый”, каковые повреждения нанесены были полотнищу перед концертом членами группы и грозили вызвать кары вплоть до закрытия любимого рок-клуба. Братья-рокеры частью ругались, частью “Флаг” выгораживали, но нам интересно следующее:

Бутусов: С одной стороны – правление, которое должно отреагировать, с другой стороны – группа, которую мы все хорошо знаем. Нужно выбрать решение, которое бы всех удовлетворило. Давайте проголосуем.

Далее – ругань, предложения, мнения, и опять...

Бутусов: Давайте проголосуем.

Еще поругались, проголосовали. Вот стенограмма:

“Голосование: оставить кандидатами – 22; исключить – (никого); отклонить заявление на 6 месяцев – 46; воздержались – 1 (Бутусов)”.

В некотором смысле ответ на вопрос, каковы воззрения Бутусова, дал Кормильцев в одном из интервью 1990-го:

Что касается Славы, у него определенных взглядов не было и нет. В том смысле, что вообще нет. Можно по-разному это оценивать, но для меня он – скорее святой, чем гидроцефал.

Слегка неприятно, но довольно точно во всем, что касается конкретных взглядов и решений, то есть их отсутствия. Скорее всего, с некоторых пор самой неприятной обязанностью стала для Славы именно необходимость принимать решения; он как мог от нее уклонялся, позволяя “решениям” самим выкристаллизовываться в пространстве. А затем смирялся с ними, сколь бы странными и неприятными они ни выходили. Ответственность же с необходимостью ложились на Славины плечи, с чем и остается его поздравить... Впрочем, прямой обязанностью Бутусова, единственно сочетавшейся с его способностями, были все-таки песни.

Так вот: за лето 1988-го Бутусов не написал ни одной песни. Вытаскивал старые из загашника, маялся, новых не было.

В августе выступали в Сочи, дежурные курортные концерты, парк Фрунзе. Разогревала публику какая-то металлическая команда, концерт в шесть вечера, а что такое шесть часов в Сочи? Солнце лупит в глаза, народ обмахивается газетками, слушает “Скованных одной цепью”... А до этого жуткие металлисты прыгали, что-то пытались “лабать”... В общем, парк отдыха... И каждый день скандалы. Лешку Могилевского к концу вообще “сняли с дистанции” за попытку выехать на концерт во фраке, с саксофоном и в трусах. Впрочем, бывало и похлеще... Сняли его с поручением срочно зашиться, о чем он впоследствии даже бумагу Славе предоставил. Не помогло. В какой-то там по счету раз уходил из группы Назимов, его возвращали, он опять уходил.

В сентябре – первая поездка за рубеж, Финляндия. Выступали в кинотеатрах перед фильмом Марьяны Мюкконен “Серп и гитара”, только два концерта прошли в нормальных залах: один играли с финской командой “Гидиапс”, другой – в тусовочном кафе в центре Хельсинки, где выступают гастролеры, одни имена которых – почти легенда. Стены в кафе расписаны автографами на разных языках, чуть не все знаменитые буржуи отметились. Слава написал: “Совки попали в засаду”...

Гастроли вышли спокойные, практически без происшествий, но с большим количеством нервов, истрепанных в спорах-разговорах, в ругани. Кормильцев день за днем отводил кого-нибудь в сторону и нудил, что ему ничего не нравится, что группа зациклилась, что кризис наступил, все плохо, жутко, скучно, однообразно... Нагнетал атмосферу. А Слава из сомнамбулического состояния уже почти не выходил, да и видели его только во время концертов, сразу после которых в компании Белкина он растворялся на финских просторах вплоть до начала следующего концерта. Музыканты тоже разделились на две партии, “пьющих и непьющих”, к первой относились Зема, Пифа и Могилка, фактически уже зашитый, но духовно – еще нет. Ко второй – кабацкие люди. Томились порознь.

Было, правда, слабое развлечение с автостоянками, которое, если бы тамошние полицейские были порасторопнее, могло бы перерасти в развлечение мало-мальски приличное, ан не вышло. Взятый напрокат автобус оставили у гостиницы, утром обнаружилась на лобовом стекле бумажка: штраф. На следующее утро фокус повторился, и оказалось, что порядок прост: утром в одно и то же время, в 8.05, приходит полицейский и рассовывает под “дворники” штрафы. Уральские хлопцы рассудили здраво, стали вставать в половине восьмого и минут на сорок выезжать на природу, за город. Ничего о подобной подлости не подозревая, приходил пунктуальный шуцман, расклеивал штрафы, возвращались наусы, ставили автобус на место и ложились спать. Правда, несколько штрафов все равно накопилось, но автобус был прокатный, талончики аккуратно сложили в бардачок, и кто там расплачивался, неизвестно...

Домой возвращались поездом, Могилевский вез пару порнографических журналов, его дружно пугали таможней; окончательно затравленный Леха спрятал журналы в соседнем вагоне под мусорное ведро, откуда они, ко всеобщей радости, исчезли. Таможенники на Леху внимания не обратили.

Егор Белкин курил со Славой в тамбуре и размышлял – вслух, естественно – о том, не пришло ли время вернуть Диму. Слава слушал, слушал, пообещал по приезде в Москву с Димой переговорить, поехал к нему прямо с вокзала... И не вернулся.

Хотя нет, съездили еще в Ташкент.

Из интервью В.Комарова:

Все это настолько к тому времени приелось, что походило на нудную работу, можно было стоять на сцене и думать о чем-то своем, можно было с закрытыми глазами играть... Нудятина пошла... Слава очень плохо пел, болел, постоянно возил с собой какие-то лекарства, какие-то штуковины себе в горло засовывал, заливал что-то... У него были проблемы с голосом. Программа работалась кое-как, а под конец шел блок нетленок, народ его ждал и – “Ура!”.

Последним было выступление в Свердловске 14 октября, на третьем фестивале рок-клуба. Перед началом огромный зал Дворца молодежи странно томился, начали не сразу, медленно, неуклюже раскачиваясь, но под рев восторга, который постепенно стал спадать, спадать...

В последних числах октября к Лешке Могилевскому пришел в гости Зема, отбил в коридоре чечетку и объявил:

– Все, мы уволены.

– Ну и слава богу, – сказал Могилевский.

1989. По дороге в Коломяги

Там что-то ужасное происходило, Чикаго тридцатых годов.

Уходил в прошлое второй год славы. Не Бутусова, а просто. “Hay” был объявлен лучшей группой Союза Серпастых, в хит-парадах от него деваться было некуда, сами хит-парады похожи были как близнецы. “Группа года”, Бутусов – лучший то композитор, то певец, а то вдруг, к собственному немалому удивлению, даже и гитарист... Кормильцев периодически оказывался лучшим поэтом-песенником, газеты пучило от “Наутилуса”. Которого уже не было.

Были Слава и Дима. Опять вместе. Что и не странно, весь период катастрофической популярности – или популярной катастрофы? – оба незаметно приближались друг к другу. Но оба по-разному. Во время разлуки Дима если чем-то и был одержим, так это спасением “Наутилуса”, считал, что “Наутилус” идет под откос, что нужно Славу спасать, что нужно срочно менять стратегию, менять тактику, все переделывать. Только и разговоров было что о “Hay”. Дима рвался спасать Славу, а Славе очень хотелось с Димой помириться и снова работать вместе. Оба – совершенно искренне. Вот и вся немудреная подоплека события, вызвавшего в свое время столько сплетен и вопросов.