Вера Лукницкая - Ego - эхо Страница 25

Обычно после завтрака мы отправлялись на прием к ее глазному доктору "закапать в глаза". Это, конечно, был знаменитый Андогский, частный профессор. У него на парадных дверях с давних времен сохранялась металлическая пластина с его именем, как и право его частной практики.

Или мы шли по коммерческим делам к одной из бывших богатых старушек, которым тетя Люся продавала за свои десять процентов комиссионных старину: лорнеты и броши, статуэтки или шкатулки, вуали и заколки. Словом, все что скупалось умными коллекционерами или специалистами по перепродаже на барахолках ленинградских рынков в послереволюционной эре начала 30-х.

Люсю это занятие отнюдь не унижало. Наоборот, бывшие "лебезили" перед ней.

Я сопровождала ma tante всегда и везде, иногда для этого она снимала меня со школьных уроков.

-У меня ты получишь настоящее образование. Это не то, что казенное, ma cherie5.

Ритуалы были негласным условием нашего альянса.

Перед выходом в свет тетя Люся производила со мною определенные манипуляции. Если нужда в уборную, я должна была сказать: Хочу "la petit", или - "la grand"6.

Тогда тетя Люся отводила меня в коммунальную, шипящую неисправным бачком уборную, оставляла у двери, сама же священнодействовала внутри: обкладывала рундук унитаза многослойными газетами, затем еще одну, свернутую в жгут, зажигала - спички она всегда носила в кармане джемпера, потому что курила. Таким образом, она дезинфицировала и вдобавок создавала достойный "le parfum de cabinet"7...

Дальше шел второй тур. Она брала кусочек свеклы, прикладывала к моим щекам:

-Ах, как ты бледна, бедняжка! Тебе необходим настоящий воздух! Тебе необходимо нагулять цвет лица. Тебе бы на юг Франции. "Pour le cote d`Azure"8 - В Петербурге такой ужасный климат! - Un temps epouvantable!9 Никаких возможностей! - Но так будет лучше! - без интервала продолжала Люся, переходя на русский и, двигая по моим щекам свекольным кусочком. Ты должна производить впечатление, Верусик, тебе часто приходится декламировать.

Что было делать? Мне приходилось, потому что она так хотела. Я дорожила ее вниманием.

Затем тетя Люся еще раз "тратила" спичку: сжигала ее до основания, сдувала обгоревшую головку и крупные угольки, а оставшийся стержень проверяла на своем пальце, после чего, проводила им по моим совершенно черным бровям, поясняя: "Для сохранения собственного цвета, чтобы не выгорели".

-Где? В Ленинграде? Зимой? - Провоцировала я.

-Да, Верусенька, - не принимала она моего "мяча", - искусством быть в форме надо владеть всегда. Запомни.

Мне представлялся Машук, соседские подружки, с которыми там я все время "занималась формой" - играла в классики, в прыгалки, в лапту, лазала по деревьям и бегала, бегала так, что только и слышала вслед: "Верка, остановись, ноги сломаются или завернутся друг за друга, да так и останутся, не раскрутишь потом!"

Все, что тетка проделывала со мною, выглядело значительно артистично, вдохновенно. Чудачка была, бедная королева Люси! Прокуренным шепотом, на ухо, или таинственными жестами - гримасами заставляла меня декламировать стихи в трамваях, очередях или еще где-нибудь случайным или совершенно незнакомым людям.

Я не могла ей отказать - ее жизнь преобразилась из-за меня; она за нее ухватилась; я оказалась нужной, и она очень старалась. А мне что подумаешь, прочитать стихотворение.

Да и стихам папа научил меня, как он выражался, божьим.

Папа не был похож ни на джигита, какого я представляла, когда он скакал по Кавказским дорогам; ни на принца из волшебных сказок, которые я не очень любила, потому что фантазировала чуть больше, чем происходило в сказках; ни на такого офицера, каких я видела на портретах, в Галерее Героев, или представляла по рассказам дяди моего - Васи, ни на одного из своих братьев. Он был другой: самый лучший. Потому что умел любить. И умел никогда не предавать. Освещавшая его любовь была такой, что я опускала глаза перед ней.

Я боялась вглядеться через его глаза, пройти сквозь них туда, где такое притяжение, такая глубина, бездонность - не вынырнуть. Здесь я боялась творить чудо. Еще я опускала глаза, когда светила любовь Христова на картинах в Эрмитаже... и на тети Люсиных иконах.

Однажды в Луге во время гололеда я поскользнулась на дороге и упала на проезжую часть, поперек ее. А с горы неслась лошадь с телегой. Я не потеряла сознания, упав, потому ясно и отчетливо понимала: сейчас останусь без ног, телега переедет меня пополам. Но я не шевельнулась, не попыталась выбраться - лежала-утонула смиренно. Просто верила и ждала участи. Я была готова, я не могла, не хотела сопротивляться. Я отдалась. Произошло вот что: телега промчалась рядом...

А как много папа знал: и историю, и поэзию, и сам сочинял:

И если грусть сестра отдохновенья.

Переступает суетный порог,

Творю молитву в вечном умиленьи,

И, славлю Бога. Есть на свете Бог.

Папа дал мне задание, а тетю Люсю попросил контролировать мое чтение стихов вслух. Ну, она этим воспользовалась и, отложив антологию Шамурина "на потом", заставила меня учить Лермонтова... по-французски. Полыхала гордостью: мол, вот - "все мы не умрем" - даже Лермонтов сочиняет по-французски, не говоря о Пушкине... К Лермонтову у тети была "слабость". Она не считала его земным и внушала это мне. Но все забывала мне объяснить, что такое декаденты и символисты, пока снова не пришел папа.

Часто наши "светские" и "деловые" пути пересекались с Елисеевским торгсином. Непробованные апельсины, с хрустальных витрин, живые, готовые выпрыгнуть и покатиться за мною, "возьми меня, возьми!". Шоколадные шары новинка Ленинграда - в фольге с сюрпризом - целлулоидным шариком, пинг-понгом, прямо на тайную елку... Про елку знала тогда только от взрослых, видела в снах и на старинных почтовых открытках.

Тетя Люся - в мужской шляпе с торчащим сзади пером - коротко и четко произносила:

-Верусик, отворачиваемся от витрины, будем выше этого. Это - суета сует, поверь мне, детка.

Я верила, и мы направлялись к Кузнечному, или Мальцевскому рынку...

Продав на барахолке чужую, изрядно пожелтевшую горностаевую муфту-сумку и дамский театральный перламутровый бинокль с блестящими камушками - "под бриллианты" - за 440 рублей, тетя Люся рассчитывала получить 44 рубля комиссионных. А ей заплатили всего 40. Это было меньше, чем она ожидала. Но для меня - нет худа без добра, - моя арифметика совершенствовалась "в частном образовании": отбросить нолик и все...

Артистическая сущность не подводила Люсю. И сейчас: она сохранила любезнейшую улыбку, отказалась под предлогом неотложных дел от заманчивого чая, и мы покинули этот не понявший нас дом. Возле мертвого антикварного лифта тети Люсино огорчение передалось и мне. На широченных мраморных ступенях наши кислые мины даже ростом как будто понизили нас.

Но особенность этой моей тети состояла в том, что она жила красотой. И сама рождала ее, сама проявляла. Красивое мгновенье, улыбка, радость - вот чем она жила со мною. И, пожалуйста: прямо на глазах тетя Люся превращает "кислую мину" в хитрющую смешную рожицу. Тут же эту гримасу посылает жестом в сторону хозяйской двери, произносит: "salop10", и начинает меня тормошить и смеяться.

-Они много, между прочим, потеряли, не услышав твою декламацию. Merde11!

И как захохочет! Я - за ней, хотя и не поняла значения ни этого французского слова, ни предыдущего. Стоим на лестнице и хохочем. А тетя Люся и говорит:

-Ну, прочти, прочти, Верусенька, pour mois12! Чуть-чуть! У тебя такой натуральный прононс!

-Voila, - Pouchkine:

Vrai demon pour l espieglerie,

Vrai single par sa mine,

Beacoup et trop d`etourderie

Ma foi Voila, - Pouchkine13

Верусенька, ты гениальный ребенок! Какая прелесть. - тетя Люся бросилась меня целовать. - А моего любимца... Забыла?

И я, подумав минутку, поднимаюсь на две ступеньки вверх, развожу руками, делаю низкий поклон и произношу: "Посвящается моей королеве, балерине, - мадам Люси. Гулко разносится:

-Мосье Лермонтов.

Quand je te vois sourire,

Mon сoeur s`epanoit,

Et je voudrais te dire,

Ce que mon Coeur m ' dit...14

-Magnifique15, Верусенька! Bravo!

На вскрики открылась дверь, и работодательница удивленно предстала в проеме.

Я смутилась:

-А дальше j`ai oublie, Lucie16!

-А знаешь, что нам говорят наши сердца? Что мы сейчас остановимся у яблочного развала! - И не удостоив даже поворотом головы высунувшуюся женщину, тетя Люся чинно спустилась по мраморной лестнице. Я - с ней.

Торговка яблочного лотка дышала паром. Мы тоже. Тетя Люся долго перебирала антоновские каменные плоды, нашла одно, как ей казалось на вид, наиболее зрелое яблоко, хотя они все, как единоутробные близнецы, одинаково зеленели, протянула на рваной перчатке восемьдесят семь копеек, такой же окаменевшей, как и ее яблоки, торговке и своим бархатным контральто стала терпеливо объяснять:

-Ребенку? Что вы! Недозрелые фрукты? Ребенок - с Кавказа. Может заболеть!

Приставка "с Кавказа" производила вообще свое магическое действо завораживала так же, как, впрочем, в Николаевке приставка "она из Ленинграда".