Финляндия. Творимый ландшафт - Екатерина Юрьевна Андреева Страница 29

Херман Флеминг, регулировавший денежные потоки в казну, естественно, заслужил ненависть своего круга и удалился в заново отстроенный дом в Лоухисаари, в медвежий угол, в почетную ссылку. Карьера его была сугубо административной, и он неоднократно занимал «хлебные» места: в 1650-м тридцати одного года от роду он стал губернатором Стокгольма, в 1653-м – главой камер-коллегии и в 1654 году, сохранив за собой прежний пост, занял место управляющего землями, выделенными для содержания королевы Кристины. Наконец в 1664 году его направляют подальше от Стокгольма в Финляндию генерал-губернатором (к этому моменту он уже семь лет исправлял должность судьи в Южной Финляндии). Первое упоминание о строительстве нового дворца в Лоухисаари относится к началу 1650-х годов: тогда, по документам, Флеминг, едва заняв свою первую должность, начал реконструировать финское и шведское поместья.

Дворец в три этажа, с шестью окнами по фасаду, под высокой трапециевидной голландской крышей имеет в себе нечто такое, что привлекает к нему внимание до сих пор, даже когда он стоит большую часть года закрытым среди замерзших пашен и болот. Больше всего подходит к нему слово «твердыня», твердыня с элементами элегантности. Латинская надпись на богатом барочном портале дворца, если вы приехали сюда летом, чтобы посмотреть музей, когда он открыт во всем своем великолепии, рассказывает о том, что его построил сам Херман Флеминг в 1655 году. Едучи к этой огромной вилле километра два по старинной аллее, ведущей от каменной церкви, выстроенной в деревне Аскайнен также Флемингом в 1653 году, вступая под сень широкого карниза на резных деревянных консолях, невольно ощущаешь величие этого жилища, кратковременно вобравшего в себя богатство целого государства. То немногое, что сохранил дворец от Хермана Флеминга, сполна дает представление о состоянии и о роскоши, которую он мог себе позволить: гигантские деревянные балки потолка, целые стволы, расписанные яркими цветными узорами-гротесками, в которых геральдические львы душат змей, а дамы и кавалеры представляют барочные балеты. Роспись эту в 1661–1664 годах исполнил немецкий художник Иоахим Ланг. Такие же потолки встречаем мы в знатных домах Европы: во дворцах Сабионетты, в Бергамо или в замках Луары. Потолок Флеминга им не уступает. Музейщики воссоздали здесь исторические комнаты времен Флеминга с роскошной барочной мебелью, голландскими печами, так что легко вообразить себя в пространстве картин Вермеера.

Среди интерьеров первой половины XIX века, когда процветала семья Маннергейм, выделяется разукрашенная комната «Грот», где на стене вполне реалистично нарисована дорога, проложенная через дремучие еловые леса, но на первом плане высится волшебное растение, похожее на банан, с ярко-красным цветком. За домом начинается луг, окаймленный едва заметными на фоне леса исполинскими деревьями парка Маннергеймов. Парк уходит влево и вправо, оставляя по центру заболоченный берег, плавни камыша, ведущие к большой открытой воде. У берега притулилась, как в любом финском землевладении, озерная купальня-сауна, с тем только существенным отличием, что купальня Маннергеймов – это не кабинка-раздевалка, но изящный домик в стиле ампир, позднее оснащенный печью в стиле модерн. При них тут были детский деревянный домик в стиле историзма и пристань, где отец будущего маршала, еще не разорившийся, испытывал личный пароход.

Благодаря редукции в Швеции не закрепилась система больших частных землевладений и на территорию Финляндии не распространилось крепостное право, которое было общей практикой на землях Ингерманландии, присоединенных к России намного раньше (поэтому в рунах «Калевалы» истории о рабе Куллерво рассказывали именно в районах нынешнего Всеволожска или Кингисеппа, а также на территории Эстонии, где, как мы помним, еще при святом Олаве на равнинных берегах работали невольничьи рынки; тогда как в чащах Карелии пели про свободных людей).

Зачем я вообще выясняю родственные связи всех этих Флемингов, если род захирел в XVIII веке, Лоухисаари они продали, и купил ее через третьи руки прадедушка Густава Маннергейма майор Карл Эрик Маннергейм, впоследствии пожалованный графским достоинством при российском императоре Александре I? И помнят теперь про фамилию Флеминг разве что фанаты Джеймса Бонда. Я развлекаю читателя шведскими именами-отчествами потому, что маршал Маннергейм несомненно про Флемингов и связанные с этим родом политические перипетии хорошо знал и понимал цену власти. Маннергеймы (и следующие владельцы усадьбы, проданной Маннергеймами в начале ХХ века) сохранили все документы о домовладении, включая даже рецепты домашнего пива, записанные последними Флемингами в 1780-е годы.

Сделаем небольшое отступление: семейная жизнь родителей маршала развалилась из-за банкротства отца семейства, отличавшегося авантюрным складом характера. Разладу способствовало и то, что в Лоухисаари молодой Хелене Маннергейм, обремененной детьми, сложно было найти хорошую кухарку. Отец Густава как-то невзначай заметил его сестре Еве, выходившей замуж, что ей неплохо было бы узнать больше о том, как готовить еду. Маршал, возможно не от хорошей жизни, стал известнейшим гурманом, и в финских ресторанах до сих пор подают его любимый форшмак из селедки с бараниной, а в хельсинкском отеле «Сеурахуоне» предлагали меню целого торжественного обеда, им составленное. Книга всех рецептов Лоухисаари была издана в 2008-м.

Маршал Густав Маннергейм – и это главное – чувствовал себя частью важнейшего явления в финской истории под названием «финские шведы», возникшего еще в XIV веке и во второй половине XVII века обретшего свою идеологию – «фенноманию». Финские шведы: аристократы, промышленники, купцы и разночинцы, поэты и художники – словом, все те шведы, что воспринимали Финляндию как свою родину, с которой связаны напрямую их благополучие, престиж и, скажем просто, счастье. И первым фенноманом явился второй знаменитый финский интеллигент Даниэль Юслениус, родившийся в приходе Мюнямяки.

Выпускник Туркуского университета, где его старший брат Габриэль был профессором логики и метафизики, Юслениус сначала трудился домашним учителем в шведской семье из Копорья, потом был моряком, а со временем стал епископом в Турку, ученым-лингвистом, ректором Туркуской академии, пионером исследования финского фольклора, автором первого латинско-шведско-финского словаря и двух книг: истории Турку «Aboa vetus et nova» («Турку древний и современный») и «Защита финнов». Финнами, заметим, он прозорливо считал всех жителей Финляндии, независимо от языка. Более важным для него, как и для других лютеранских епископов того времени, являлось вероисповедание, и, служа в Порвоо, он жестко перекрестил последних православных финнов и карел.

Однако к язычеству, освященному культурной традицией, он ненависти не питал. Как раз наоборот: основная его идея заключалась в том, что в Финляндии еще до прихода шведов существовала мощная культура. Был бы у