Лев Анисов - Александр Иванов Страница 35

Лишь житейские дела отрывали от работы.

Русские художники собирались устроить торжественные проводы отъезжающему из Рима Оресту Адамовичу Кипренскому и готовились дать ему прощальный обед. Надо было подыскать человека, который на итальянском языке написал бы приветствие в его честь. Выбор Иванова пал на Петра Ивановича Пнина. «Истинно русскому Кипренскому, полвека употребившему, чтобы поставить имя русское в ряду классических живописцев, никто и ни слова не хочет сказать! — писал ему Иванов. — Стыдясь такового поступка, я прибегаю к вам: сочините что-нибудь в прозе. Вы знаете Кипренского, как первого из русских художников, сделавшегося известным Европе…»

Надобно было поддержать и Ф. Бруни. Так хотелось, чтобы к его приезду в Петербург в одном из журналов появился перевод статьи с разбором картины Ф. Бруни «Медный змей», напечатанной в римском журнале «Тиберино». Перевести статью Иванов попросил С. П. Шевырева.

Часто писал домой. Стало беспокоить его молчание младшей сестры. Живая душа, Мария Андреевна, раньше делала приписки к письмам отца. То расскажет, как Катерина Ивановна вышла замуж за Басина или как один из приятелей брата выиграл в лотерею, то известит, что женился барон Клодт («и знаешь ли на ком? На Ульяне Ивановне, племяннице Мартосовой»), не забудет упомянуть, что «екскиз» академика Егорова не глянулся государю. А то и упрекнет брата: «Не следуй примеру Лапченки, итальянки вскружили ему голову. Бог наказал его, лишив зрения». Особенно Мария Андреевна не одобряла дружбу брата с Кипренским. «И тебе не бессовестно, — с укоризной писала она, — за кого его здесь почитали, и несмотря на сие завел с ним знакомство!»

Теперь приписки прекратились. А так хотелось знать, свершилось ли ее бракосочетание, здорова ли она. О том спрашивал у отца.

В июле пришло письмо от Андрея Ивановича. В конце его, после деловых сообщений, нехотя, как бы пересиливая себя, отец замечал: «Ты спрашиваешь о Марии Андреевне? — Она больше не существует». Мария Андреевна скончалась при родах дочери.

Не сразу взялся за перо Иванов.

«Батюшка! Письмо ваше, с жестокой новостью, меня до слез поразило. Я тужил и тужу теперь, разбирая письмо ваше, но что пользы тужить? Марью Андреевну нам не воротить, а в памяти нашей она никогда не умалится. Припоминая любезнейшую, с сокрушенным сердцем мы будем в это время как бы с нею. Два портрета с нее сделанные мною, вы, пожалуйста, поберегайте, а особливо рисованный в книге. Он хотя в карикатуре, но похож…»

Это была вторая потеря в семье Ивановых. Тремя годами ранее, в марте 1833 года, скончалась другая сестра Александра Иванова — Елизавета.

Отцу он отправил последний эскиз «Явления Мессии в мир» с подробным описанием сюжета и объяснением всех фигур.

Если на первых порах покаянное состояние свидетелей появления Мессии всего более занимало Иванова, то теперь интересовало другое. Ему важно было прочесть в выражении лица, невольном движении, жесте реакцию каждого на услышанные слова Крестителя. В чем-то он повторял Леонардо да Винчи, в «Тайной вечери» которого слова Иисуса о предательстве одного из учеников и их реакция на сказанное Спасителем и составили смысл, сердцевину картины. У Иванова такой сердцевиной становились слова Крестителя: «Се агнец Божий, вземляй грехи мира».

В августе 1836 года, прячась от жары, Иванов уехал в Субиако — городок в горах, отстоящий от Рима в 40 верстах. Дикие и голые скалы, окружающие его, река «чистейшей и быстрой воды», окруженная ивами и тополями, послужили материалом для этюдов. Он с радостью отмечал сходство этих мест с его, составленным по книгам, представлением о Палестине, о горах и деревьях, окружающих Иордан.

Жил в гостинице с названием «Свидание художников». Такую надпись при входе сделал француз, женившийся на дочери бедного содержателя трактира.

В сентябре, по возвращении в Рим, Иванов получил письмо от отца.

Андрей Иванович, разбирая сюжет картины, убеждал сына в том, что действие должно происходить в более пустынной и дикой местности. Пустынной оттого, что, по его мнению, народ иудейский стал жертвой алчности «настоящих владетелей их страны, корыстолюбие которых не оставляет ничего в пользу трудящихся земледельцев и других званий людей». Ими, властителями, некогда плодородная земля доведена была до такого состояния.

Смущало отца и то, как престарелые люди могли добраться до столь отдаленных мест. Он рекомендовал показать колесницы, привезшие их.

Возразил отец и против обнаженной женской фигуры, которую сын, «для придания маленькой грации картине», изобразил в эскизе. «Будет неприлично допускать женщин, а тем более девиц к крещению, следовательно, и к обнажению их, — писал отец, — но оне могут быть в картине помещаемы с приличием их возрасту и полу».

Главным же в картине, по его мысли, должно стать удивление лиц, услышавших от Иоанна о явлении Мессии.

Иванов убрал женскую фигуру. Но возразил обстоятельно по другому предмету.

«Вы говорите: не должно допускать в сочинении престарелых людей, по причине их бессилия путешествовать в пустыне. А разве в пустыне было это действие? „Сія въ Вифаваре быша обонъ полъ Іордана, идеже бе Іоаннъ крестя“, — говорит Иоанн евангелист в первой главе, в конце второго зачала. Напротив, старцы в древности были гораздо более чтимы, чем теперь, без них ничего не начиналось важного, они и теперь в синагогах имеют вид начальников; с другой стороны, входите вы в церковь, кто более всех молится, как не старики».

Старцы остались в эскизе. Отец согласился с доводами сына.

Этюды, привезенные из Субиако, были развешаны в мастерской. Ландшафт в эскизе был почти приведен в порядок. Иванов вновь «обставил» себя Библией, лексиконами. Евангелием, сочинениями о Палестине, книгами Ланчи, Флери, Феррарио, с надеждою, как говорил сам художник, высидеть какую-нибудь новую мысль к улучшению своего сочинения.

Он никуда не показывался. Разве только в пятницу вечером и субботу утром его можно было видеть в Гетто. Посещал он и синагогу, наблюдая за стариками (некоторые из них пребывали в полудреме), лысым талмудистом-начетчиком, с недоброжелательством поглядывающим по сторонам, умным раввином, вступал с ними в длительные разговоры. Он пытался уловить в них черты современников Иоанна Предтечи.

В альбомах появится немало набросков, бегло и искусно зачерченных карандашом с натуры или на память, изображающих женщин, стоящих или сидящих у дверей дома, прачек, курчавых мальчиков, стариков в синагоге, талмудиста-начетчика, седого раввина…

«Хотите ли, я вас перепугаю, — писал он сестре Екатерине. — Евреи меня полюбили, они подозревают во мне еврея, и полагают, что я скрываю это, как и многие другие. Я им очень, очень нравлюсь моею начитанностью Библии, и они мне очень, очень нравятся в своих синагогах, где я вижу гораздо более набожности, чем в нынешних церквах христианских. Но нет, будьте спокойны: я все это делаю для моей картины».

Отец, уловив веселое настроение сына, в тон ему, писал: <из письма я> «уверился, что ты также бываешь весел, чего мне крайне желательно. Если евреи имеют на тебя подозрение, что ты их происхождения, по природе, то мне весьма любопытно бы было видеть портрет твой в настоящем твоем виде. Если ты оброс бакенбардами, как твой покойный дядя, Александр Иванович Деммерт, то, без сомнения, они справедливо то подозревают, — он имел нечто подобное по своим бакенбардам, у меня же их вовсе нет».

12 октября в Риме умер Кипренский.

Как католика его готовились погребать в церкви Сант’Андреа делле Фратте.

Зайдя к нему на квартиру, трудно и больно было смотреть на стоявший на полу простой гроб, с теплящеюся лампадкой в головах.

Старичок священник сидел в стороне.

Прискорбно было видеть сиротство славного художника на чужбине.

На похороны пришли все члены русской художественной колонии в Риме.

Явились могильщики, взяли гроб, снесли вниз, положили на носилки. Покрыли черным покровом, взвалили себе на плечи, и целая ватага капуцин, по два в ряд, затянули вслух свои молитвы. Художники, с поникшими головами, следовали за гробом до церкви.

Там был отпет и оплакан великий предтеча русских художников.

В этой же церкви, по настоянию Александра Иванова, русские художники на свои средства поставят в память покойного на стене мраморную доску.

Останется и еще одна память об Оресте Адамовиче. В картине «Явление Мессии в мир» Иванов учтет сделанное Кипренским замечание — Иоанн Креститель будет с крестом в правой руке.

Долго в Санкт-Петербурге ждали прибытия корабля из Ливорно. Наконец в конце сентября, когда в Академии и вовсе отчаялись его ожидания, пришла весть, что корабль в гавани.

Откомандировали чиновника получить вещи.