Анатолий Луначарский - ОБ ИСКУССТВЕ. ТОМ 2 (Русское советское искусство) Страница 76

Богородский обещает нам заняться теперь настоящими советскими картинами и дает некоторое предвкушение своих будущих работ в талантливом наброске картины «Стройка СССР». Будем ждать. Мы рады тому обстоятельству, что он учился технике живописи, но для нас особенно важно, что он будет изображать.

«Что» — это вовсе не просто сюжет, не голая тематика. Это — определенное художественное переживание, которое у живописца выражается как зрительный комплекс, как образ, как видение. Человек, который начал в наше время забывать это «что», перестает быть советским художником. Какую цену будет иметь его техника, если он не знает, как служить при помощи нее самому важному — строительству нового человека и его новой социалистической жизни?!

В этом отношении наш «старый» Богородский, Богородский до Европы, внушал меньше сомнений.

ВЫСТАВКА КАРТИН ЗАСЛУЖЕННОГО ДЕЯТЕЛЯ ИСКУССТВ ПАВЛА КУЗНЕЦОВА

Впервые — в кн.: Выставка картин заслуженного деятеля искусств Павла Кузнецова. М., 1931.

Печатается по тексту кн.: Луначарский А. В. Об изобразительном искусстве, т. 2, с. 254—255.

0 художнике П. В. Кузнецове Луначарский писал и ранее, высоко ценя его творчество. Так, откликаясь на выставку работ Кузнецова 1929 года (она охватила произведения 1925—1929 годов), он отмечал: «Основной чертой, отличающей все эти произведения и придающей им огромную прелесть, яв ляется, кроме необычайного мастерства Кузнецова, помимо всем известного очаровательного своеобразия его манеры, какая–то солнечная жизнерадост ность. Если у Кузнецова когда–то был известный уклон в сказочность, почти в мистику, в изысканность, подчас несколько напряженную, то все это оста лось далеко позади. Сейчас в его картинах бьется живая жизнь, полная бодрости, горячая, которая становится особенно ощутимой в фигурах трудового человека, в картинах земного плодородия». («Выставка картин заслуженно го деятеля искусства профессора живописи Павла Кузнецова». Издание Третьяковской галереи. М, 1929, с. 5). Среди экспонатов выставки Кузнецова 1929 года Луначарский особо выделил «Портрет Елены Бебутовой» (1928): «Совершенно независимо от портретности и без всякого отношения к личности уважаемой художницы, беря этот портрет только как картину и изображенную на ней женщину только как некоторый тип, надо сказать об исключительной значимости этого произведения. Вся композиция картины, ее красочная гамма' делают ее формально приближающейся к великим произве дениям искусства, посвященным той же теме в разные эпохи расцвета жи вописи. Но Кузнецову удалось вложить в свою оригинальную, но ни в ма лейшей степени не уступающую этим шедеврам форму совершенно новое со держание» (там же, с. 5—6).

П. В. Кузнецов принадлежит несомненно к числу даровитейших художников старшего поколения нашей живописной семьи.

Основная черта его большого и признанного дарования — это изысканная, волнующая красочность, никогда не подсмотренная прямо у природы, отнюдь не сырая, наоборот, художественно выношенная под сердцем, изысканно прочувствованная. И так же точно, как красочная гамма и красочная композиция Кузнецова поражает и нас, и заграничную публику своей утонченностью и своеобразной гармонией, так и вся линейно–плоскостная, а вместе с тем эмоциональная, идейная композиция его картин отличается самостоятельной закругленностью. Картины Кузнецова в минимальной степени диктуются объектом, который дал толчок к ним. Видимое Кузнецовым перерож дается в его творческом воображении и становится в полном смысле слова организмом. В его картинах нельзя ничего изменить. Все каким–то тонким способом, который часто невозможно определить, кристаллизуется в законченное целое.

С этим своим большим дарованием Кузнецов подходил к всевозможным сюжетам.

Все знают, как великолепно он развернулся на восточных мотивах, воспринимавшихся до сих пор Кузнецовым как огромная тишь, как стародавняя идиллия, как слиянность человека и покоя природы.

От этого аккорда, который тогда взят был Кузнецовым с чистотой и силой великолепной органной музыки, он потом отошел, и можно было бы проследить его на многих путях живописи, известных широкому советскому зрителю. В настоящее время на его выставке[276] обнимающей более 100 номеров, колоссально преобладает над всем строительство. В этом особая значительность выставки.

Художник опять на Востоке, в Армении, но Восток–то другой, Армения иная. Все тут строится. Каменистая пустыня, синее небо, гигантский сахарный Арарат, но прежде всего — целое море камней. Когда–то я видел под знойным солнцем Армении такое море камней. Это было море камней разрушенного сначала турками, а затем землетрясением Ленинакана. Теперь это другое море, это камни, которые, как в мифе об Орфее, собираются в города под звуки какой–то музыки. А музыка эта — трудовая воля армянского народа, устремленная к созданию социализма среди красочной под живописующим огненным солнцем и сухой армянской перспективы.

Город строится из туфа, а туф, легкий и прочный камень, играет всякими цветами — он и синий, и желтый, и коричневый, он то похож на металл, то на гранит, то на мрамор, и, когда море туфовых камней в беспорядке громоздится и около него шныряют лошади и люди в трудовых процессах, — кажется, что это все, шурша блеском и светом, ползет, ползет, как фантастический ледоход, и строится на ваших глазах в улицы огромных домов. Порой Кузнецов захватывает широты пейзажа, целые долины, действительно целый строящийся город, но, согласно основным чертам своего дарования, он кристаллизует всю эту громаду впечатлений и делает ее целостной, как организм, а вместе с тем все краски, оставаясь в общем как бы верными действительности, оказываются переведенными на новый, высший живописный язык и начинают петь. Петь они начинают о радости и аккомпанируют хором своих разноцветных голосов голосу строительства.

Таковы основные, дающие тон всей выставке картины Кузнецова. Таков основной характер выставки.

ВЫСТАВКА РАБОТ СЕРГЕЯ КОЛЬЦОВА

Впервые — в кн.: Каталог выставки работ Сергея Кольцова. Париж. Рисунки. Живопись. Скульптура. М., 1931.

Печатается по тексту кн.: Луначарский А. В. Об изобразительном искусстве, т. 2, с. 256—258.

Художник Кольцов ездил за границу. Главным местом своего пребывания и главным объектом своих наблюдений он избрал Париж.

Но когда вы будете ходить по выставке его произведений, привезенных им оттуда и отображающих тамошнюю жизнь, вы, быть может, будете разочарованы.

От блестящего, гулящего, галантного, молодого Парижа вы не увидите ровно ничего.

Такой Париж, конечно, есть, но художник им не заинтересовался.

Вы не найдете также того симпатичного во все времена года Парижа, который вы помните, о котором вы читали и который вы видали в художественных изображениях. Ну кто же не знает о нежной зелени бульваров в серебристо–сером и бледно–голубом весеннем Париже. Кто же не знает о зеркалах его асфальтов в такие уютные дождливые дни, о стройных громадах его зданий, о кружевах балконов и грандиозных перспективах.

Но ничего подобного не найдете вы в том, что привез с собой из Парижа Кольцов.

Его Париж в общем мрачный город. Город рабочих, безработных, вуайу[277], проституток и полиции.

Всем этим людям невесело, хотя несомненно к улице — своей среде, своей «матери» — они прекрасно приспособились.

Кольцов изображает их в покое и движении. Сидят ли они, стоят ли или ходят, они обладают той ладностью, той почти грацией, которая является в результате чрезвычайной приспособленности живого существа к окружающему. Эта фауна парижских улиц (люди, лошади, собаки) так же вольготно, несмотря на невзгоды, чувствует себя на родной мостовой, как разное зверье в чаще леса.

Кольцову очень удалось подметить характерное в силуэте уличного парижанина. Кто удержал в памяти эти особенности, сразу узнает их в зарисовках и красочных композициях художника.

Эта характерная ловкость сказывается несмотря на то, что все персонажи одержимы угрюмыми мыслями, сказывается даже тогда, когда идет свирепая драка между рабочими и рыцарями резиновой палки.

Кольцов довольно часто изображает своих героев на отдыхе, в котором смешаны ничегонеделание и некоторая тень праздника. Люди сидят в бистро или просто тут же на мостовой с бутылкой. Но и тут думы у них невеселые, разговоры горькие. Если эти люди собираются в толпу, то выходит либо демонстрация, либо скандал, либо что–то вроде заговора: говорят пониженными голосами и подозрительно оглядываются, как бы вы не подслушали.

В конце концов, все это жертвы, так или иначе попавшие под колесо буржуазной колесницы. Конечно, тут много женщин— белых рабынь, и цветных мужчин — национальных рабов.