Александр Звягинцев - Главный процесс человечества. Репортаж из прошлого. Обращение к будущему Страница 11

Чтобы переработать такой массив материалов, был создан документальный отдел. Одно из отделений его собрало большое число официальных изданий с законодательными и ведомственными материалами, газет, публицистической литературы, принадлежавшей перу лидеров нацистской партии. Эти доказательства сыграли на процессе немаловажную роль. Другой отдел – допросный, его возглавлял полковник Эймен, – в составе группы следователей, их помощников, переводчиков и стенографов вел допросы обвиняемых и свидетелей.

Перед советским обвинением стояла задача максимального использования всех документальных материалов из найденных фашистских архивов. Для этого была создана следственная часть, в обязанность которой входила подготовка документальных доказательств, в том числе материалов из архивов, захваченных англо-американскими войсками, допрос обвиняемых и некоторых гитлеровских генералов и руководителей ведомств, которые на процессе фигурировали как свидетели.

Советские следователи обнаружили особо ценные документы, в частности подлинный план «Барбаросса». Существование этого плана предполагало наличие различного рода дополнительных документальных данных, которые гитлеровский Генеральный штаб должен был разрабатывать для реализации плана военного нападения на СССР. На поиски этих документов, перевод на русский язык и систематизацию были направлены большие усилия. Собирались материалы, подтверждающие виновность главных военных преступников по всем пунктам предъявленного им обвинения. Документы систематизировались по отдельным видам преступлений и по каждому из обвиняемых. Одновременно изучались протоколы допросов обвиняемых и свидетелей, которые производились американскими следователями.

Кроме того, нашими следователями были допрошены почти все обвиняемые и значительное число свидетелей.

Допрос велся обязательно через переводчика и под стенограмму. По наиболее значимым вопросам стенограмма велась одновременно на русском и на немецком языках. Расшифрованная немецкая стенограмма на следующий день давалась на подпись допрошенному и, таким образом, превращалась в официальный протокол допроса, имеющий силу судебного доказательства.

В составе советской делегации документы изучала специальная следственная группа во главе с государственным советником юстиции 3-го класса Г. Н. Александровым.

Главный советский обвинитель Р. А. Руденко назначил руководителем документальной части профессора Д. С. Карева, достойной помощницей которого на протяжении всего процесса являлась Татьяна Александровна Илерицкая. Такая же документальная часть была организована и в аппарате советских судей в Международном трибунале. Здесь систематизацией доказательств занимались майор юстиции А. С. Львов и Г. Д. Бобкова-Басова.

Форма не всегда дисциплинировала содержание

Особо хотелось бы остановиться на работе переводчиков. Это был сложный и ответственный труд. Ведь именно от умения квалифицированно, быстро и абсолютно адекватно перевести услышанное во многом зависел успех обвинения. Следует отметить, что синхронный перевод сразу на несколько иностранных языков начал применяться лишь в сороковых годах. Но только, пожалуй, после Нюрнбергского процесса, где он прошел серьезную обкатку, синхронный перевод вышел на широкую дорогу. Затем он был применен на Токийском процессе, а потом уже и в Организации Объединенных Наций.

Из воспоминаний советских переводчиков, участвовавших в Нюрнбергском процессе, видно насколько непросто делались ими первые шаги. Сын одного из руководителей наших переводчиков – Илья Евгеньевич Гофман любезно предоставил автору этого издания как документы того времени, так и рукописные мемуары своего отца – Евгения Абрамовича Гофмана, который с февраля 1946 г. возглавлял группу советских переводчиков в Нюрнберге. Вот что он пишет: «Впервые мне пришлось выступать в роли синхронного переводчика в 1946 году в Нюрнберге. Когда я направлялся в этот старинный город, приковавший в то время внимание миллионов людей всего мира, следивших за работой Международного военного трибунала, я не имел ни малейшего представления о задачах, которые мне предстояло выполнять. И вот я в мрачном сером здании Дворца юстиции. Видавший виды, дышащий средневековьем, главный зал выглядит необычно…»

Группа переводчиков, Е. А. Гофман с микрофоном третий слева. Фото публикуется впервые

Дальше идет описание зала. Он детализируется Гофманом под углом зрения переводчика и, естественно, немного отличается от тех, которые ранее давались в научной и художественной литературе. И это неудивительно еще и потому, что он почти год сидел в метре от подсудимых. Если бы не высокая стеклянная перегородка, он мог бы рукой дотянуться до этих извергов.

Евгений Абрамович, в частности, пишет: «Слева, в два ряда, скамьи подсудимых, огороженные массивной дубовой оградой, справа, на возвышении, длинный судейский стол, в центре столы защитников и стенографисток, в глубине зала четыре стола обвинения от СССР, США, Англии и Франции, еще дальше места прессы, над которыми навис балкон для немногочисленных гостей. В левом углу мое внимание привлекло странное сооружение из стекла, похожее на соты из четырех ячеек с чернеющими за стеклом микрофонами.

Это и были кабины переводчиков…»

Наибольший интерес в его воспоминаниях, конечно же, представляют истории, касающиеся непосредственной работы переводчиков. И вот как все тогда начиналось: «На другой день после приезда американцы, возглавлявшие группу переводчиков, устроили проверку новым переводчикам. Из зала в микрофон читался немецкий текст, который нужно было переводить на остальные рабочие языки (русский, французский, английский). Проверка прошла благополучно, и уже на другой день я сидел в кабине рядом со своими коллегами. Председательствующий предоставил слово немецкому адвокату. Защитнику подсудимого гроссадмирала Редера. На меня посыпался дождь юридических толкований различных законов, сформулированных в сложнейших синтаксических периодах. С огромнейшим трудом я продирался через эту чащу, старался ухватиться за малейшие проблески здравого смысла… Когда я вышел из кабины, в голове у меня был сплошной туман…»

Как же был организован синхронный перевод на Нюрнбергском процессе?

«Каждая делегация обеспечивала перевод на свой родной язык. Перевод на немецкий язык делали американские переводчики. В каждой из четырех открытых сверху кабин одновременно сидели переводчики с английского, немецкого и французского языков. На столе кабины, перед стеклом, за которым сразу же начинались скамьи подсудимых, был установлен переносной микрофон, которым завладевал один из переводчиков, в зависимости от того, выступал ли оратор на английском, немецком или французском языках. Случалось и так, что за 6 часов работы французскому переводчику ни разу не пришлось произнести ни слова. Зато, когда выступали подсудимые и их защитники, немецким переводчикам приходилось „жарко“. Часто они работали без отдыха всю смену (1,5 часа), а когда один из коллег выбывал из строя по болезни, то и две и даже три смены… Непосвященного человека, входившего в зал, поражал многоголосый гул, доносившейся из кабин…»

В зале заседаний

Гофман уточняет, что среди иностранных переводчиков преобладали американцы. В основном это были «люди солидного возраста и с большим переводческим стажем. Значительная часть из них были эмигранты, проживающие много лет в Англии или США». При знакомстве они представлялись: «князь Серебрянников», «князь Васильчиков», «граф Толстой…».

В иностранных делегациях между синхронными и письменными переводчиками было проведено строгое размежевание. Синхронные переводчики не занимались письменными переводами, и наоборот. У нас же таких разграничений, судя по записям Евгения Абрамовича, не было. Ну это на работе и отношениях никак не сказывалось. Жили дружно. «По вечерам после работы и в перерывах между сменами мы сверяли свои стенограммы с оригиналами, правили их и считывали после перепечатки на машинке, переводили документы и речи, выступали в роли устных переводчиков при переговорах с представителями других делегаций. Так незаметно прошел почти год. Процесс закончился, но мы продолжали трудиться сначала в Нюрнберге, а затем в Лейпциге над обработкой стенограмм. Эта работа была завершена лишь в 1947 году».

Возвращаясь опять к работе трибунала, надо признать, что процесс не всегда шел ровно. Гофман вспоминал случаи, когда во время заседаний вдруг все стопорилось – переводчики (в основном американцы, наши, естественно, себе такого не позволяли) вскакивали, срывали с себя наушники, отказывались переводить. Заседание трибунала прекращалось. Происходило это в основном тогда, «когда оратор несмотря на сигналы переводчиков мчался, закусив удила… Оратору делалось внушение, он просил извинения у переводчиков», и трибунал опять продолжал работу.