Ирина Ясина - История болезни. В попытках быть счастливой Страница 11

В следующем закутке расположился крупный, обожающий животных человек Осовцов. В углу стоял большой аквариум. Не с рыбками, а со змеями. Множество анекдотических историй было с ними связано. Первая – про уборщицу Люду, которая едва не лишилась чувств, увидев в мусорном ведре сброшенную змеей старую кожу. Похожую на мертвую змею, естественно.

Как я сначала не врубалась, чем кто конкретно занимается! Первого лица как будто не было, т. е. был Ходорковский, но он царь и бог, и грузить его конкретными “Открыткиными” вопросами было не с руки. Был исполнительный директор. Он позиционировал себя “чисто по финансам”. А человека, который был бы изрекателем целей и смыслов, не было. Одно время на наши сборища в роли такого демиурга приходил Невзлин, но не долго. Через несколько месяцев я спросила у Ходорковского, как бы нам обзавестись первым лицом.

– Подождите немножко, – ответил босс, – вы ведь Славу Суркова знаете? Он собирается увольняться из Кремля. Вот и придет к нам. Вы, кстати, захаживайте к нему где-то раз в месяц, рассказывайте, что у нас происходит.

Я сходила разок. Мне не показалось, что моему визави был хоть сколько-то интересен мой рассказ.

Был это 2002 год. Как говорится, ничто не предвещало.

Как было здорово, когда проекты множились грибами после дождя. Мы уже обучаем сельских библиотекарей интернету и строим в селах модельные библиотеки, мы спонсируем Букеровскую премию, мы устраиваем компьютерный класс в колонии для несовершеннолетних. А еще готовится к запуску мощнейший проект – школа публичной политики. Ее собираются открывать в пятидесяти регионах. Формально этот проект ведет Осовцов, а фактически по регионам мотается Андрей Илиницкий, выпускник московской школы политических исследований Лены Немировской, которого я перетащила из издательства “Вагриус”. Сейчас он ба-алыной чин в “Единой России”.

Честно говоря, все проекты я и не вспомню. Учителей учили в ФИО (Федерация интернет-образования), с подростками играли в правовое государство в “Новой цивилизации”, но к нам эти проекты перешли после банкротства ЮКОСа. Тогда и стали, как вся “Открытка”, финансироваться из личных средств акционеров.

А еще мы хотели заняться образованием судей. А еще заработала благотворительная комиссия. Я ее возглавляла. Ходорковский хотел тратить преимущественно на образование, а поэтому мы помогали бессчетному количеству домов-интернатов, студий, кружков для детей-инвалидов и их здоровых сверстников.

Были, конечно, моменты, когда хотелось развернуться и уйти. Михаил Борисович, наверное, этого не помнит. Я пришла к нему просить двадцать пять тысяч долларов для Московской Хельсинкской группы на какой то семинар для молодежи, интересующейся правозащитой. То ли бизнесмен Ходорковский в 2002 году еще не знал, что такое МХГ, то ли я плохо объясняла, но он недовольным голосом произнес что-то типа “считайте, что это ваш допдоход”. Или гонарар. Или взятка. Я ужасно обиделась. Но поныла еще. Денег Ходорковский дал.

Когда Мишу арестовали, все кругом говорили, что “Открытка” была создана для занятий политикой, а я со своими правозащитниками и благотворительностью была всего лишь “дымовой завесой”. Я пыталась спорить. Такой самоценной казалась мне собственная деятельность. А сейчас думаю, что, может, и правда – дымовая завеса. Ведь взяли же в середине 2003 года в “Открытку” тогда показавшегося мне случайным человеком Сашу Батанова – выстраивать непонятную мне тогда “сетевую структуру”. Партию? Может, и так. “Открыткины” филиалы планировались в пятидесяти регионах. “Открытка” была МОО – межрегиональной общественной организацией. Законодательство о них как две капли воды походит на законодательство о партиях. Как в старом анекдоте – осталось только вывеску сменить.

Не буду ничего плохого о Батанове говорить, поскольку недавно узнала, что он несколько лет назад умер. Получал он у нас бешеные деньги, никаких структур, славу Богу, не выстроил, уходя, позаимствовал навсегда парочку ноутбуков. Ушел, кстати, в гендиректора телеканала “Спас”.

Быть исполнительным директором после ареста Ходорковского становилось все опаснее. Первые двое уехали в Лондон, потом плечо подставил мой сотрудник Вовка. Но выдержал недолго. Самым крепким бойцом оказался красивый, стриженный под ноль веселый еврей Мишка Яструбицкий. Вот с ним я бы в разведку не то что пошла бы, а жила бы в ней, в этой разведке.

Скажу сейчас крамольную мысль, да простит меня Михаил Борисович Ходорковский. Как же хорошо нам было работать эти два с половиной года от его ареста до ареста наших счетов! Через адвокатов мы задавали вопросы и получали четкие ответы. Никто не спорил. Каждый рубль у Мишки был на счету. Еще одной крепостной стеной была Людмила Сергеевна, наш бухгалтер.

Вообще Ходорковский часто пытался переложить бизнес-подходы на нашу гуманитарную сферу. Летом 2003 года, когда Платон Лебедев уже был в тюрьме, Ходорковский придумал создать фонд помощи тем гражданам, которые пострадали от произвола правоохранительных органов. Этот фонд существует до сих пор и называется “Общественный вердикт”. А тогда Ходорковский решил сам найти достойного управленца “без правозащитных соплей”, который бы этот фонд возглавил. Для поисков этого человека были вызваны ЮКОСовские хэдхантеры – охотники за головами. Хэдхантеры, повинуясь их, хэдханте-ровским обычаям, рванули ко вторым лицам крупных правозащитных организаций и запели примерно одну и ту же песню.

“Солидный бизнесмен, фамилию назвать не можем, намерен выделить сумму денег, сколько, сказать не можем, на создание фонда, который будет финансировать… Точно не можем сказать, что именно. А не будет ли вам интересно подобный фонд возглавить?”

Эффект был потрясающим. Бизнесовые хэдхантеры не учли, что все правозащитники общаются между собой, а уж тем паче рассказывают друг другу о странных контактах с людьми в штатском, делающих невиданные предложения. На следующий день мне позвонила Людмила Михайловна Алексеева, председатель МХГ, и заговорщицким голосом сказала, что есть не телефонный разговор. При встрече сообщила:

– Ирочка, к нам, ко всем, приходили из КГБ.

Такой была реакция на появление хэдхантеров. Я поехала к Ходорковскому и предложила ему гнать, в данном конкретном случае, хэдхантеров в шею. Что он и сделал. А фонд, по совместной договоренности МХГ и “Мемориала”, возглавила давно занимающаяся правозащитой выпускница МИФИ Наташа Таубина. Что Ходорковскому страшно понравилось – инженерно-физический, значит, все-таки мозг четкий, не гуманитарный. Тогда еще Михаил Борисович гуманитариев не жаловал.

Много чего было. Рождались новые проекты, мы ругались и мирились между собой, но с момента ареста Ходорковского мы знали, что всему этому пиршеству гражданской активности неминуемо придет конец. А когда это произошло, то случилось, конечно, неожиданно. Но сначала был обыск.

Яструбицкий позвонил с утра и сообщил деловым тоном:

– Ирка, весь Колпачный оцеплен ОМОНом. Предъявили ордер на обыск, давай быстро дуй на работу.

Другой бы сказал – у нас ОМОН, сиди дома, не показывайся. Но Мишка знал мой характер. Была осень 2005 года, и ОМОН воспринимался как своего рода игра “Зарница”. По какому поводу нас обыскивали, я так и не поняла. В дальнейшем я ни разу не видела изъятых у нас документов, не слышала, чтобы они пригодились доблестным следакам. А изъяли много ценного. Например, мои записные книжки центробанковских времен. В них под красной коленкоровой обложкой учительским почерком моего секретаря Галины Александровны были переписаны телефоны многих ценных на 1998 год людей. Кириенко, например. Или Уринсона. Его фамилия – видимо, чтобы запутать следствие окончательно – фигурировала в транскрипции “Уренцов”. Такие важные вещи, как номера телефонов, Галя никаким компьютерам не доверяла. Вот этот раритет и изъяли. Я потом и письмо в прокуратуру писала. Типа прошу вернуть, ибо ни жить, ни работать мне без моих записных книжек не судьба. Обыск проводился следователем Тумановым и его соратником с говорящей фамилией Мертвищев. Наверное, он и выглядел как персонаж Салтыкова-Щедрина. Но лиц их я не запомнила. Дяденьки в штатском долго копались в документах и платежках благотворительной комиссии, а ангелоподобная Яночка Комарова тихим и нежным голосом давала пояснения:

– А это на компьютеры для детского дома, где детишки с ДЦП…

У Мертвищева должен был случиться когнитивный диссонанс – несовпадение увиденного с ожидавшимся. Мы были не похожи на контору по отмыванию грязных денег. Может, и случился. Мы никогда об этом не узнаем. В любом случае, как тогда сказал Георгий Сатаров, “прокуратура повысила свой образовательный уровень… ”.

Я дерзила следователю. Пользуясь тем, что моя машина имела пропуск во внутренний двор, я ввезла съемочную группу Рен-ТВ. Через внезапно распахнувшуюся дверь они заранее включенной камерой засняли работу следопытов. Но героизм был излишен – свободы слова уже не было, и запись в эфир не пошла. Только разозлили Мертвищева, который пообещал, что, если я буду задираться, он нас всех поставит к стенке. Ноги на ширине плеч, руки за голову. Я тогда еще ходила с тросточкой и вполне могла выполнить этот трюк!