Пирамида жива… - Юрий Сергеевич Аракчеев Страница 12

Не буду описывать десятидневную нашу поездку – Париж, Тур, замки Луары, двухдневный «круглый стол» на тему «Литература Двадцать Первого века» с французскими писателями и журналистами, постоянное ощущение «инопланетности» происходящего – чистота и ухоженность улиц и зданий, непредставимое для простого советского человека обилие и разнообразие товаров в магазинах, постоянное чувство униженности из-за той мизерной суммы франков, что выдало нам руководство – обо всем этом теперь всем известно. Главное же чувство у меня было: истинной сволочью надо быть, чтобы, бывая в странах Запада регулярно, видя все это, а потом выступая по нашему телевидению и в прессе, вешать лапшу на уши по поводу «задавленности людей труда в странах капитала» и о «невиданных прелестях» советского строя. Участники нашей группы («молодые» и вполне признанные писатели – такие, как Булат Окуджава, Иван Драч, Владимир Гусев и поэт Феликс Чуев) с напряженным интересом искали «акул» и «задавленных», но видели, наоборот, доброжелательные, спокойные лица, улыбки, отсутствие привычного нашего постоянного недовольства, озлобленности, смертельной усталости, которые мы наблюдаем изо дня в день в магазинных очередях, на грязных, неухоженных улицах, в автобусах, троллейбусах, метро нашей «страны победившего нас социализма»…

Были не только поездки по Парижу и по замкам Луары. Как уже сказано, два дня мы участвовали во встречах с молодыми французскими писателями «за круглым столом». Нас разбили на несколько групп. Я попал в группу с Феликсом Чуевым и Булатом Окуджавой. Беседа проходила в небольшом зале – мы, а также несколько французских писателей и две переводчицы сидели вокруг стола на небольшой сцене. Был апрель 1987-го, и, естественно, речь шла главным образом о нашей «перестройке». Булату Окуджаве задали какой-то вопрос о «социалистическом реализме», после чего он сильно разнервничался и в сердцах покинул сцену. Мне же вопрос не показался провокационным, я стал отвечать на него. Не помню подробностей, помню только, что некоторое время я один отвечал за всю нашу группу – французов на самом деле интересовало, что происходит в нашей стране. Вот что удивительно: мы нашли общий язык, напряжение спало, а после встречи девушка-переводчица подошла ко мне и предложила после семинара поездить с ней по Парижу – она хотела мне его показать. Я был совершенно потрясен таким оборотом событий – не ожидал! Увы, девушку – ей было на вид лет двадцать, она была хороша собой, звали ее Фабьен – не отпустили родители, как она просила передать мне потом через члена нашей группы, писателя Николая Дорошенко. Но еще более поразительно то, что руководитель всей нашей делегации – он сидел в зале во время разговора с французами и наверняка имел связь с пресловутым страшным-престрашным ведомством – поблагодарил меня, сказав: «Вы дрались, как лев». А Булат Окуджава на другое утро в гостинице за завтраком подошел к моему столику и демонстративно пожал мне руку, поблагодарив за вчерашнее.

Хорошо помню, что отвечая французам, я говорил по существу – то, что думал на самом деле, не лукавя и не стараясь соблюсти чьи-то мелкие личные интересы. Потому, думаю, и был понят всеми. Этот маленький эпизод еще раз убеждает: нормальные люди воспринимают правду нормально.

Да, вот именно. В который раз в своей жизни я убедился, что если ты не руководствуешься шкурными интересами, говоришь по существу, то это безопасно и даже в конечном счете выгодно! Ну, правда, если при этом ты не задеваешь чьи-то шкурные интересы… Но об этом, последнем, размышлять все равно бесполезно – никогда всех интересов ты не учтешь.

И еще от поездки осталось впечатление, что попал я в европейскую эту страну то ли по странному недосмотру наших властей, то ли… Неужели и это – как освобождение Каспарова из тюрьмы – следствие моей встречи с порядочным работником КГБ и чтением в Органах моей рукописи? Неужели… Меня, кстати, ни разу в жизни в Органы не вербовали. Очень давно, когда я, уйдя по собственному желанию («по семейным обстоятельствам») из Университета с третьего курса, работал в химической лаборатории одного из «закрытых» НИИ, меня в числе других молодых лаборантов, вызвали однажды в Отдел кадров на «беседу» с неким деловым человеком во френче. Странное дело: он как-то оценивающе посмотрел на меня, задал пару стандартных, незначащих вопросов и… сказал, что я могу быть свободен. Я так и не понял тогда, что произошло, и только годами позже додумался: это явно был представитель Органов, и он вызывал ребят на вербовку! Но мне-то он «предложения» так и не сделал! Неужели догадался, что это совершенно бесполезно? Теперь думаю, так и было. Ведь и лейтенант, вызывавший меня в связи с Каспаровым, вел себя со мной точно так же: никаких намеков, попыток. Наверное, мне просто сказочно повезло… Хотя… Осмысливая сказанное, думаю: вербовали не всех. Вербовали в основном тех, кто, по их мнению, для этого подходил…

И все-таки для меня и сейчас загадка, почему послали во Францию. Ведь в представительской анкете, размноженной для участников «круглого стола», было упомянуто лишь две моих книги из пяти и обе… «о бабочках». Ни о первом, ни о втором сборнике рассказов и повестей ни слова! О готовящемся выходе «Пирамиды» в журнале старший нашей группы не знал – я спрашивал. Может, с неким намеком меня послали – пиши, мол, о бабочках, не лезь в «переполохи» и «высшие меры» – тогда и будешь ездить во «франции»? Страна Чудес…

И ведь действительно: потом, после выхода «Пирамиды», мне оказались недоступными поездки не только в «кап-», но даже в «соцстраны»…

А тогда от Франции я едва сам не отказался: нужно было готовить «Пирамиду» к первым числам апреля, а выезжать намечено в конце марта.

Спасла мою поездку редактор Эмма. Огромную работу по сокращению «личной линии» – но так, чтобы она все же осталась, – мы закончили раньше срока…

«…Нет времени и сил излагать все, что мне известно. Но пару случаев я приведу.

70-е годы. Из Грозного приехала очень простая женщина с пятнадцатилетней девочкой – жаловаться, что чеченцы убили ее мужа, а прокурор не возбудил уголовного дела, так как ему «дали».

Поскольку никто не знал, как ликвидировать в одночасье национальную проблему и заставить прокурора следовать истине, раз он пятнадцать