Энтони Бивор - Сталинград Страница 13

Он хотел знать, что на самом деле происходит на фронтах, и тем не менее тех, кто осмеливался докладывать правду, обвиняли в паникерстве. Советскому вождю становилось все труднее скрывать свою тревогу. Он опасался, что Ленинград падет, и главной его заботой стало выведение оттуда войск, чтобы они помогли спасти Москву. Муки голодающих жителей окруженного города волновали Сталина не больше, чем Гитлера.

В то время прошло лишь одно обнадеживающее известие. Дивизии Красной армии, размещенные на маньчжурской границе, начали прибывать под Москву. На самом деле два первых сибирских стрелковых полка вступили в бой с дивизией СС «Рейх» под Бородином, но в целом потребовалось несколько недель, чтобы перебросить основную массу подкреплений с Дальнего Востока по единственной железной дороге – Транссибирской магистрали. Советский резидент в Токио Рихард Зорге сообщил, что японцы собираются нанести удар не по СССР, а на юге, в Тихом океане, то есть по США. И хотя Сталин не до конца доверял Зорге, его донесение подтвердилось данными радиоперехватов.

Утром 16 октября Алексей Косыгин, заместитель председателя Совнаркома, пришел на работу и обнаружил, что в здании никого нет. Двери были открыты, ветер гонял по коридорам разбросанные бумаги, в пустых кабинетах трезвонили телефоны. Косыгин, догадавшись, что звонившие хотят узнать, правда ли, что правительство покинуло столицу, бегал от аппарата к аппарату, стараясь ответить всем. Даже когда он успевал снять трубку, на другом конце линии была тишина. Только один ответственный сотрудник осмелился назвать себя. Он прямо спросил у Косыгина, оставят ли Москву.

На чрезвычайном совещании в Кремле 17 октября с участием Сталина, Молотова, Маленкова, Берии и Щербакова, нового начальника Главного политического управления Красной армии, обсуждались планы минирования заводов, мостов, железных дорог и даже гордости Сталина – московского метро. Никаких объявлений об эвакуации оставшихся министерств в Куйбышев не было сделано, однако известия распространились с поразительной быстротой, несмотря на то что за пораженческие настроения грозило жестокое наказание. Пошли слухи о том, что в Кремле якобы произошел переворот и Сталина арестовали, что немецкие парашютисты высадились на Красной площади, что в столицу проникло множество вражеских диверсантов, переодетых в советскую военную форму.

Советский вождь собирался покинуть Москву, но передумал. Об этом решении объявил по Московскому радио Александр Щербаков – человек «с бесстрастным лицом Будды, с толстыми линзами очков в роговой оправе на крошечном курносом носу-пуговке, в простом френче военного покроя с единственной наградой – орденом Ленина».[78]

19 октября в столице объявили осадное положение. Для поддержания порядка Берия ввел в город несколько полков НКВД. «Паникеров» расстреливали вместе с мародерами и даже пьяными. В сознании людей был только один способ понять, сдадут ли врагу Москву. «Состоится ли на Красной площади парад в ознаменование годовщины Октябрьской революции?»[79] Жители столицы сами дали себе ответ, не дожидаясь, пока к ним обратятся вожди. Подобно тому, как это случилось во время обороны Мадрида за пять лет до этого, общее настроение внезапно изменилось – массовая паника ушла и окрепла всеобщая решимость во что бы то ни стало отстоять город.

Сталин, обладавший сверхъестественным чутьем, тоже понял символическое значение парада на Красной площади, пусть даже саркофаг с телом Ленина уже был вывезен из Мавзолея в более безопасное место. Молотов и Берия сначала посчитали это решение безумным, поскольку центр Москвы находился в пределах досягаемости бомбардировщиков люфтваффе, однако Сталин приказал сосредоточить вокруг столицы все имевшиеся в наличии зенитные батареи. Хитрый старый мастер постановки политических спектаклей решил повторить самую психологически сильную сцену из трагедии под названием «оборона Мадрида», когда 9 ноября 1936 года первая интернациональная бригада иностранных добровольцев прошла торжественным маршем по Гран-виа под восторженные, но ошибочные крики: «Vivos los rusos!»[80] Добровольцы промаршировали через город и на западной окраине встретились лицом к лицу с мятежниками из Африканского корпуса генерала Франко. Сталин решил, что в Москве подкрепления для армий Жукова пройдут по Красной площади мимо Мавзолея Ленина и отправятся прямо на передовую. Он понимал, что кадры кинохроники и фотографии, сделанные во время парада, увидят во всем мире. А еще Сталин ответил на заявления Гитлера. «Что ж, если немцы хотят войну на уничтожение, – сказал он в конце своей речи, – то они ее получат!»[81]

К этому времени погода уже сильно осложняла действия вермахта. Плохая видимость мешала эффективному использованию «летающей артиллерии» – люфтваффе. Армия фельдмаршала фон Бока, вынужденная в конце октября остановиться, чтобы дождаться пополнения и боеприпасов, была полна решимости прикончить врага до наступления настоящей зимы.

Во второй половине ноября бои шли непрерывно. С обеих сторон в полках оставалась в строю лишь малая доля личного состава. Гудериану, встретившему южнее Москвы, под Тулой, упорное сопротивление, пришлось отклониться еще дальше вправо. На левом фланге танки Гота напирали вперед, стремясь перерезать канал Москва—Волга. Тем не менее с одной из точек севернее советской столицы немцы видели в бинокли вспышки выстрелов зенитных батарей, расположенных вокруг Кремля. Жуков приказал Рокоссовскому остатками его 16-й армии удерживать фронт под деревней Крюково. «Дальнейший отход назад невозможен»,[82] – подчеркнул он в своем приказе от 25 ноября. Рокоссовский и без этого понимал, насколько серьезно положение.

Советские войска оборонялись настолько упорно, что продвижение обескровленных немецких дивизий вперед замедлилось, а затем и вовсе прекратилось. В конце ноября фельдмаршал фон Клюге в последней отчаянной попытке бросил на Москву мощные силы по прямой дороге, Минскому шоссе, по которому когда-то входила в русскую столицу армия Наполеона. Немцам удалось прорвать оборону, однако леденящий холод и самоотверженное сопротивление советских полков не позволили им развить успех.

Гудериан и фон Клюге начали по собственной инициативе отводить назад свои наиболее выдвинувшиеся вперед части. Штаб Гудериана стоял в Ясной Поляне. Родоначальник танкостроения в Германии и танкового рода войск в мире принимал решения, сидя в Доме-музее Льва Толстого. Он видел за окном запорошенную снегом могилу великого русского писателя… Немецкие военачальники с тревогой думали о том, что будет дальше на всем центральном участке фронта. Особенно уязвимыми были два выступа по обе стороны от Москвы, глубоко вклинившиеся в оборону советских войск, однако отчаянное положение противостоящих им частей Красной армии и отсутствие подкреплений убедили командование вермахта в том, что противник полностью выдохся и обессилел. Они даже представить себе не могли, что советское руководство сосредоточило под Москвой, на некотором удалении от линии фронта, свежие армии.

Зима ударила в полную силу, со снегопадами, пронизывающими ветрами и морозами до минус 20 градусов по Цельсию. Двигатели немецких танков застыли намертво. На передовой измученные пехотинцы копали блиндажи, чтобы укрываться в них не столько от обстрелов, сколько от холода. Земля промерзла так глубоко, что, прежде чем начинать ее рыть, сначала приходилось разводить большие костры. Штабы и тыловые части размещались в деревенских избах, а русских крестьян выгоняли на улицу.

Упорное нежелание Гитлера подготовиться к зимней кампании привело к тому, что теперь его солдаты оказались в чрезвычайно сложном положении. «Многие солдаты ходят, обмотав ноги бумагой, и катастрофически не хватает перчаток»,[83] – докладывал командир танкового корпуса генералу Паулюсу. Если не брать в расчет стальные каски, во многих немецких пехотинцах и артиллеристах трудно было узнать военнослужащих вермахта. Их сапоги, подбитые гвоздями, не спасали от обморожения, поэтому немцы отбирали обувь, как и одежду, у пленных и гражданского населения.

В ходе операции «Тайфун» Красная армия понесла огромные потери, но вермахт, человеческие ресурсы которого были меньше, заплатил более высокую цену – он потерял своих самых опытных солдат и офицеров. «Это уже не прежняя наша дивизия, – записал в своем дневнике капеллан 18-й танковой дивизии. – Вокруг меня новые лица. Когда кто-то кого-нибудь спрашивает, всегда слышен один и тот же ответ: убит или ранен».[84]

В начале декабря фельдмаршал фон Бок вынужден был признать, что больше не осталось никакой надежды на стратегический успех. Его армии обескровлены, а обмороженных (к Рождеству их оказалось не менее 100 000) уже больше, чем раненых. Оставалось уповать на то, что Красная армия тоже не сможет вести активные боевые действия, но эти надежды внезапно разбились вдребезги, как раз тогда, когда температура опустилась до минус 25 градусов.