Л. Сурис(ред.) - Политический сыск, борьба с террором. Будни охранного отделения. Воспоминания Страница 14

Наутро мне доложили, что на дороге из Нахичевани (почти слившийся с Ростовом город) в Ростов формируется патриотическая демонстрация. Появился портрет Царя, начали сосредоточиваться массы портовых рабочих и оборванцев. Я телефонировал Пилару, докладывая о недопустимости этой демонстрации и необходимости немедленно ее разогнать в предупреждение дебоша и еврейского погрома. На это Пилар ответил: «Мне все известно, не беспокойтесь!» Видя, что начинается неразбериха, не исключающая эксцессов и с левой стороны, я собрал весь состав охранного отделения, вооружил его и приказал не расходиться, а в случае нападения на отделение, не стесняясь, стрелять.

Во время этих распоряжений приходит молодцеватый солдат, еврей, с Георгиевским крестом «за храбрость», и докладывает, что он в отпуску после ранений, полученных на японском фронте, и просит его и его семью укрыть в усадьбе охранного отделения. «В городе паника, и все евреи опасаются погрома», – сказал он.

Мимо моих окон проходит серая масса черни, впереди несут два образа и портрет Государя. Проходит час, другой, и мне докладывают, что толпа громит на базаре лавки и что ее разгоняет полиция.

По Большой Садовой идут непрерывно со стороны базара люди, неся в руках различные предметы обихода. Какой-то пьяный тащит связанные трубы граммофона, тащат зеркала, подушки, ночные столики и т. п. Один тип тянет по тротуару перевязанный веревкой комод, останавливается, вытирает пот и тащит дальше. Опять звоню градоначальнику, говоря, что необходимо выслать засады, чтобы отбирать награбленное имущество и арестовывать грабителей, опять получаю ответ: «Не беспокойтесь!», что надо понимать: «Не ваше дело!» Но засады были все-таки организованы и, работая усердно, отобрали целые горы награбленных вещей.

В то время по площади перебегал молодой еврей. Завидя его, хулиганы останавливают его, обыскивают, находят револьвер, схватывают, с силою подбрасывают вверх, и он падает на мостовую. Претерпев это бросание несколько раз, человек обратился в мешок с костями.

К вечеру приезжает ко мне полицеймейстер Прокопович; его сопровождают несколько конных стражников. Высокий толстяк, в дымчатых очках, он показывает мне свою простреленную шинель.

– Стреляла по мне еврейская самооборона, – говорит он и приглашает меня ехать с ним к градоначальнику, который нас ждет.

На улицах темно и пусто. Город словно вымер.

Приезжаем. Пилар сидит у телефона, тут же его чиновники для поручений.

– Опять начался грабеж, – говорит он и продолжает что-то писать, садясь за стол.

Вновь телефон. Пилар просит меня подойти. Говорит пристав, докладывая, что в центре города разбивают обувной магазин. Пилар просит меня передать, чтобы пристав принял решительные меры к прекращению безобразий. Я передаю: «Градоначальник приказал принять решительные меры». А на вопрос пристава: «Какие именно меры?» – отвечаю: «Немедленно расстреливать хулиганов на месте!» Но Пилар буквально вырывает трубку из моих рук, отменяет мой приказ о расстреле и говорит о задержании и предании суду. По репликам Пилара ясно, что пристав докладывает о том, что при приближении полиции хулиганы, завидя ее издали, разбегаются, так что никого не удается арестовать, но лишь только полиция удаляется, они вновь продолжают свое дело.

Возвращаюсь домой, а Пилар едет в местный клуб «ориентироваться в общественном настроении».

На другой день узнаю, что, разговаривая с собравшимися в клубе, градоначальник просил быть с ним откровенным, тогда ему и наговорили много неприятных для его самолюбия и положения слов, с обвинением в попустительстве и бездействии власти.

Между тем события развернулись в дальнейшем весьма быстро: готовится общая железнодорожная забастовка, социал-демократы ведут усиленную пропаганду, всюду выступают ораторы, которые пользуются всяким удобным случаем, чтобы проникнуть в казармы и на заводы, собирают там рабочих и солдат, произносят захватывающие речи и скрываются. Выступает также Конституционно-демократическая партия, впоследствии Партия народной свободы, сокращенно называемая «Каде», объявляя себя солидарной с выступлениями революционных партий; инженеры, адвокаты, учителя, публицисты и лица других профессий, входившие в названную партию, оказывают, чем могут, содействие революционным проявлениям. Пресса свободно излагает революционные стремления и поощряет выступления. У градоначальника появляются лица с требованием освобождения политических арестованных, того же требуют от жандармского офицера. В партии выявляется левое крыло, с открытым стремлением к республиканскому образу правления, правое же остается на платформе конституционной монархии.

Я пишу в Петербург с подробным изложением всего происшедшего, с просьбой приказать градоначальнику произвести требуемые аресты. Получается от министра внутренних дел Дурново телеграмма, но уже поздно: на квартирах, намеченных к аресту, лиц не оказывается – они все на баррикадах, за полотном железной дороги, в предместье Темернике. Революция в полном разгаре. Ходят только поезда с революционерами, товарное и пассажирское движение замерло. Пилар отрешен от должности и сказался больным. Власть переходит к казачьему подполковнику Макееву, человеку решительному, уравновешенному и со здравым смыслом.

Распропагандированный пехотный полк выводится из Ростова походным порядком по направлению к Новочеркасску. Остается казачья сотня и два артиллерийских орудия. В здании театра митинг, с баррикад стреляют, среди обывателей есть убитые и раненые. При взятии казаками вокзала ранен офицер. Митинг разогнан артиллерийскими снарядами, но баррикады держатся.

Под утро неизвестный подкрался к казачьему патрулю у ворот казарм и бросил бомбу. От взрыва у одного казака оказалась размозженной нога, а другой тяжело ранен в живот. Казаки озверели. Макеев это учел, говоря: надо быть с казаками осмотрительным и не выпускать их из рук: мало-мальски недосмотреть, и могут пострадать обыватели.

Вечером мимо тех же казарм полицейские вели в участок задержанного студента Когана, у которого было удостоверение революционного Красного Креста. Казак у ворот, завидев арестованного интеллигента, подал тревогу, и как вихрь на улицу выбежало человек двадцать казаков, отбили арестованного от полиции, и через несколько минут на снегу лежал растерзанный труп Когана.

Ночью секретный сотрудник «Саша» дал мне знать по телефону, что решено оставить баррикады и уйти вооруженными за Дон. Телефонирую Макееву, что отступающих можно оцепить и задержать, но оказалось, что казаки и лошади так переутомились за двое суток непрерывной работы, что этого сделать было нельзя.

Полиция сбилась с ног. В течение дня были случаи, что по полиции стреляли из окон и с балконов. Полиция также стреляла и убила на балконе одного человека. На своей квартире убит помощник пристава Снесарев. Убийцы в числе пяти человек ворвались в столовую и расстреляли полицейского на глазах его жены и детей.

Макеев просит выяснить, где засядут отступающие, чтобы на заре их оцепить, обезоружить и арестовать. На соборную колокольню, откуда далеко видны все окрестности, послано мною три филера, которые должны наблюдать в бинокль, если можно что-нибудь увидеть: ночь хотя и лунная, но небо облачное. Через час прибегает один из наблюдающих и говорит, что с баррикад сначала доносились крики и громкий разговор, а затем группа людей направляется к Дону. Сколько их, невозможно выяснить, так как тогда только и видно, когда луна выглянет из-за туч.

Маленький серенький человечек филер Марков теперь неузнаваем: наблюдение его захватило, глаза горят, речь твердая, определенная, и он просит разрешения пойти выследить революционеров, назначив ему в помощь другого филера, Иванова. Оба уходят… Вновь сведения с колокольни: перешли по мосту Дон, их всего человек 20–30, вначале было больше, но постепенно многие ушли.

Светает… Макеев спрашивает, как дела, и говорит, что сотня казаков и два орудия ждут распоряжения о выступлении. Прибегает Марков и докладывает, что отступившие с баррикад, частью вооруженные винтовками, еле дотащились, устало волоча ноги, до помещения Аксайского земледельческого завода. Некоторые в руках имели бомбы, судя по осторожности, с какой они несли свертки.

– Без малого не выдала меня собака, господин начальник, – сказал Марков. – Подойдя близко к идущим, я спрятался за забором, как вдруг она подбежала ко мне с громким ворчанием и начала скалить зубы. Я смело подошел к ней и ее обласкал. Она замолкла и стала лизать руки.

Вдруг вдалеке раздался взрыв. Затем Иванов докладывает по телефону, что на заводе Аксай произошли взрывы: сначала один, затем другой. Оттуда раздались крики и стоны, которые теперь почти затихли.