Николас Хеншелл - Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени Страница 16

iMettam R. 1988. P. 211-212.

2 Harding R. R. 1978. Anatomy of a Power Elite: the Provincial governors of early

modem France. Yale University Press. P. 189-190.

3 Emmanuelli F. — X. 1981. Un myth de Vabsolutisme bourbonien; l'intendance du

milieu du XVIIe siècle à la fin du XVIIIe siècle. University of Aix‑en‑Provence.

P. 174-176.

и потому, что пропаганда Бурбонов была принята всерьез. Историки оказались одурманенными сильнодействующей пропагандистской смесью, составленной из реального образа интендантов, и того, как они сами стремились себя представить публике. Широкие полномочия этих должностных лиц заставили ученых поверить в то, что они действительно подавляли традиционные властные группировки. К сожалению, все это было пропагандой, призванной держать в благоговейном страхе провинции.1 Опасно воспринимать тексты официальных распоряжений чересчур поверхностно, не пытаясь понять их истинный смысл.

Если само существование постов интендантов еще не доказывает того, что они были эффективным орудием «абсолютизма», то чиновники, приобретавшие свои должности, или офиссье также не были свободны от недостатков, обнаружившихся уже во времена Ришелье. В эпоху Людовика XIV их число составляло около 60 000 человек. На низших ступеньках располагались чиновники, занимавшиеся сбором налогов, в то время как большинство судейских должностей позволяло получить титулы «дворянства робы». Они занимали промежуточное положение между должностями, полномочия которых основывались на авторитете короля, и должностями с независимой властью. Хотя офиссье и были королевскими чиновниками, теоретически обязанными подчиняться приказам, издаваемым властью королевской прерогативы, наследственный характер должности обеспечивал им независимость, которой не обладали те, кто был обязан своими полномочиями непосредственно королю. Называть их бюрократами неверно. Они без колебаний отдавали предпочтение личным интересам, когда те вступали в противоречие с интересами общества: идеалов честного служения государству не существовало. Наглядный пример отказа от сотрудничества представляет собой провал реализации сводов законов, выработанных Кольбером: эти законы бездействовали из‑за пассивности чиновников, призванных проводить их в жизнь. Правительство периодически возобновляло свои атаки на чиновников, и трибуналы проводили показательные процессы. Однако после участия офиссье во Фронде надежды избежать конфронтации не осталось. Борьба с интендантами сошла на нет, поскольку стало ясно, что новый режим предоставляет им менее значительную роль, однако повиновение офиссье не было вызвано благодарностью. Тем не менее французские чиновники вызывали зависть всей Европы. Возможность наследования формировала традиции службы. Отцы готовили своих сыновей к исполнению предстоящих обязанностей. За удовлетворительно работавшую администрацию государство платило сравнительно невысокую цену: жало-

1 Mettam R. 1981. Two‑Dimensional History: Mousnier and the Ancien Regime // History, 66. P. 229.

ванье чиновников было небольшим и примерно соответствовало процентному доходу по той ссуде, которую представляли собой суммы, выплаченные авансом за право занятия должности.1

ПАТРОНЫ, ПОСРЕДНИКИ И КЛИЕНТЫ

Основным определяющим фактором политической жизни была клиен–тела. Она оказывала серьезное влияние на «абсолютизм». Институты центрального и местного управления представляли собой лишь структуры, внутри которых действовала система клиентелы. Политика немыслима без конфликтов, однако рассматривать политику раннего Нового времени как борьбу между институтами ошибочно. Обычно соперничество разворачивалось между фракциями, внутри них. Во всех властных структурах существовало чувство корпоративной верности, но внутри каждой существовали более глубокие связи между клиентом и его патроном, которыми определялось продвижение человека по социальной и политической лестнице. Корпоративная или идеологическая позиция диктовалась интересами притесняемых или отстраненных от участия фракций. Учреждения были неоднородными по составу и действовали в соответствии с мнениями и возможностями составлявших их фракций. Монархи и министры с успехом использовали эти связи как механизмы контроля. Так как в XVII веке корона самостоятельно формировала свои вооруженные силы, то от своих клиентов она требовала политического, а не военного служения. Другими словами, она хотела от них помощи в управлении провинциями.

Проблема заключалась в существовании властных структур с независимыми источниками полномочий: министры стремились найти в их лице надежных сторонников своей политики. Этот фактор слишком долго не принимался во внимание — и не удивительно, так как эти люди действовали незаметно. Однако результаты поисков, осуществленных Кеттеринг и ее коллегами, позволяют увидеть то, что до сих пор было скрыто от людских глаз.2 Схемы распространения клиентелы (см. Приложения 1 и 2 на с. 253- 255) позволяют различить мелкие мафиозные группировки, которые из дворцов и замков, расположенных в темных уголках королевства, протягивали свои щупальца к различным административным органам. Судьи высшего ранга, заседавшие в парламентах, обычно были клиентами или креатурами королевских министров: их задачей было управлять своими приверженцами внутри учреждения, чтобы приводить его деятельность в соответствие по-

1 Campbell P. R. 1988. P. 57-58.

2Kettering S. 1986. Patrons, Brokers and Patronage in Seventeenth‑Century Fran

ce. Oxford University Press. P. 68-97.

литике правительства. Тем не менее в каждом институте обычно существовало более одной фракции, и спорный вопрос мог либо пройти, либо не пройти голосование. Тридцать девять судей тулузского парламента занимали десять высших должностей при дворе в период с 1600 по 1683 год. Двадцать шесть из них были членами фракций: пятнадцать принадлежали к одной, восемь — к другой и трое — к третьей. Лидер одной из этих группировок с помощью своих клиентов обеспечивал верность тулузского парламента кардиналу Мазарини во время Фронды. Противник мог действовать столь же успешно. Кольбер хранил досье о связях судей всех парламентов. Тем, в ком корона обнаруживала своих врагов, она прекращала оказывать покровительство, чтобы ослабить их позиции. Здесь‑то и обнаруживается ограниченность марксистской теории, в которой основной акцент делается на поддержке «абсолютизмом» аристократического «классового фронта», в то время как на самом деле корона оказывала покровительство лишь своим сторонникам.1 Хотя иногда горизонтальные классовые узы действительно могли оказаться значимыми, все же определяющими для Франции в раннее Новое время были вертикальные связи между патроном и клиентом.

То, что во Франции в ХУ–ХУ1 столетиях соперничавшие фракции манипулировали институтами, теперь является общепризнанным, хотя ранее считалось, что развитие «абсолютистского» бюрократического государства с этим покончило. Работы Мунье, Бейка, Кеттеринг и Кембелла доказывают обратное. За политическими кулисами происходило совсем не то, что отражалось на гладкой поверхности институционной жизни. Устойчивость системы отношений клиентелы свидетельствует об ограниченных возможностях бюрократической власти в правление Бурбонов. Вплоть до X I X века официальное положение в структуре формальной власти само по себе не было достаточным для приведения подчиненных к повиновению. Этого было недостаточно и для контроля за корпоративными институтами, обладавшими независимыми полномочиями. Формальная должность нуждалась в подкреплении узами личной преданности и наличием неформальных свя–зей.2 Должности государственных секретарей, учрежденные в середине XVI века, обычно назывались бюрократическими (согласно мнению некоторых исследователей, таковыми были и офиссье). Отчасти это верно. Они получали профессиональную подготовку в области юриспруденции или административного управления, выполняли разумно определенные функции, вели систематические записи, не могли покупать свои должности и

1 Beik W. 1985. Abolutism and Society in Seventeenth‑Century France: state power

and provincial aristocracy in Languedoc. Cambridge University Press, passim;

Anderson P. 1989. Lineages of the Absolutist State. Verso. P. 15-42.

2 Campbell P. R. 1988. P. 59-60.

были более ответственны перед своим господином, чем офиссье. Но наличие некоторых бюрократических черт еще не делает их бюрократами в полном смысле слова.

И государственные секретари, и другие чиновники Бурбонов своими действиями даже отдаленно не напоминали бюрократов XIX столетия.1 Они считали свои записи личной собственностью и хранили их в семейных архивах, полагая, что это место подходит для их хранения лучше, чем архивы государства, интересам которого, как думают историки, они служили. Функции, выполнявшиеся чиновником XVII века, мало соответствовали тому, что в наше время назвали бы должностными инструкциями. Они определялись, если говорить наименее бюрократическим языком, положением человека в иерархии родственных связей, которые основывались на законах общественного уважения и лояльности, совершенно чуждых XIX веку. Наше знакомство с институтом интендантства показало, что внешние проявления обманчивы. Положение человека определяло его должность, а не на–оборот.2 Важнейшим фактором была возможность оказывать влияние на короля. Поэтому в то время не было отчетливой границы между службой придворной и государственной: дворянин–постельничий, такой как, например, д'Омон, мог воздействовать на политику страны не меньше, чем государственный секретарь. Дошедшие до нас факты не оставляют сомнений в существовании плавающего айсберга, основная часть которого была скрыта от глаз стороннего наблюдателя. В письмах, дневниках и мемуарах тема патроната проходит красной нитью, а государственные архивы переполнены прошениями об оказании покровительства. Историки стали проецировать категории XIX века на людей XVII столетия. Однако вместо этого им следовало просто прислушаться к их голосам.