Илья Ветров - Перевал Бечо Страница 16

— Кто, я?! — удивленно прошептал Ваня и сразу же схватился за щеку.

Моренец быстро достал из рюкзака теплые вещи, натянул на мальчонку и принялся растирать ему щеки.

— Ноги, как у тебя ноги?

— Шевелятся… — Ваня помолчал, потом заговорил снова: — Эх и сон же перебили, товарищ инструктор! Лежу я в теплой кровати, а мне чай подают с малиновым вареньем. Такая благодать!

— Какая там благодать! — перебил его Моренец. — Ведь ты, дурачок, замерзал.

Ваня непонимающе уставился на инструктора.

— Ты не смотри так на меня, — продолжал Моренец. — Вставай и разминайся.

Мальчик немного пришел в себя и стал показывать, как на ледовом склоне его обдало снежной пылью от лавины, как он с перепугу бросился в сторону, поскользнулся и упал. Пролетел вроде и немного, а когда пришел в себя, над ледником уже висел густой туман.

— Тут я и потерял из виду нашу колонну… Посидел немного, перевязал разбитую руку и пошел догонять наших. Добрался до этого камня и почувствовал: если не посплю — шагу не сделаю.

Пока Ваня рассказывал о своих злоключениях, Моренец не сводил с него глаз. Его серьезно беспокоил вид мальчишки: не по летам повзрослевшее лицо и безразличные синие-синие глаза. Ваню нужно немедленно подымать.

— А идти сможешь? — уточнил Моренец. — Чего молчишь? Говори как есть!

— Не знаю, кажется, могу, — растерянно прошептал Ваня.

Перед тем как поднять мальчика, Моренец оглянулся. Вокруг никого не было. Туман сплошной пеленой висел над ледником и ближайшими скалами, до неузнаваемости искажая все, что совсем недавно виднелось вокруг.

— Ваня, а почему ты один? Где твои родные?

— Мать до войны умерла, отец погиб на фронте, под Северным Донцом, — ответил мальчик.

Моренец осторожно дотронулся до Ваниного плеча:

— Вставай, пошли, дружок, ты не один…

У мальчика потеплели глаза. Он уперся руками в колени, нагнулся и почувствовал такую слабость, что ему стало не по себе: а вдруг не поднимусь?

Тишина нависла над горами. Только изредка откуда-то сверху долетали приглушенные выкрики людей. Ваня еще раз нагнулся, теперь уже без стеснения, опираясь на плечо Моренца, поднялся и, пошатываясь, пошел с инструктором.

Тем временем колонна Сидоренко подходила к седловине — понижению остроконечного гребня между двумя его вершинами.

— Наверное, уже перевал? — все чаще и настойчивей сыпались вопросы.

— Теперь скоро, совсем скоро, — подбадривал инструктор, показывая на видневшуюся вдалеке снежную седловину.

3300… 3370… И наконец высотомер показал 3375 метров над уровнем моря. Тут перевальная точка, с которой начинается спуск в долину реки Долры и дальше — к морю. Кто-то уже на гребне машет ледорубом и кричит изо всей силы:

— Пе-ре-вал! Ура! Ура-а!

К скальному гребню подходят люди. Словно изваяния, стоят они над облаками, суровые, усталые, даже не замечая: их красоты.

А вокруг действительно чудесно. Куда ни глянешь — горы и горы. На северной стороне — Эльбрус, самая высокая гора в Европе. Он был виден отовсюду, и, как всегда, его купола сверкали белоснежными шапками. В разрыве облаков виднеются крутые отвесы Когутай-баши, скальная гряда Донгуз-Оруна, Северный Приют, бегущие из-под льда потоки, моренные валы, возвышающиеся над ледником на многие десятки километров. А на юге — озаренные солнцем вершины и ледники группы Квиш, Сванский хребет.

Наконец-то добрались до гребня и Моренец с Ваней. Увидев инструктора с мальчиком, люди облегченно вздохнули. Николай обнял мальчика, показал на одинокого орла, который гордо парил над скалами.

— Говорил я тебе, Ваня, что в горах орлы водятся, — сдвинув с глаз очки, сказал Моренец. Потом немного помолчал, посмотрел на мальчика и спросил: — Генриха Гейне знаешь? Был такой великий немецкий поэт.

— Слышал, — улыбается Ваня.

А Моренец, как бы вспоминая, начал вдохновенно читать:

…На горы круто взбираясь,вздыхаешь ты, как старик.Но если достигнешь вершины,орлиный услышишь там крик…

— Ты что это, Николай, в поэзию ударился? — окликнул Сидоренко.

Сашин голос вернул Николая к действительности.

— Что ж, Ваня, нужно идти дальше.

Перевал Бечо совсем близко. И минут через двадцать по всей колонне снова волной прокатилось:

— Перевал! Перевал!

Радости не было границ. Навстречу утомленным тяжелой дорогой людям спешили солдаты, наши солдаты с красными звездами на шапках.

— Наши! Наши! — радовались и старые и молодые.

Тут проходил передний край. В скалах — блиндажи, пулеметные гнезда, ящики с патронами, взрывчатка. Наши горноальпийские отряды, которые будут защищать Главный Кавказский хребет, окопались здесь.

Прыгая по камням и обгоняя друг друга, к людям бежали здоровенный старшина и высокий, в меховой куртке, лейтенант. Не отставая от них, спешили и другие защитники перевала. Они шумно приветствовали всех, на ходу сбрасывали полушубки, шинели.

— Ребята, примите девчонку, — кричит осипшим голосом Одноблюдов, несший на руках черноглазую девочку.

— Давай, браток, скорее…

Люди кричали, смеялись. Не менее взволнованы были и солдаты. Старший сержант, на вид хмурый, стоял, прислонившись к скальной стене, держал на руках веснушчатого мальчишку и кормил его кашей из котелка.

— Ешь, ешь, сынок, — а у самого на глазах слезы.

Детей брали к себе другие солдаты. Они кутали малышей в овчинные полушубки, поили теплым чаем, оделяли хлебом, сухарями, женщин устраивали в блиндажах между высокими камнями, где меньше дуло.

Неожиданная встреча на четырехкилометровой высоте, видимо, напомнила солдатам о родном доме, семье, близких…

— Ешьте, ешьте, не стесняйтесь.

Солдаты доставали кружки, котелки, консервные банки, открывали их ножами, резали сало мелкими ломтиками. Проголодавшиеся дети, словно зверьки, набрасывались на еду. Некоторые из них так и засыпали с куском хлеба или сухарем в руках…

На перевале холодно. В горах зима бывает и летом, бывают в горах и все четыре времени года в один день. Там, внизу, в развилке Баксана, стояло жаркое лето, на Северном Приюте — поздняя осень, а на перевале Бечо — самая настоящая зима, в то время как за хребтом — в полном разгаре весна.

Четыре часа дня, а на перевале все не утихают возбуждение и шум. Укрывшись в скалах, сидят в подшитых валенках два солдата и инструктор Малеинов и о чем-то оживленно переговариваются с окружившими их школьниками.

— Значит, будем спускаться на Южный Приют? — спросила невысокая, лет двенадцати девочка, в серой шапочке с длинной черной косой.

— Другого пути нет, — Малеинов приподнялся и, упершись ногой в большой камень, поднял ледоруб. — Видите, зелень?

— Видим, видим, Алексей Александрович! — воскликнула худенькая девочка.

— Так вот, туда, к ущелью реки Долры, мы и будем держать путь. Там хорошо, тихо, много душистых альпийских цветов, густые пихтовые леса, нарзан в долинах, птицы поют, и почти до самой зимы светит ласковое южное солнце.

Ребята сидели не двигаясь, стараясь не пропустить ни слова.

— Так начинается сказочная Сванетия, — продолжал Малеинов, — край древних башен и храбрых охотников…

Когда рассказчик сделал короткую паузу, сидевший поблизости безусый голубоглазый парень в черной лохматой шапке приподнялся и начал приглядываться к отвесным скальным башням, проглянувшим за хребтом. Потом, на минуту оторвавшись от манящего пейзажа, спросил:

— Что там за вершины?

— Шхельда, Бжедух, Ушба… Только увидим их после Южного Приюта.

— Увидим Ушбу?! — удивленно переспросила девочка в черном платке. — Легендарную Ушбу? Расскажите нам о ней, вы же обещали, еще на Северном Приюте.

— Вижу, деваться некуда, придется выполнить обещание. — Алексей придвинул к себе рюкзак и поудобней уселся на нем. — Тогда слушайте и не перебивайте.

Рассказывают, что богатырь Амиран, герой сванских легенд, был навеки прикован к вершине Ушбы за то, что, подобно Прометею, восстал против бога, неся свет и волю народу.

К огню Амирана старались проникнуть отважные юноши Сванетии, но каждый раз, когда смельчаки отправлялись в дальний и тяжелый путь, что-нибудь мешало им достичь вершины. То ущелье, которое ведет к Ушбе, вдруг смыкалось перед юношами, словно ворота закрывались, то вырастала каменная стена такой высоты, что тучи плыли ниже ее, то девы душили смельчаков в лавинах, сбрасывали в пропасти, только дьявольский посвист разносило ветром по ущельям, где тогда жили сваны-охотники. Это место, по преданию, было заколдованным, все его боялись. Вслушиваясь в завывание ветра, матери шептали детям: «Тише, Ушба гневается». Имя ее стало синонимом страха. Перед тем, как схватиться за кинжал, сван бросал обидчику. «Чтобы ты очутился на Ушбе!»