Алан Кларк - План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 Страница 17

Для этого офицера характерно, раздраженно записал Гальдер, что он требует письменного подтверждения приказа из штаба только потому, что не согласен с ним.

Сам Гальдер, который мог бы взять инициативу на себя, увиливал от ответственности. Со своего места в ОКХ он мог видеть возможности, но его жесткий профессиональный опыт подсказывал необходимость осторожности. Да кроме того, к нему шел непрестанный поток телефонных вызовов от нервничающего Браухича, который сам находился на постоянном перекрестном допросе, учинявшимся Гитлером. Слонимский очаг сопротивления все еще держится? 292-я дивизия уже перешла Десну? Это верно, что два русских корпуса обнаружены в Налибокском лесу? Сколько исправных танков осталось в 29-й моторизованной?.. Можно представить раздражение Гальдера, когда он нацарапал фразу «Опять эта дерготня», отрываясь от своих записей, чтобы снова ответить на телефонный вызов из Растен-бурга.

Раздираемый надвое Гальдер 29 июня сделал одно из самых малодушных признаний в бессилии, когда-либо произнесенное начальником Генерального штаба:

«Будем надеяться, что командующие корпусов и армий будут принимать важные решения без специальных приказов, которые нам не разрешено отдавать в силу указаний фюрера главнокомандующему сухопутными силами».

Однако кажется, что в это время Гальдер не особенно знал, в чем должны состоять эти «важные решения», ибо уже на следующий день он повторил жалобы Клюге на своевольное наступление Гудериана:

«…игнорируя полученные приказы, танковая группа пренебрегла задачей очистки захваченного района от противника и теперь непрерывно занята отражением локальных прорывов противника».

Между этими пятью генералами уже назревали разногласия, которые при вмешательстве Гитлера к концу июля вылились в открытый конфликт.

1 июля мощная русская атака против восточной стороны Слонимского очага сопротивления пробила немецкое прикрытие и дала остаткам двух танковых бригад вырваться в лесисто-болотистую местность между 47-м и 24-м танковыми корпусами. Этот промах со стороны немецких танкистов произошел почти одновременно с форсированием Березины 18-й танковой дивизией более чем за 60 миль к северо-востоку. Эта дивизия была растянута до предела и находилась под угрозой русской бригады, находившейся по обе стороны ее коммуникаций, так что возникла задача ее экстренного усиления. Гудериан вызвал в тот день 17-ю танковую дивизию, приказав немедленно двигаться к Борисову. Но Клюге отменил приказ, причем снесся непосредственно с Вебером, командиром дивизии, не обратившись к Гудериану.

До сих пор инцидент не представлял ничего особенного, хотя Клюге был не тактичен в своем решении. Но далее появляется элемент загадочности. Гудериан в течение всего дня объезжал передовые части и узнал о приказе из 4-й армии, только когда прибыл в штаб Вебера во второй половине дня. Он ничего не упоминает о состоявшемся между ними разговоре, и узнать об этом больше неоткуда, так как Вебер был смертельно ранен спустя неделю. Однако, когда Гудериан наконец ночью прибыл на свой командный пункт, он «немедленно послал сообщение в 4-ю армию о том, что при передаче приказов в 17-ю дивизию произошел сбой; часть дивизии не получила приказа остаться на фронте окружения и из-за этого вышла в направлении Борисова… Было слишком поздно что-либо сделать».

Реакция штаба Клюге была мгновенной – вызов явиться лично в 8:00 утра на следующее утро. Гудериан рассказывает, что он был «призван к ответу», а учитывая, что Клюге еще и бушевал на тему «заговора генералов» (такой же «сбой» был ранее и в группе Гота) и грозил ему военным судом, никак не скажешь, что Гудериан сгустил краски.

В результате передовые диспозиции не изменились, и ни силы вокруг Слонимского очага сопротивления, ни ударная сила левого фланга Гудериана не оказались достаточными. 3 июля весь день шли дожди, и движение вперед остановилось. Вскоре начали накапливаться данные о том, что русские намереваются сражаться за Днепр. 6 июля большие русские силы оттеснили назад 10-ю моторизованную и кавалерийскую дивизии от Жлобина и отразили попытку 3-й танковой армии взять штурмом Рогачев. На следующий день началось неистовое давление на левый фланг; 17-я танковая дивизия была выброшена из Сенно.

Но Гудериана это не останавливало. Оживление русских сил вызывало большую необходимость, считал он, форсировать Днепр как можно скорее. Вместо того чтобы убрать свои фланги, он стянул их. 17-й танковой и 10-й моторизованной дивизиям было приказано «выйти из боя» и лишь держать противника «под наблюдением». Планы Гудериана потерпели еще одну неудачу, когда эсэсовская дивизия «Рейх» понесла тяжелые потери в попытке захватить мосты у Могилева – прямо в центре фронта танковой группы. Но даже это не остановило Гудериана, и, обнаружив слабые места у Копыси и Шклова, он приготовился к переброске 47-го и 46-го танковых корпусов через реку.

К этому времени не только Клюге был встревожен. Гальдер записал, что «каждый [в ОКХ] соперничает за честь рассказать самые леденящие кровь сведения о количестве русских сил [за танковой группой в Припятских болотах]. Тут первыми идут люди из радиоразведки, которые уверяют, что там находятся три бронетанковых корпуса и два стрелковых». Другим беспокоящим признаком было усиливавшееся сосредоточение войск под Брянском и Орлом и то, что оставшиеся советские истребители, по-видимому, целиком направлены на защиту этих железнодорожных узлов.

День 9 июля был отмечен «крайне раздражительными разговорами». Клюге прилетел в штаб Гудериана на рассвете и «приказал прекратить операцию [т. е. переправу через Днепр] и остановить войска до прибытия пехоты». Гудериан возражал, что его подготовка «зашла слишком далеко, чтобы ее отменять». Он продолжал настаивать, что «…эта операция решит русскую кампанию в этом же году, если это решение вообще возможно».

После долгих споров удалось убедить Клюге, и он согласился. Но нет сомнений в том, что он дал понять своему подчиненному, что дело идет о «теперь – или никогда»; своевольному генералу нельзя было позволять другого такого шанса. В конце разговора он произнес свое знаменитое суждение о тактике Гудериана:

«Ваши операции всегда висят на волоске!»

На Северном фронте также маячили крупные выигрыши, но генералитет терялся перед широким распространением и стойкостью сопротивления русских. С начала войны танковые генералы сильно критиковали Гёпнера, командующего 4-й танковой армией[44]. Но факт остается фактом: из всех танковых армий его армия была слабейшей, и перед ней ставились самые недостижимые цели. От него ожидали, что он двинется прямо на Ленинград, однако в то же время ему пришлось оборонять от русских армий свой правый фланг, а также фланг всей группы армий Лееба вдоль Ловати – незащищенный фланг длиной свыше 200 миль. Задача Гёпнера осложнялась еще и тем, что ось наступления его соседа, Гота, была направлена на восток и фактически не раз отжимала его войска внутрь навстречу Гудериану.

Манштейн описывает, как после того, как его корпус прождал два дня у Двинска, Гёпнер прилетел на «физелер шторхе», но «не мог ничего сказать нам», кроме того, чтобы «расширяли плацдарм и держали переправы открытыми». Командир 56-го корпуса продолжал жаловаться: «…Можно было бы ожидать, что командующий целой танковой группой должен знать о будущих целях, но тут этого не было». Но как мог бы Гёпнер позволить Манштейну наступать вперед силами только двух дивизий (8-й танковой и 3-й моторизованной) – чего, видимо, хотел Манштейн, когда другой корпус той же армии еще не только перешел Двину, но даже и не подошел к ней? И так прошло еще пять дней, пока не подошла эсэсовская дивизия «Мертвая голова» и 41-й танковый корпус не форсировал реку у Якобштадта (Екабпилса). Тем временем русские лихорадочно передислоцировали свои силы, забирая людей, танки и самолеты с финского фронта, чтобы поддержать разваливающиеся армии Попова и Кузнецова. Вместо того чтобы сберечь их по-хозяйски для последующей стадии, эти регулярные войска были использованы для усиления массы призывников и ополченцев, только что начавших осваиваться, и именно их бросали в ожесточенные контратаки, так что «…в ряде пунктов положение немецких войск стало критическим». Что же касается русской авиации, то «…почти с ослиным упорством одна эскадрилья за другой летела бреющим полетом, только чтобы быть сбитой… Только за один день они потеряли 64 машины».

Как во многих других случаях, это отчаянное расточение человеческих жизней и вооружения приводило немцев в состояние замешательства. Переоценивая численность противника и согласованность русского командования, Лееб сделал свою первую тактическую ошибку. Когда танковая армия возобновила свое наступление 2 июля, два корпуса стали наступать по разным осям: Рейнгардт в направлении на Остров, а Манштейн – в зияющую пустоту на правом фланге, к Опочке и Ловати.