Эдуард Мхом - Босс (Boss). Жгут! Страница 2

– До праймериз осталось всего 3 недели.

– Это не «всего». Это целая вечность. «Всего» – это 3 дня.

И не говори мне, что «надо подумать», потому что уже не надо.

– Улыбайся.

– Зачем?

– Иногда надо дать понять другому парню, что ты идешь.

У вяза не просят груш.

22 ебучих года. Думаешь, это просто?

Ничего, если мы пропустим обмен комплиментами?

Мы пытаемся, но иногда натыкаемся на странные формы неуступчивости.

Мне все равно как вы делаете то, что вы делаете. Мне важно как это выглядит.

Этот парень учился в Йеле на юридическом на два года меня старше. А теперь он пропускает в речи местоимения и одевается в мешок. И это работает.

Когда человек становится более респектабельным, в его одежде появляется строгость.

Ценность – это держать рот на замке и всегда сверяться с табелью о рангах.

– На моем айпаде, который я только что выкинул, разве не до хрена всякого личного дерьма?

– Да, сэр.

– Тогда иди и подними.

Приравнивать археологические раскопки к мусору? Это переходит все границы!

– Хотите взглянуть на одну из ваших речей?

– Кто ее писал?

– Китти.

– Нет.

Он заслужил репутацию – всегда за собой сжигать мосты. Хотя у него и мостов-то нет.

– Как много ты знаешь?

– Только то, что говорю.

Тому, кто хочет рыбки, придется сначала намочить задницу.

Весь блок реформастов.

Мне нужно, чтобы эти пиявки из Городского Совета от меня отцепились.

– Мне нужно что-то, против чего они голосовать не смогут.

– Как насчет мусора?

Мэр – прежде всего человек, привыкший побеждать. Если он не торопиться, значит, у него нет нужного расклада.

Каждого члена этой почтенной Палаты пора бы вытащить из дома в наручниках. Где же наш гнев?

– Сколько у нас есть время для смены настроений народа?

– Сложно сказать. Люди живут своей жизнью, им некогда вникать.

Он же твой подопечный. Нагни его!

– Как насчет Алверсона?

– Пропасть в два прыжка. Про себя он думает, что независим, но всегда голосует как Росс.

Я хочу знать о нем всю хуету, которая есть на свете. Бывшие жены, любовницы, кому он должен и под какой процент, пользуется ли он Маком или РС?

Завтра, еще до того, как он откроет пасть, я хочу, чтобы он ее захлопнул.

– Мы соскользнем слишком близко к Хэтчу.

– Что?

– Акт Хэтча 39-го года запрещает госучреждениям заниматься агитацией в чью-то пользу.

– Блять, да знаю я, что это за Хэтч ебучий. Работай нахуй, и перестать вставлять словечки, типа «соскользнем». Пиздец! «Соскользнем»!

Если вы не отдаетесь чему-то всей душой, вы не можете постичь – что же вы получаете взамен.

В этой книге есть тайна и завершенность. И охватить ее нужно сразу или ничего вообще.

В каждом вашем поступке вам не дано выбирать. Где же здесь справедливость? Где вера?

Это дерьмо в коробочке с бантиком.

Вообще-то бездоказательное дерьмо – то что мне нужно, чтобы его похоронить.

Мы здесь, потому что нас собрала вместе сама история.

Некоторые олдермены скорее продемонстрируют несогласие, чем позволят городу заниматься своими делами.

Почему связка двух хороших вещей делает их обоих плохими?

Неоправданность затрат на больницу? А как насчет здоровья?

Людей пугает твоя суровость. Я мог бы отпустить по этому поводу пару шуточек, но не сейчас.

Если он меняет лошадей, я хочу знать почему и зачем?

Ты должна знать все его ходы заранее, до того как он о них подумает.

– Сколько ему было?

– 92.

…

– 92! Ебануться! Да и пошел бы он на хуй.

Не выносите приговор сами, не давайте оценок. Пусть пленка поработает сама, пусть приговор выносит пресса.

Смотришь на это и видишь – развод. Чтобы одни дураки подхватили и скормили другим дуракам, как крокодилам тушу.

– И откуда она появилась, эта пленка?

– Из блога. Из анонимного блога.

– Да ну на хуй.

Корми чудовище. Делай какую-нибудь херню, и будь проклята правда.

Вот мы здесь сидим, проверяем факты, перепроверям, проверяем перепроверяльщиков. А потом мистер Блог пуляет хуй знает чем, и эта новость уже повсюду. Какая на хуй журналистика?

– Ну и почему ты здесь?

– Сольбутамол.

Раз уж копаешь, что-нибудь да найдешь.

Пусть нападают. Пусть бьют чем угодно. Не торопись, жди. Даже когда решишь, что ждал достаточно – подожди еще. Пусть сначала пар выпустят. И только тогда вступай.

Многие из нас попадали в ситуации, о которых потом жалели. Но не у всех была возможность выразить сожаление.

Я добиваюсь высокого поста. Я готов, чтобы меня рассматривали под микроскопом. Я это выбрал, вы – нет.

– Высшее должностное лицо. Это мы ему придумали?

– Может и мы, а может и Китти. А может, и он сам.

С этими кассетными пленками как будто снова в 80-х.

– Ну что, дети, что думаете про речь папы?

– Да ниче так!

Проклятье возраста. Моложе не становлюсь.

– Мы давно не виделись, дочь.

– 5 лет, пап.

– Зачем ты с ней разговаривал?

– Хотел знать, жива ли она вообще.

Последнее время я много думал. Точнее, мне пришлось.

Давай я начну сначала. Ты не хорошо выглядишь. Херня это. Ты выглядишь великолепно.

Мы можем обходить этот вопрос ради сохранения ложных приличий. Но я бы уберег нас от лишних проблем.

Иногда неплохо заявить о своей независимости. Или тогда получается, что вы просто избегаете решений.

Я вырос на ферме. Там я понял одно. Я ни разу не видел, чтобы курицы ходили за индюком.

– Так вы голосуете за нас или нет?

– Вот видишь: сама постановка вопроса неправильна. Опять блядские игрища.

– Я это видел и делал это много раз. Когда верхом на мусоре едет еще какая-то параша.

– Вы сами меня учили. Победы наслаиваются на победы и формируют тенденцию.

Неважно, за что голосуем. Тенденция приносит ресурсы. Когда вы побеждаете, вы можете провернуть все что угодно. А ресурсы тратить на то, что действительно важно.

– Я не пытаюсь играть с тобой в игры.

– Тогда позволь мне делать выводы самому.

Даже если люди не меняются, обстоятельства – очень даже.

Не надо сидеть и колебаться, что бы там ни творилось у тебя в голове.

– Кто такая доктор Харрис?

– С каких это пор тебя интересует, куда я член засовываю?

Эй, парни! Или один парень? Вы мне в глаза светите.

– Что ты хочешь, чтобы я сделала?

– Съешь еще оливку и уходи.

Принципы гибкие, как мягкий пластик.

Единственная разница между сейчас и тогда – картошка стоила четверть доллара.