Надежда Савченко - "Я не хочу ненавидеть Россию" Страница 2

— Вас били, пытали в тюрьме?

— Скажем так. Я не хлебанула того, чего хлебанули другие наши ребята. Они очень быстро поняли, что на меня никак невозможно воздействовать и пытать бесполезно. К тому же моя популярность росла очень быстро. Ну, ударили, бывало. Но пыток не было. Другой бы расплакался, что наручники туго затянули. Меня били только в плену. И то только при захвате в плен. Но это нормально. И ранение у меня было [показывает шрамы от сквозного ранения в левую руку выше запястья]. Сквозное, легкое…

— А психологический прессинг?

— Конечно, был. Постоянное видеонаблюдение, перехват переписки, вброс фейковой информации, вызовы на собеседования постоянные и давление. Подсадные утки. Подсадили ко мне однажды девочку, но, скорее всего, та отказалась работать. Ее через три дня обратно забрали. Они не говорили, таких слов [как] «ты здесь сдохнешь», конечно. Но говорили: «Тебе ничего не светит. Ты там никому не нужна, поэтому тебе лучше признаться». Они хотели, чтобы я призналась в убийстве. Однажды меня спросили: «Цель пересечения границы?» Я говорю: меня похитили. Им не так были важны те журналисты. Они по большому счету сами их убили. Им очень нужно было закрыть дело моего похищения. Мне принесли бумажку про цель пересечения границы. Я пишу, меня похитили. Мне потом приносят печатный лист. Говорят: «Подпишите. Вот мы перепечатали то, что вы написали». Я читаю, а там написано: «Незаконно пересекла границу». Я говорю: «Я, конечно, понимаю, что похищение вряд ли можно назвать законным способом пересечения границы. Тогда, говорю, добавьте, что не по своей воле». За это будет им Гаага. Будет Европейский суд. Этого я им так не оставлю. Меня не пытали током, как, например, пытали Карпюка. Меня не пытали психотропными [препаратами], так как пытали Клыха, меня не избивали так, как избивали Черния, Афанасьева, Сенцова, Кольченко.

— Сколько пленных и заложников с обеих сторон сегодня?

— В России их количество все время пополняется за счет крымских татар. Их и пытают там, и избивают, и все что угодно. 10 человек по Большому украинскому делу. Список крымских татар все время пополняется. Мы следим за этим. Есть список тех, кого «ДНР» и «ЛНР» держат на своей территории. Они заявляют, что у них что-то около сорока. Но наш список больше, и он растет. В нем до двухсот человек. Они говорят, что у них всего 35, а остальные могут быть без вести пропавшими, где-то похороненными. У нас [пленных] больше, чем у них. Они просто больше убили, скорее всего.

— Эксперты ООН сегодня обвиняют обе стороны войны в Донбассе в применении пыток к военнопленным. Что вам об этом известно?

— Война не бывает белая. Она грязная. Я не стану отбеливать какую-нибудь одну сторону. То, что я видела сама, останавливала. Однажды я принесла чашку кофе пленному и отдала ему свою кофту, потому что ему было холодно. Слава богу, таких примеров, как изнасилование, мне не попадалось, а то бы точно застрелила на месте. Однажды избивали задержанного, которого вообще нужно было отпустить, я ударила своему человеку в морду прикладом автомата, чтобы он остыл. Он обиделся. Потом он тоже попал в плен и дал показания против меня.

— Вы давно курите? Не пытались бросить в тюрьме?

— Когда тебя мучает голод, а питаешься ты лишь протухшей водой из гнилых, ржавых труб, бросить курить невозможно. В таких условиях сигарета — это какое-то счастье.

— Как вы попали в плен?

— Это был встречный бой. Спонтанный встречный бой. Было много раненых. Я пошла посмотреть, где они, и вывести людей. Много нашей техники было подбито. Я сразу поняла, засада серьезная. Попала в плен, потому что дура, потому что гранату забыла. Нужно носить с собой на последний случай. В предыдущем бою все мои гранаты побросала.

— Ну была бы у вас граната, и что?

— Я бы в плен не попала. Вам показать, как кольцо с гранаты дергается? Я офицер. Попадать в плен очень нежелательно. Особенно для офицера. Каждый человек решает для себя сам — выживать или умирать. Я решила по одному, но не было возможности.

— Но это же смерть.

— Если на фронте ты не научишься смеяться над смертью, ты не останешься в живых. Там ты смеешься над смертью. И чужой, и своей. Пусть для вас это дико звучит, но так оно есть. Я всегда готова умереть. И жить тоже готова всегда.

— Вы пытались бежать из плена? Была такая возможность?

— И не одна. Но в соседней камере сидели восемь наших ребят. Невозможно было вывести всех. Вы должны понимать, что для того, чтобы сбежать из плена, мне нужно было убить трех охранников. Я могла уйти, возможности были. Открыть наручник, так чтобы никто не увидел, вытащить из берца шнурок, удушить автоматчика, который в полудреме, застрелить двух других и уйти. Попробуйте нажать на курок, когда стреляете в человека. Попробуйте убить того, кто стреляет в вас. Услышать, как свистит пуля, как разрывается снаряд. Нельзя сбежать из плена, чтобы никого не убить. Ну, нельзя…

— Это точно. У меня в романе главный герой бежит из плена. Но при этом ему приходится убить двоих.

— Ну вот видите. Вы ж понимаете, о чем я говорю. Если бы я так убежала, они бы расстреляли тех ребят. Когда на суде меня спрашивали, убивала ли я людей, я отвечала: да, убивала. Я не безгрешна. Но это не было преступлением. Это была война. Я убивала как солдат. Меня могли убить каждую секунду. Убивали моих друзей.

— Давайте сменим тему. Вы говорили, что готовы стать президентом. Что первое вы бы сделали на этом посту?

— Если я стану президентом при всем том, что есть сейчас в стране, моя ценность будет равняться нулю. В Верховной Раде, когда я вижу, как все голосуют, я понимаю, что моя одна кнопка ничего не стоит. Как вы говорите, мой рейтинг больше чем у них всех, но кнопка-то у меня одна. Первое, что я бы сделала на посту президента, — это провела бы люстрацию всего аппарата. Я не могу одна стать президентом. Президентом со мной должна стать вся страна. Мне нужно найти умных людей, юристов, экономистов, что выстроили бы платформы. Я всего лишь военная.

— Почему у вас столько претензий к прессе?

— Когда я даю интервью, я просто веду диалог с человеком, а не с прессой. И не стараюсь работать на популярность, сказать одно, а не другое, и чтобы не выглядеть плохо, повернуться для фотографа так, а не эдак. Я реагирую на человека. Мне очень нравится живой диалог. Когда какая-то тупая девочка тычет в меня микрофоном и спрашивает, когда вы выйдете замуж, потому что вы популярная невеста, у меня на это нет времени сейчас. Это как та бабушка, которая просит ей лампочку вкрутить. Поэтому я агрессивно реагирую на журналистов по ситуации.

— Какое было самое тяжелое время для вас в плену?

— Ну, чтобы вам покрасивей описать, в первый день в тюрьме у меня пошли месячные, льет кровь. У меня нет ничего. Никаких прокладок. С меня сняли форму. Следак купил мне спортивный костюм, какие-то лапти и футболку. Забросили меня в эту тюрьму. Я сижу, заткнуться нечем. Все болит. Такова женская природа. Я звоню в звонок. Говорю, принесите что-то на этот случай. Хоть таблетку, что ли. Они говорят: хорошо. Приносят вечером. У меня все в крови. Стираться надо. Класс, да? Обычная реалия жизни. Захожу в туалет, а в туалете висит камера, которая смотрит на меня. Я не могу ни помыться, ни в туалет сходить. Что это, подумайте. Давление или не давление? Потом мне говорят. Ложитесь спать в десять. Свет выключают, но всю ночь горит ночник. Мне говорят, ложитесь так, чтобы вас лучше было видно в камеру, и руки под одеялом не прячьте. Я никогда не делала то, что они мне говорили делать. Мне даже было приятно выходить на голод.

Сначала им было смешно. Они привыкли, что зэки голодают. Как протест против условий содержания. Но больше 10 дней никто не выдерживает. У меня полная изоляция. Даже окна закрашены белой краской. Четыре стены. Смотреть некуда. Сначала они хихикали над моей голодовкой. Потом у меня рвота началась кровавая. Но душевно и морально мне было хорошо. Идет сороковой день голодовки. У них округляются глаза: как она так может? Они начинают в коридоре жарить картошку. Хотят вывести так из голода, разбудить аппетит. Предлагают. Я отказываюсь от их картошки, жареной, с луком. Потом пошел уже 60-й день. Уже даже чувство голода прошло. Я вообще забыла, что такое еда. Понятное дело, что худею, что органы летят. Зато мне приятно смотреть в их глаза, когда им хуже, чем мне. Мне плохо физически, им плохо морально.