Джеффри Бурдс - Советская агентура: очерки истории СССР в послевоенные годы (1944-1948) Страница 20

Перед нами редкий пример, когда героическая роль украинских женщин, участвовавших в борьбе, обсуждается подробно. Марта Н (псевдоним, под которым писала героиня УПА Галина Савицкая-Голояд) в своих выводах солидарна с наблюдениями советских органов: украинские женщины были точно такими же храбрыми и стойкими на поле битвы как и мужчины. “Женщины [в украинском подполье — Дж. Б.], — писала она в конце 1940-х гг., - всегда держались героически на допросах у большевиков или у поляков, не выдавали ни тайн, ни своих соседей, были готовы скорее пойти на муки и смерть”[183]. Точно так же и оперативные работники советской и немецкой разведки и контрразведки постоянно отмечали, что при допросе, “женщины-агенты обычно более упрямо придерживались своих рассказов, чем агенты-мужчины. Логические аргументы, которые приводил проводящий допрос офицер, пытаясь объяснять, что слова агента не могут соответствовать действительности, не оказывали на них такого воздействия, какое они оказывали на агентов-мужчин”[184]. Все сотрудники, проводившие допросы, были уверены, что женщин труднее сломать логическими доводами или угрозой применить силу. Вместе с тем, женщины и детей легче поддавались шантажу, угрозам расправы с их близкими или искушению[185].

Итак, перед нами загадка: если в большинстве советских источников утверждается, что женщины играли такую значительную роль в украинском освободительном движении после войны, то почему об их участии так мало написано? Почему мы так мало знаем об этих женщинах, и особенно об их участии в движении — кроме того, что они играли вспомогательную роль в снабжении продовольствием, обеспечении связи между отрядами, в оказании медицинской помощи?

Выяснение вопроса о том, какую роль в западно-украинском повстанческом движении играли женщины, не сводится к простому признанию их вклада. Необходимо также понять, почему женщины мирились с постоянным замалчиванием их участия.

Женщины на Западной Украине

“Во время войны женщинам приходится совершать такое, что они и представить не могли в мирное время. Нам всем нужно было выжить”.

Оперативные сводки НКВД, донесения осведомителей, захваченные документы украинского подполья за военные и послевоенные годы показывают, что роль женщин в украинском антисоветском повстанческом движении резко возросла в 1944–1945 гг. По зрелому размышлению, это наблюдение кажется обоснованным. Для этнических украинцев на Западной Украине вероятность погибнуть между 1939 и 1950 гг. составляла один шанс из трех — в ожесточенных конфликтах с этническими поляками, в ходе массовых арестов и казней, которыми отмечена советская оккупация региона в 1939–1941 гг., или же в период нацистской оккупации, сменившей советскую с июня 1941 г. и продолжавшейся до июля — августа 1944 г. Трудоспособная молодежь при Советах рисковала быть высланной в Сибирь, в исправительно-трудовые лагеря, а позднее, при немцах, — быть направленной на работу в Германию в качестве “остарбайтеров”. С возвращением советских войск в регион осенью 1944 г. любой украинский мужчина старше тринадцати лет рисковал тем, что его могли арестовать, расстрелять, призвать в Красную Армию или в органы НКВД/НКГБ. В итоге большинство западно-украинских мужчин в возрасте от четырнадцати до сорока пяти лет скрывались в лесах или в подземных укрытиях-”схронах”, где и дожидались окончания войны. Кем бы они ни были — друзьями или врагами, советская власть была уверена в одном — ее противник, безусловно, мужского пола[187].

В разгар советского наступления на Западной Украине, за которым последовало изгнание немецких войск, командир одного из отрядов украинских повстанцев, базировавшегося в районе Равы-Русской на юго-восточной границе Польши, писал в обширном рапорте, датированном 21 августа 1944 г.: “Евреи-коммунисты-большевики считают нас [украинцев — Дж. Б.] врагами. Ни один молодой мужчина [украинец] не может остаться незамеченным большевиками [без того чтобы быть задержанным, избитым, расстрелянным, или высланным]. НКВД проводит аресты с помощью секретных агентов (сиксотов) [так!] и террора. Таким образом, на 13.VIII.44 в селе Лаврикив 9 человек были арестованы с помощью двух осведомителей — один из них белорус, который находился здесь начиная с 1941 г., а другой дурак из нашей собственной штаб-квартиры, который сдал и разрушил всю нашу сеть”. Советы — продолжал он — “окружают села, затем хватают любого, кого они могут найти. Они так грубо высмеивают [сельских жителей], что в конце концов удается выяснять все, что они знают: кто был ответственный офицер местной группы, где он скрывается, где все люди. Большевики использовали этот метод в Билка Масовицка. На 16.VIII.44 они окружили почти 200 людей в селе, но арестовали только 50 людей и били их очень сильно. Они отделили от остальных 10 человек, и оставили двух очень сильно избитых. Некоторые были освобождены в тот же самый день, но оставшиеся 25 человек были задержаны до 21.VIII.44. Таким же образом на 18.VIII.44 [большевики] окружили село Лыпна, схватили всех мужчин в деревне и отделили их от остальных, сожгли три дома, одного человека застрелили и затем уехали в Раву-Русскую”. С того времени, писал он, “всякий раз, когда [люди] видят даже одного [советского]солдата, они убегают из дома. Ночью они [местные жители] не спят”[188]. Ниже читаем: “В селе Лисец [в Станиславской области в начале августа 1944 г. — Дж. Б.] появился вербовщик, который забрал много людей. Старики были освобождены”, в то время как остальные мобилизованы в Красную Армию[189].

Повторное вступление советской войск в западные пограничные области привело к массовому бегству местных жителей из деревень. Это наблюдение подтверждается многочисленными сообщениями очевидца. Врач Зигмунт Клуковский из Щебжешина в Восточной Польше в дневниковой записи от 10 октября 1944 г. оставил описание той же самой модели поведения советских оккупационных сил, имевшей совершенно отчетливую гендерную направленность: “Поздно вечером в воскресенье советские войска окружили село Mазов. Передвигаясь от дома к дому, они арестовали приблизительно трехсот мужчин — все призывного возраста — и отправили их воинские казармы в Замостье. Кажется, что это новый способ мобилизации”[190]. В марте 1945 г. в письме к родственникам этническая украинка З. Ф. Шевчук писала из села в Дрогобычской области: “Весна здесь будет трудная. Немцы забрали всех наших лошадей и телеги, а советы — мужчин до сорока пяти лет в армию. Только несколько [мужчин — Дж. Б.] остались, [кто] работали в лесу”[191]. В таком же духе другая крестьянка из Дрогобыча, М. С. Васюрко, писала мужу 4 апреля 1945 г.: “Здесь очень тепло, погода весенняя. Но это ничего не значит, так как у нас нет лошадей в селе и нет мужчин. В селе остались только женщины и несколько стариков”[192].

Когда советские войска только вошли на Западную Украину в 1944 г., применение насилий и репрессий имело гендерный характер. Сначала от вторжения советских сил пострадали в первую очередь мужчины-украинцы. Женщины, хотя и становились прямо или косвенно его жертвами, все же были в известной мере значительно свободнее в своих передвижениях. В таких обстоятельствах, украинское националистическое подполье, не имея другого выбора, все больше и больше полагалось на женщин и девушек, поручая им выполнение жизненно важных для повстанческого движения задач.

Так было не всегда. В своем исследовании Дж. Армстронг поддерживает сложившееся о том, что до 1944 г. украинское подполье не уделяло особого внимания женщинам в своих рядах: “В целом, наблюдатели, принадлежащие к украинскому националистическому движению, согласны в том, что женщины были менее политически активны чем мужчины. Поскольку имеется слишком мало доказательств, чтобы категорически утверждать подобное, можно только предположить, что [украинское — Дж. Б.] националистическое движение пренебрегло полезным источником поддержки, которым, конечно же, воспользовалось коммунистическое подполье”[193].

Но нужда — мать изобретений. На Западной Украине это привело к тому, что в украинском националистическом подполье стало возрастать число женщин и девушек, целенаправленно вступавших в ряды повстанцев и выполнявших насущные задачи этого движения. Разработчиком принципиально новой тактики ОУН-УПА, связанной с переходом к вербовке женщин-агентов, был Григорий Прышляк (оперативный псевдоним МИКУШКА), возглавлявший весной 1944 г. Службу безпеки (СБ), или службу безопасности западно-украинского подполья[194]. В расшифровке стенограммы допроса НКВД начальника СБ города Львова Иосифа Панькова, захваченного Советами 28 октября 1944 г., совершенно определено говорится о новой, основанной на гендерном принципе, тактике украинского подполья накануне возвращения советский войск на Западную Украину: “«МИКУШКА», исходя из той же оценки положения, что для мужщин [так!], в частности участников СБ с приходом Красной Армии в гор. Львов будет затруднено легальное нахождение в Львове, решил переориентироваться [т. е. переориентировать тактику повстанцев — Дж. Б.] на использование женщин для работы в СБ”[195]. Впоследствии Паньков приказал ликвидировать существующие контакты, которые поддерживали агенты-мужчины. Этих людей реорганизовали в боевые отряды, мобилизовав для партизанской войны против Советов. На их место Паньков завербовал и обучил исключительно агентов женщин. Поскольку он сам готовился покинуть Львов, его родная сестра Юлия Панькова (оперативный псевдоним УЛЬЯНА) была назначена руководителем СБ по городу Львову. В это время ей было двадцать три года[196].