Павел Уваров - Между «ежами» и «лисами». Заметки об историках Страница 20

Первые трения возникли при обсуждении предварительного варианта диссертации в секторе Средних веков Института истории АН СССР, где совсем молодой Гуревич заявил: «На том стою и не могу иначе!»108 В публикациях свои выводы ему удалось подкрепить вполне уместными ссылками на Сталина, говорившего о возможностях надстройки активно воздействовать на базис. Но своего научного руководителя, Косминского, Арон Яковлевич в частной беседе сумел убедить более важным для академика авторитетом Ф. Мэтланда.

Возможность изменить страну неоднократно приходила в голову Арону Яковлевичу. Несколько раз открывалась возможность стать византинистом109. В отличие от классической медиевистики, старое византиноведение было разгромлено полностью, теперь оно восстанавливалось практически с чистого листа. Е.А. Косминский волею судеб становится с 1955 года. заведующим новообразованным сектором истории Византии. Академик ценил способности своего ученика, поэтому шанс в качестве византиниста попасть в заветный академический институт у А.Я. Гуревича был. В 1950-х годах он публикует несколько рецензий и историографических обзоров по истории Византии. Что немаловажно – рецензируя работы современных западных византинистов, он понял, какую пользу историку способна принести археология. Обращение к трудам археологов поможет ему в формулировании новых подходов к истории древних германцев, дав возможность выйти из порочного круга интерпретации одних и тех же пассажей Цезаря и Тацита. И все же Арон Яковлевич не стал византинистом, о чем даже написал впоследствии статью «Почему я не византинист?» – первый опыт его печатной «эго-истории»110: «Я начал все более отчетливо ощущать нарастающую неприязнь к предмету моих штудий. Византийские порядки слишком напоминали мне сталинскую действительность»111.

Вряд ли Арон Яковлевич выбрал общество свободных норвежских бондов лишь потому, что они не походили ни на «тихеньких, скромненьких – простых советских людей», ни на лукавых царедворцев типа Прокопия Кесарийского. Хотя эти соображения, разумеется, тоже имели место. Главным было другое. Продолжение англосаксонских исследований было делом непростым. Данных об общине явно недоставало, доступные на тот период письменные источники были вычерпаны. Молодых историков, разрабатывающих историю Англии, было сравнительно много – М.Н. Соколова, А.Я. Левицкий, М.А. Барг, и они были ближе к московским библиотекам, а по своим интересам и методам исследования – ближе и к Косминскому, к «акадэмику», как его почтительно называли. Действительно, М.А. Барг был прямым продолжателем школы Косминского, заимствовав и усовершенствовав его методы работы с «Книгой Страшного суда» и «Сотенными свитками».

Но сила А.Я. Гуревича заключалась в том, что он любую неудачу использовал в свою пользу.

Английские кэрлы оказываются немы? Но ведь по ту сторону Северного моря имелось средневековое же общество, находившееся явно на более ранней ступени развития, но сохранившее много документов – областные законы, хроники, саги. Германские общинные распорядки должны были наблюдаться там в чистом виде – раз никаких романских влияний там быть не могло по определению. И вот с середины 1950-х годов калининская электричка все чаще уносит доцента Гуревича в края бондов и годи, которые и впрямь понравились ему настолько, что он не расставался с ними до самого конца. Но контакт удалось установить далеко не сразу112. Как ученик Неусыхина Гуревич задавал им вопросы об эволюции общины, а как ученик Косминского – о росте феодального землевладения. А они упорно не желали на эти вопросы отвечать и, по словам Арона Яковлевича, все требовали: «Спроси нас о другом!»

Будь на его месте историк типа Б.Ф. Поршнева, он бы заставил их ответить как раз то, что требуется для подтверждении своей теории. Но А.Я. Гуревич разрешает конфликт тем, что меняет вопросник. Ведь он был учеником тех людей, для кого источник был на первом месте, а теория на втором.

Однако в ходе анализа областных законов, нарративных памятников, в том числе саг и поэзии скальдов, данных топонимики и археологии, А.Я. Гуревич убеждался в том, что общество лучше описывать в его собственных категориях. Исследование приводило к выводам, таившим в себе потенциальную угрозу незыблемым основам теории, выстраданной советскими медиевистами. Постепенно «возвышающий обман» рассеивался и открывались «тьмы низких истин», состоявшие в том, что исторические понятия вовсе не являются «вещами», но играют инструментальную роль. Очень давно, еще в 1920-е годы, А.И. Неусыхин открыл для себя Макса Вебера. Несмотря на то что он изо всех сил старался снять противоречие между Вебером и Марксом, его работа подверглась такой критике, что у советских медиевистов надолго отбили охоту вспоминать о неокантианской методологии. Гуревич и в этом стал нарушителем конвенции.

С результатами своих исследований А.Я. Гуревич выступал в секторе истории Средних веков академического Института истории. Затем доклады превращались в статьи, опубликованные в сборниках «Средние века»: статьи о большой семье, об общине, о средневековом крестьянстве в Норвегии и об отношении его с государством. Несмотря на классические для советского медиевиста той эпохи заглавия статей, выяснялось, что это были совсем иная семья, иная община, иное крестьянство, иное государство, чем это предусматривалось канонической концепцией феодализма. На заседаниях сектора одобряли успехи молодого ученого в раскрытии региональной специфики феодализма, но спорили о том, в какой мере его выводы могут быть экстраполированы на континент. Ведь архаичное скандинавское общество давало возможности такого прочтения континентальных «варварских правд»113, которое могло повредить основанной на их данных теории генезиса феодализма.

После одного из докладов, по-видимому, в конце 1959 году, Н.А. Сидорова, заведовавшая сектором, директивным тоном предписала срочно готовить докторскую. И добавила со свойственной ей большевистской прямолинейностью: «Я хочу взять вас в сектор, но могу вас взять только в качестве доктора. Кандидатом вас дирекция не пропустит». Она использовала свой административный ресурс, буквально «продавив» предзащиту Гуревича в секторе. И тут же сообщила, что защищаться надо в Ленинграде, где нет такой очереди, благо со своим питерским коллегой В.И. Рутенбургом она уже обо всем договорилась. Арон Яковлевич возразил, что не мыслит защиты без участия А.И. Неусыхина, который в ту пору уже не мог выезжать из Москвы по состоянию здоровья.

Вдумаемся в ситуацию. Молодому калининскому медиевисту делают неслыханный подарок (тридцать шесть лет – возраст для защиты докторской по медиевистике очень ранний даже для того времени) – предлагают организовать защиту, после которой он попадет в сектор, эту Касталию советской исторической науки, а он начинает диктовать свои условия. Любой заведующий уже никогда бы впредь не стал иметь дело со столь своенравным «аутсайдером». Примерно так же думал и он сам. Но при следующей встрече Н.А. Сидорова сказала, что раз он так ставит вопрос, то его защита состоится в Москве, только придется немного подождать.

И это говорит Сидорова, которую и А.Я. Гуревич, и Л.Т. Мильская (соученики по школе Неусыхина и яростные противники в «войне мемуаров») не сговариваясь считают «злым гением нашей медиевистики»114. Чем же руководствовалась эта суровая женщина, приглашая Гуревича в сектор? Можно предположить какой-то тонкий политический ход; но в любом случае для нее было ясно, что перед ней блестящий ученый, который составит славу ее сектора. Ведь, как было сказано, у медиевистов был свой «гамбургский счет», и по нему выходило, что такими, как Гуревич, не разбрасываются. Сидорова, возможно, и была «злодеем». Но если у сообщества медиевистов были такие злодеи, то я горд за нашу корпорацию115.

Н.А. Сидорова умерла в 1961 году в возрасте пятидесяти лет.

Ах, как обидно, что Гуревич отклонил первое ее предложение – ведь Неусыхин, как выяснилось, и на московскую защиту все равно не смог прийти, ограничившись письменным отзывом. С таким же успехом он мог бы отправить его и в Ленинград полутора годами раньше.

И тогда бы…

Тогда бы Гуревич стал доктором уже в 1960-м, Сидорова успела бы взять его в сектор, он бы создавал свои теории уже под эгидой Академии наук, и в грядущих баталиях его позиции оказались бы куда сильнее.

Вот она – пресловутая точка бифуркации…

Формула «история не терпит сослагательного наклонения» уже давно изжила себя, во всяком случае – применительно к истории науки. И любопытно когда-нибудь задуматься над тем, что могло бы произойти, если бы Н.А. Сидорова не ушла из жизни так рано. Ведь в конце 1950-х годов труды Жака Ле Гоффа вызывали у нее неподдельный интерес116. У Сидоровой и Гуревича мог бы сложиться любопытный тандем исследователей народной культуры – культуры немотствующего большинства. А при ее способности защищать свои положения броней цитат из классиков (искусство, которым, кстати, и Арон Яковлевич владел – дай Бог каждому) их будущим врагам пришлось бы туго117…