Григорий Баталов - Ратное поле Страница 20

— Вижу! Молодец! Всех благодарю, — взволнованно говорил комдив. Затем, отстранив меня, спросил: — Значит, ночная атака? Как в сталинградской Песчанке? — И потом озабоченно: — Потери большие?

— У нас не очень, Анатолий Иванович. У противника — да.

— Так ему и надо! — довольно засмеялся Лосев. — Ишь, гвардейцев хотел остановить на ровном месте. Город–то с каким звучным названием — Красноград!

Полки дивизии уже очищали южную и северную окраины города, перерезали противнику пути отхода. К рассвету над краснокирпичным, в готическом стиле зданием райисполкома уже развевался красный флаг, в городе была восстановлена Советская власть.

Однако увидеть радость жителей освобожденного Краснограда в то утро нам не довелось. С рассветом полки дивизии ушли на запад. В город входили другие части.

На пути к Днепру нас догнала радостная весть: приказом Верховного Главнокомандующего 72‑й и 81‑й гвардейским стрелковым дивизиям и 7‑му мехкорпусу присваивалось звание «Красноградских». Разве можно это забыть!

Об одном сожалели гвардейцы: так и не успели рассмотреть они город, давший почетное имя дивизии. В суматохе ночного боя было не до этого, а осенним рассветом запомнились лишь окруженные садами низенькие саманные домики под соломенными крышами да улицы, обсаженные акациями и тополями.

Гвардейцы ушли вперед, но в душе каждый уносил надежду когда–нибудь еще побывать в городе боевой славы дивизии.

Немногим удалось осуществить желание. Но тем, кто приехал сюда тридцать пять лет спустя, до конца дней своих запомнится встреча в Краснограде.

Солнечное сентябрьское утро. Мне казалось, что мы приехали совсем не в тот город, который освобождали. Широкие улицы, высотные дома, красивые парки, просторная площадь — все это никак не вязалось с тем, что нам запомнилось с той памятной ночи.

Тысячи и тысячи горожан, жителей ближайших сел, делегации колхозов и совхозов заполнили улицы в день празднества. Они приветствовали колонну убеленных сединами ветеранов радостными возгласами и цветами. Красные астры, белые гладиолусы, голубые анютины глазки, скромные маргаритки, душистые фиалки, алые розы дарил город людям, которые проливали кровь за красноградскую землю.

Это было удивительно впечатляющее зрелище. Я чувствовал, как влажнеют глаза, видел слезы в глазах боевых побратимов.

Вот шагает, опираясь на палочку, бывший командир взвода разведки полка М. В. Кольцов. Помню его молодым, отважным, энергичным. О том, как он воевал, рассказывают ордена и медали, украшающие грудь.

Позже он подошел ко мне, признался:

— Это наше счастье, Григорий Михайлович, что мы дожили до этих дней. Разволновался я, не мог сдержать слез. Столько вспомнилось.

Как не понять ветерана…

Поднимаюсь на трибуну, вижу огромное человеческое море, тысячи глаз. Как передать словами то, что пережито за годы войны, как рассказать о горечи потерь и радости освобождения родной земли, как отблагодарить жителей города и района за ту большую честь, которую они оказали фронтовикам.

Краткий митинг у Вечного огня и братских могил завершается гражданской панихидой. Звучит траурная музыка, у монумента воину–освободителю зачитывается список захороненных под гранитными плитами:

Гвардии рядовой…

Гвардии лейтенант…

Гвардии старшина…

При освобождении Краснограда пало смертью храбрых 220 воинов и 49 мирных жителей. Всего в боях за город и район погибло 1548 человек, захороненных в 22 братских могилах.

Вслушиваюсь в воинские звания, фамилии, когда–то звучавшие на вечерних поверках. Сейчас их имена перенесены из штабных бумаг на гранит. В сознании мелькает: «А ведь каждый из стоящих сейчас рядом ветеранов мог быть в этих списках, и сейчас прозвучала бы его фамилия…»

На братских могилах появляются все новые и новые венки и букеты цветов, женщины плачут, мужчины не стыдятся слез.

С городом Красноградом связана еще одна история, история памятного знака нашей дивизии в годы войны. Прежде чем раскрыть смысл этого знака, хочу сделать небольшое отступление.

На многих перекрестках прифронтовых дорог, в населенных пунктах, городах сразу после их освобождения появлялись многочисленные указатели: «До Берлина — 600 км», «До Вены — 250 км». А рядом — на стенах домов, заборах, воротах — рисовались краской стрелки, острием нацеленные туда, где находилось, например, «Хозяйство Петрова», «Хозяйство Обушенко», Иванова или Комкова. Это могли быть тыловые базы, склады, госпитали, ремонтные мастерские, все то, что питало, снабжало, обеспечивало бойцов переднего края. Обозначались так и части, освобождавшие города.

Поэтому прибывшему на фронт новичку прежде всего сообщали фамилию его командира. Порой фамилии командиров говорили о многом. Это были боевые семьи со своими славными и памятными традициями, местами боев и подвигов, именами героев, ставших историей части, соединения.

Такой семьей была и 72‑я гвардейская стрелковая дивизия. Ее именем дорожили все, кто в ней служил. У дивизии была своя славная история. И хотя, чем ближе к победе, тем меньше в ней оставалось помнивших бои под станцией Абганерово или за Сталинградский пригород Песчанку, но эти люди были костяком, носителями традиций и опыта Сталинграда. Им было чем дорожить, у них были основания рваться из госпиталей, учебных команд, маршевых рот в свой полк, в свою семью. И чтобы облегчить это стремление и помочь быстрее попасть в родную часть, и появился памятный знак: У нас это были буквы «Л/Б».

Если не ошибаюсь, впервые эти буквы были начертаны мелом на развалинах домов Рабоче — Крестьянской улицы, которая стала полосой наступления нашего стрелкового полка в Сталинграде, Тогда улицы, в полной смысле слова, не было. Были стены домов, горы кирпича и железа, которые тянулись к центру и за которые не один день шло сражение. Когда освобождался дом, на его обгоревших кирпичах появлялась стрелка с буквами «Л/Б».

Может быть, я и не вспомнил бы об этом знаке войны, не объявись он снова спустя четверть века после ее окончания. Сообщил мне об этом бывший командир полковой батареи Патлен Саркисян. Однажды, через много лет после войны, его попутчиком в поезде оказался пожилой мужчина из Краснограда. Завязался разговор о войне, и попутчик, узнав, что Саркисян участвовал в освобождении его города, вспомнил, как, возвратившись после победы домой, на воротах своего дома увидел стрелку, выведенную зеленой масляной краской, и рядом с ней две большие буквы «Л/Б». Спросил жену, что это за знаки. И жена сообщила: в первую ночь освобождения написал какой–то солдат. А что означают — никто до сих пор не знает.

— Может, вы знаете? — спросил мужчина Саркисяна. — Ворота и сейчас стоят. И знак еще сохранился.

Обрадовался такой вести мой однополчанин и сообщил попутчику:

— Первая буква означает фамилию командира нашей дивизии генерал–майора Лосева, а вторая — командира гвардейского стрелкового полка майора Баталова. Об этих «Л/Б» у нас в полку знал каждый солдат. Они служили ориентиром на дорогах войны, когда приходилось искать свою часть вблизи линии фронта.

Последний раз этот знак появился в Чехословакии, в городке Мнишек, километрах в сорока от Праги, где наша дивизия закончила свой боевой поход.

НЕТ, НЕ ОБО МНЕ

И что положено кому —

Пусть каждый совершит.

Тоня больше суток на ногах. Она почти не спала, если не считать тех минут, когда удалось вздремнуть, пережидая артналет. Больно ныло правое плечо: то ли где–то ушиблась, то ли натерла санитарной сумкой. А в ней, кроме перевязочных пакетов, ампул с йодом и бутылочек со спиртом, две гранаты, перевязанные бинтом. Комбат Сагайда сказал: «С автоматом тебе, Тоня, тяжеловато придется, а с такой артиллерией — в самый раз».

Василия Ивановича Сагайду Тоня уважала. Строгий командир, никому спуску не дает и себя не жалеет. После освобождения Харькова, а затем форсирования Днепра людей в батальоне осталось совсем мало. А как раз немец наседает. Кто–то сообщил: командир ранен. Поползла Тоня туда, где залег комбат с пулеметом. Видит, руки у него обожжены, а он все строчит и строчит.

— Товарищ капитан, дайте — перевяжу… Вот и кровь у вас…

Тоня с треском разрывает пакет.

— А, это ты, Тоня, — словно очнулся Сагайда. — Восьмую атаку с утра отбиваем. Не до перевязки. Лучше ленту набей. Видишь, снова накапливаются враги для атаки.

Тоня берет из вещмешка патроны, быстро вставляет их в металлические гнезда ленты и набитый конец подает комбату.

— Раненых много? — хватая ленту, спрашивает Сагайда.

Тоня видит, как волдырями покрылась его рука.

— Много, — отвечает Тоня и снова берется за пакет, но Сагайда упреждает ее: