Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №5  за 1998 год Страница 20

Рагиму Алхасу сейчас шестьдесят. Он поэт, член Союза писателей, ашугов и журналистов. Все эти годы работал директором школы. Теперь изучается в ней хыналыгский язык. Рагим перевел на него Низами, Физули. Выпустил на хыналыгском языке две книги своих- стихов. Он изменил и алфавит. В основе его теперь латинский шрифт. Для родного села он стал чем-то вроде Кирилла и Мефодия. Читает мне свои стихи, переведенные на русский с хыналыгского:

Я Алхас, сумгаитский рабочий,

Мои мускулистые руки

Пусть не изящны очень.

Но молоды и упруги...

И я опять вспоминаю свой первый приезд в Хыналыг...

Так же вот едем по горной тропе втроем: я, Рагим и Сабир.

— Какая здесь высота? — спрашиваю я молодого Рагима.

— Три тысячи метров над уровнем моря.

— Врет он! — смеясь белозубой улыбкой, оглядывается на нас Сабир. — Нет здесь никакого моря! — И задорно пускает лошадь вскачь. Вдруг навстречу ему, из-за поворота, выплывает стог сена. Из стога видна лишь — мотается — лошадиная голова. Это такая большая копна, что не видно даже ног лошади, а лишь бахромою висит трава. Конь Сабира всхрапывает и становится от испуга на дыбы. Из-за стога появляется человек.

Сабир, который едва не вывалился из седла, в ярости направляет на него коня. И кричит по-хыналыгски что-то вроде:

— Ай сукин сын! Убью!

Конь храпит, лезет грудью, сметая мужчину и лошадь, груженую стогом, с тропы.

— Стой! — кричу я.

— Не вмешивайся! хватает меня за рукав Рагим.

— Этой дорогой идущие только нашего рода есть! — кричит мне в запальчивости Сабир. — А этот Габиль — сукин сын! Где он сено косил? — в ярости обращается он к Рагиму.

Тот пожимает плечами.

— На нашем яйлаге, нет?

Мужчина еле стоит на склоне. Молча ждет, когда мы проедем. И еще подпирает лошадь, тоже сброшенную с тропы. Чарыки Га-биля скользят по траве, а мелкие камешки сыпятся вниз.

Проводив угрожающим взглядом виновного, Сабир, а за ним и мы, скрываемся за поворотом.

Сабир объясняет мне:

— Если один человек из другого рода один человек из моего рода убивал или даже толкал, то мой человек тоже его толкал. Понятно?

— Больше половины.

Сабир нетерпеливо машет головой:

— Этот собачий сын один из другого рода есть. Понятно? В этих горах у него свой дорога.

— Ты едешь дорогой нашего рода, — терпеливо внушает мне Рагим. — Ты не должен его защищать. Понятно?

— А я могу стать членом вашего рода? — спрашиваю я.

— Приехавшим гостям уважение делать наш долг есть, -улыбается мне Сабир своей белозубой улыбкой.

— А могу я жениться на девушке вашего рода?

— В нашей местности дядин сын на другого дяди дочери жениться может.

Рагим уточняет:

— Род может принять в свой состав безродного. А Сабир подхватывает:

— Какую надо помощь — все сделаем. Жену найдем. Свадьбу сыграем. Дом будем строить. Камни от Кара-су до селения друг другу передадим. Ковры подарим.

И дорога опять, сделав круг, открывает мне Хыналыг с какой-то другой стороны. Тот человек с копною входит уже в село. Слава Богу, что все обошлось. Но я вздыхаю:

— Если все время так жить, тогда от хыналыгских родов ничего не останется.

— Нет, — возражает Алхас. — Если бы все было общее, каждый бы жил, как хотел. От этих бы гор ничего не осталось. И Хыналыг бы исчез.

... Хыналыг и вправду исчез. Он был задвинут куда-то за гору, в какое-то более раннее время. А мы приехали на Атешгях. На тот самый доисторический пир. Я стою в окружении снежных гор, а на ровной площадке у ног пылает газ. Красные ленты его лижут раскаленные плиты, высовываясь из-под них со всех сторон. И щеки так чувствуют жар. Днем и ночью, зимой и летом здесь постоянно тепло. Если в горах вдруг повалит снег, разыграется вьюга, я сяду поближе к огню и накроюсь буркой. Пир мне не даст умереть. И это ль не чудо?

— Сейчас отдадим пиру жертву, — говорит мне Сабир. Он подтаскивает к огню связанного барана. — Вот, учись. Барана свалив, его голову в южную сторону заставив смотреть, режем. Там Мекка! Надо резать лицом к ней. Туда не заставив смотреть если, мясо барана чистым не будет. Атешгях эту жертву не примет. Пользы не принесет.

Мы садимся вокруг раскаленных плит. Рвем на куски чуреки. Разливаем   в   стаканы   водку. Палочками   переворачиваем мясо на раскаленных плитах. От священного пира валит ароматный и белый дым... И Сабир вдруг кричит, показав на небо:

— Пахо! Посмотри, что он делает! Из-за края горы вылетает вертолет.

— Это наш падишах о нас думает, — объясняет кто-то из мужчин, кажется, Вахаб.

— Какой падишах? — не понимаю я.

— Власти, да! — поясняет Алхас. — У нас в языке нет таких слов: президент, правительство. — Он смотрит на вертолет. — Это геологи железо ищут.

— Иншалла, — говорит Сабир. — Пусть вертолет летает. Хорошие залежи чтоб искать. Может, в рабочие нас позовут? Дорогу строить. Деньги дадут. Хыналыг в хорошем настроении будет. Не как прошлой зимой.

И, повернувшись ко мне, рассказывает:

— Прошлого года зима посмотрев, ты бы на небо поднимался! Января десятого после снег пошел. Ночью сильный мороз упал. Тридцать градусов! Народ еле терпел. Хыналыгскую печку знаешь? — тендир в полу, яма, да! На нее одеяло накинули. Ноги засунув, сидим. Шубы, ковры, бурки — на плечах держим. Если б не этот тендир, наши бы дети из рук ушли. Утром перед домом, который имеем, снег высотою в два стула был! Скот замерз. Корма нет. Что делать? С мясом кувшин нашли. Плов из снежной воды сварили. Мужчины собрались, в Кали-Худат пошли. Идем. Горы белые. Человеку идущему места нет. Снег на дороге до пояса. Ночью пришли в дом председателя Кадыра. Кадыр каждому по два мешка зерна насыпал. Угощение предлагал. Мы не остались. Утром опять в Хыналыг пошли.

— Эй, Сабир! Вон опять вертолет покружил!

— Покружил, покружил, на Куба полетел...

— Ничего, он опять прилетит. Будет строить дорогу. Сабир с размаху хлопает Алхаса по плечу:

— Я Рагиму тогда скажу: эй, Рагим! Ты ученый, садись на машину,   Куба езжай! Рис, сахар, соль вези! Рагим утром в машину сядет, вечером вернется. Продукты привезет. Настроение отличное будет! Рис твоего дома — во дворе, сахар — во дворе, монпасье — во дворе, сладкая хитрость — канфет по-русски — у тебя во дворе, свет, телевизор, машина — все во дворе!

И в горах раздается дружный смех. Я сижу рядом с ними и слушаю: чудо! Они смеются! Ханкули жарит мясо. Рагим молчит. А Вахаб и Сабир о чем-то спорят. И журчит удивительный их язык. Как поток Кара-су, что рождаясь в горах, бежит мимо нас и вливается в море вечности.                                           

Валерий Ивченко / фото автора

Селение Хыналыг, Азербайджан

Земля людей: По краю Лигурийского моря

Все, что было до Сан-Ремо, оставалось словно в тумане... В Милане нас встретила генуэзка Раффаэлла, она, в свою очередь, подвела нас к Джампьеро — он стоял у своего новенького автобуса и, одним взглядом познакомившись с нашей толпой, так расплылся в улыбке, будто выдал нам всю Италию разом и тем самым только усилил наше сожаление, что здесь, в Милане, час-другой транзитного пребывания — все равно, что ничего.

...А Генуя, откуда должно было начаться наше путешествие по Лигурии, просто поглотила наш автобус. Мы глядели на город, как из аквариума, на который то и дело наплывали спуски и подъемы лабиринта каменных громад. Глаза не могли задержаться на чем-нибудь одном — мне запомнились лишь Пьяцца-делла-Виттория, и то скорее из-за слишком итальянского звучания названия площади, чем того, что я увидел; университет, парк мопедов перед ним, и еще, на развилке трех улиц запомнился домик Христофора Колумба — такой угрюмой развалиной...

Генуя будоражила из окна автобуса. В хаотическом пространстве скрещивались и переплетались улицы без тротуаров, в беспорядке торчали на разных уровнях дома и дворцы, и надо было, наконец, спуститься к порту, сойти на землю, чтобы вся эта неразбериха рельефа, благодаря которому сложился этот многомерный город, оказалась в едином фокусе и он предстал перед нами похожим на гигантский амфитеатр под безоблачным итальянским небом...

А впрочем, кое-что и от Милана осталось! Соборная площадь, кишащая голубями, и памятник Леонардо да Винчи на Пьяцца-делла-Скала со знаменитым театром «Ла Скала». Кстати, сам оперный театр показался мне неожиданно маленьким.

Мы неслись по самой длинной в мире улице — дороге, называемой Виа Аурелиа и построенной еще римлянами. Она брала свое начало в Риме и тянулась вдоль Лигурийского побережья через территорию Франции и заканчивалась в Испании в городе Барселона с тем же названием — ведь тогда все это была Римская империя. Может, у римлян эта улица была не такая гладкая и не такой ширины, но мы ехали по ней, и никаких проблем, кажется, для нас не существовало...

Мы уже не замечаем движение времени — оно летит, подпираемое попутным ветром; с одной стороны — гладь моря, с другой — горы с бесконечными туннелями, которых итальянцы называют галереями, и такое впечатление, будто не мы проезжаем их, а они пропускают нас через себя...