Джон Рид - Неизвестная революция. Сборник произведений Джона Рида Страница 21

Дан говорит вам, что вы не имеете права восставать. Восстание есть неотъемлемое право каждого революционера! Когда угнетенные массы восстают, они всегда правы…»

Затем взял слово длиннолицый, злоязычный Либер, встреченный ироническим оханьем и смехом.

«Маркс и Энгельс говорили, что пролетариат не имеет права брать власть, пока он не созрел для этого. В буржуазной революции, подобно нашей… захват власти массами означает трагический конец революции… В качестве социал-демократического теоретика Троцкий сам выступает против того, к чему он теперь призывает вас…» (Крики: «Довольно! Долой!»)

Затем говорил Мартов, которого ежеминутно прерывали выкриками с мест. «Интернационалисты не возражают против передачи власти демократии, но они осуждают большевистские методы. Сейчас не время брать власть…»

Снова на трибуне Дан, яростно протестуя против действий Военно-революционного комитета, который послал комиссара для захвата редакции «Известий» и для цензурирования этой газеты. Последовал страшный шум. Мартов пытался говорить, но его не было слышно. Делегаты от армии и Балтийского флота встали со своих мест, крича, что Совет – это их правительство.

Среди дикого беспорядка Эрлих[40] предложил резолюцию, призывающую рабочих и солдат сохранять спокойствие и не слушать провокаторов, призывающих к демонстрации, вместе с тем признавалась необходимость немедленного создания Комитета общественной безопасности, а также срочного издания Временным правительством закона о передаче земли крестьянам и об открытии мирных переговоров…

Тогда вскочил Володарский, резко крича, что накануне съезда Советов ЦИК не имеет права брать на себя функции этого съезда. ЦИК фактически мертв, заявил Володарский, и эта резолюция всего только маневр с целью поддержать его гаснущую власть…

«Мы, большевики, не станем голосовать за эту резолюцию!» После этого все большевики покинули зал заседания, и резолюция прошла…

Около 4 часов утра я встретил в вестибюле Зорина[41]. За плечами у него была винтовка.

– Мы выступили! – спокойно, но удовлетворенно сказал он мне. – Мы уже арестовали товарища министра юстиции и министра по делам вероисповеданий. Они уже в подвале. Один полк отправился брать телефонную станцию, другой идет на телеграф, третий – на Государственный банк. Красная Гвардия вышла на улицу…

На ступенях Смольного в холодной темноте мы впервые увидели Красную Гвардию – сбившуюся группку парней в рабочей одежде. Они держали в руках винтовки с примкнутыми штыками и беспокойно переговаривались.

Издали, с запада, поверх молчаливых крыш доносились звуки беглой ружейной перестрелки. Это юнкера пытались развести мосты через Неву, чтобы не дать рабочим и солдатам Выборгской стороны присоединиться к вооруженным силам Совета, находившимся по другую сторону реки, но кронштадтские матросы снова навели мосты…

За нашими спинами сверкало огнями и жужжало, как улей, огромное здание Смольного…

Глава IV. Конец временного правительства

В среду 7 ноября (25 октября) я встал очень поздно. Когда я вышел на Невский, в Петропавловской крепости грянула полуденная пушка. День был сырой и холодный. Напротив запертых дверей Государственного банка стояло несколько солдат с винтовками с примкнутыми штыками.

«Вы чьи? – спросил я. – Вы за правительство?»

«Нет больше правительства! – с улыбкой ответил солдат. – Слава богу!» Это было все, что мне удалось от него добиться.

По Невскому, как всегда, двигались трамваи. На всех выступающих частях их повисли мужчины, женщины и дети. Магазины были открыты, и вообще улица имела как будто даже более спокойный вид, чем накануне. За ночь стены покрылись новыми прокламациями и призывами, предостерегавшими против восстания. Они обращались к крестьянам, к фронтовым солдатам, к петроградским рабочим. Одна из прокламаций гласила:

«От Петроградской городской думы.

Городская дума доводит до сведения граждан, что ею в чрезвычайном заседании 24 октября образован Комитет общественной безопасности в составе гласных центральной и районных дум и представителей революционных демократических организаций: Центрального исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов, Всероссийского исполнительного комитета крестьянских депутатов, армейских организаций, Центрофлота, Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, Совета профессионального союза и др.

Дежурства членов Комитета общественной безопасности – в здании городской думы. Телефоны для справок №№ 15–40, 223-77, 138-36».

В тот момент я еще не понимал, что эта думская прокламация была формальным объявлением войны большевикам.

Я купил номер «Рабочего Пути», единственной, казалось, газеты, которая была в продаже, немного позже удалось купить у солдата за полтинник уже прочитанный номер «Дня». Большевистская газета, отпечатанная на огромных листах в захваченной типографии «Русской Воли», начиналась крупно напечатанным заголовком «Вся власть Советам рабочих, солдат и крестьян! – Мира! хлеба! земли!».

Передовая статья была подписана Зиновьевым[42], который был вынужден скрываться, как и Ленин. Вот ее начало:

«Всякий солдат, всякий рабочий, всякий истинный социалист, всякий честный демократ не могут не видеть, что созревшее революционное столкновение уперлось в немедленное разрешение.

Или – или.

Или власть переходит в руки буржуазно-помещичьей шайки, и тогда это означает… кровавую всероссийскую карательную экспедицию, которая… кровью солдат и матросов, крестьян и рабочих зальет всю страну. Тогда это – продолжение опостылевшей войны, тогда это – неизбежные смерть и голод.

Или власть перейдет в руки революционных рабочих, солдат и крестьян, и тогда это означает полное уничтожение помещичьей кабалы, немедленное обуздание капиталистов, немедленное предложение справедливого мира. Тогда земля обеспечена крестьянам, тогда контроль обеспечен над фабриками, тогда хлеб обеспечен голодающим, тогда конец бессмысленной бойне…».

«День» давал отрывочные сведения о событиях бурной ночи. Большевики захватили телефонную станцию, Балтийский вокзал и телеграф; петергофские юнкера не могут пробраться в Петроград; казаки колеблются; арестовано несколько министров; убит начальник городской милиции Мейер; аресты, контраресты, стычки между солдатскими патрулями, юнкерами и красногвардейцами…

На углу Морской я встретил меньшевика-оборонца капитана Гомберга, секретаря военной секции своей партии. Когда я спросил его, действительно ли произошло восстание, он только устало пожал плечами: «Чорт его знает!.. Что ж, может быть, большевики и могут захватить власть, но больше трех дней им не удержать ее. У них нет таких людей, которые могли бы управлять страной. Может быть, лучше всего дать им попробовать: на этом они сорвутся…».

Военная гостиница на углу Исаакиевской площади оцеплена вооруженными матросами. В вестибюле собралось довольно много щеголеватых молодых офицеров. Они бродили взад и вперед и перешептывались между собой. Матросы не выпускали их на улицу.

Вдруг на улице раздался громкий выстрел, и началась частая перестрелка. Я выбежал наружу. Вокруг Мариинского дворца, где заседал Совет Российской республики, творилось что-то необычайное. Широкую площадь пересекала по диагонали цепь солдат. Они держали ружья наизготовку и смотрели на крышу гостиницы.

«Провокация, в нас стреляют!» – крикнул один из них. Другой побежал к подъезду.

У западного угла дворца стоял большой броневик с красным флагом и свежей надписью красным «С.Р.С.Д.» (Совет рабочих и солдатских депутатов). Все его пулеметы были направлены на Исаакиевский собор. Выход на Новую улицу был перегорожен баррикадой – бочки, ящики, старый матрац, поваленный вагон. Конец набережной Мойки был забаррикадирован штабелями дров. Короткие поленья с соседнего склада были сложены вдоль здания и образовывали бруствер.

«Что же, тут будет бой?» – спросил я.

«Скоро, скоро! – беспокойно отвечал солдат. – Проходи, товарищ, как бы тебе не влетело! Вон с той стороны придут…» – и он показал в сторону Адмиралтейства.

«Да кто придет-то?»

«Этого, братишка, не могу сказать», – ответил он, сплевывая.

У подъезда дворца стояла толпа солдат и матросов. Матрос рассказывал о конце Совета Российской республики. «Мы вошли, – говорил он, – и заняли все двери своими товарищами. Я подошел к контрреволюционеру-корниловцу, который сидел на председательском месте. Нет больше вашего Совета, сказал я ему. Ступай домой!»

Все смеялись. Размахивая всеми своими бумагами и документами, я добрался до двери в галерею прессы. Здесь меня остановил огромный улыбающийся матрос. Я показал ему пропуск, но он ответил: «Хоть бы вы были сам святой Михаил, – прохода нет, товарищ». Сквозь дверное стекло я разглядел расстроенное лицо и жестикулирующие руки запертого внутри французского корреспондента.