Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №3 за 2003 год Страница 21

Александр Коршунов | Фото Андрея Семашко

Петербургу-300: Воцарение барокко

Очередная статья цикла, посвященного 300-летию северной Пальмиры, поможет читателям совершить путешествие в Петербург середины XVIII века, Петербург времен правления Елизаветы I. Мы увидим город глазами Ивана Шувалова – тридцатилетнего фаворита Елизаветы Петровны, мецената и просветителя, поклонника Вольтера, основателя Академии Художеств и Московского Университета. Хотим напомнить, что проект «Санкт-Петербург. 1703—2003», рассчитанный на целый год, наш журнал осуществляет совместно с Международным Благотворительным фондом имени Д.С. Лихачева.

3 октября 1757 года обер-камергер и фаворит императрицы Елизаветы Петровны Иван Иванович Шувалов поднялся необычно рано – с бастионов Адмиралтейской крепости не прогремела еще и полуденная пушка, а он уже сидел в кресле куафера, который завивал ему локоны. Обыкновенно же Иван Иванович, как и все придворные императрицы, просыпался под вечер, в ранних петербургских сумерках. Но тут обстоятельства сложились так, что вставать ему пришлось раньше обычного – государыня ждала его в Зимнем дворце, а потом предстояла поездка в Царское Село на обед и бал-маскарад. 

Во времена Елизаветы это было важное государственное событие – о бале столицу заранее извещал специальный императорский указ. В нем говорилось, что все приглашенные во дворец обязаны явиться не позже указанного времени и непременно в оригинальных нарядах и масках.

Предстоящее празднество очень волновало Ивана Ивановича, он беспокоился и о прическе, и о новом «машкарадном» костюме. Чтобы ровно напудрить к намеченному событию голову, иные модники приказывали слугам густо «напылить» пудрой в узенькой комнате, а потом, прикрыв тряпицей кафтан и лицо, входили в образовавшийся белый «туман» и прогуливались в нем до тех пор, пока она ровным слоем не оседала на волосах. Не менее важно было приготовить и новый маскарадный наряд! Государыня не терпела, когда на бал приезжали в костюме, оставшемся от прошлого маскарада. Бывало даже так, что при разъезде с очередного бала стоявшие в дверях гвардейцы чернильными печатями специально метили подолы и кафтаны гостей – чтобы в другой раз старого «машкарадного платья» не надевали! И хотя Шувалов был выдающимся интеллектуалом, меценатом, тонким ценителем искусства и науки, он все же оставался человеком высшего света, а значит – петиметром, иначе говоря, модником. И каждый бал при дворе для него, 30-летнего красавца и щеголя, был событием, к которому следовало тщательно готовиться. Со стороны сия подготовительная процедура выглядела комично. О таком петиметре в своей сатире писал поэт Иван Елагин:

«Увижу я его, седяща без убора,Увижу, как рука проворна жоликераРазженной сталию главу с висками сжет,И смрадный от него в палате дым встает < … >Тут источает он все благовонны воды,Которыми должат нас разные народы,И, зная к новостям весьма наш склонный нрав,Смеются, ни за что с нас втрое деньги взяв.Когда б не привезли из Франции помады,Пропал бы петиметр, как Троя без Паллады…»

Но тогда, в 50-е годы XVIII века, когда и во вкусах, и в модах, и в нравах общества безраздельно господствовал стиль барокко, все это было более чем естественно. Вообще, правление Елизаветы Петровны (1741—1761 годы) было временем расцвета русского барокко в самом его нарядном и эффектном итальянском варианте. Этот популярный в те времена во многих странах художественный стиль с капризными завитками, причудливыми изгибами, чувственностью и пышной роскошью был как будто специально создан для Елизаветы. Дворцы барокко служили драгоценной оправой для истинного бриллианта – редкостной красавицы, каковой и была молодая императрица. Она купалась в «озерах» золоченых зеркал своих дворцов и жила, как писал историк В.О. Ключевский, «не сводя с себя глаз».

Поразительно, как быстро изменились столичные вкусы и моды! Еще отцы придворных Елизаветы – современники Петра Великого, расставаясь со своими бородами, слезно просили положить их вместе с собою в гроб, чтобы предстать перед Богом не с голым лицом, а так, как положено православным. А уже их детям и внукам все это казалось ветхой стариной. Во всяком случае, петиметру елизаветинской эпохи важнее всех и всяких дедовских бород была бутылка шампанского или изящный костюм. Новому поколению так шла европейская одежда, так по душе пришлись европейские обычаи, яства да вина! Особенно же заразительной стала французская мода – и тогда самая передовая. Кокетки и щеголи без устали соревновались в нарядах. И пусть до супа «прямо из Парижу» дело еще не дошло, но новая столица России уже дышала одним воздухом с Европой, жила ее интересами.

…Впрочем, в Петербурге времен Елизаветы в роскоши жизни его верхов не было той утонченности, изысканности, которыми (спустя некоторое время) отличалась та же екатерининская эпоха. Рядом с великолепными особняками на Невском проспекте и на Дворцовой набережной стояли ветхие хибарки, регулярные городские сады сменяли зловонные свалки и непроходимые болота. Впоследствии императрица Екатерина II с юмором говорила о елизаветинских временах: «…Из огромного двора, покрытого грязью и всякими нечистотами и прилегающего к плохой лачуге из прогнивших беревен, выезжает осыпанная драгоценностями и роскошно одетая дама в великолепном экипаже, который тащат шесть скверных кляч в грязной упряжи, с нечесаными лакеями на запятках в очень красивой ливрее, которую они безобразят своей неуклюжей внешностью»…

Шувалов любил «мешать дело с бездельем». Пока его одевали и завивали, он разговаривал с приехавшим к нему Михайлой Васильевичем Ломоносовым об издании в Академии наук новой грамматики русского языка, которую Ломоносов все никак не мог закончить – отвлекали опыты, проводимые им в недавно построенной на Васильевском острове химической лаборатории. Надо сказать, что Шувалов и Ломоносов были друзьями, несмотря на то, что их разделяли бездна лет, несходство в образе жизни, статусе и темпераменте. Их связывала дружба, основанная на просвещенном патриотизме, на казавшихся им вечными и неизменными ценностях: вере в знания, талант, науку, неограниченные возможности просвещенного ума, способного на благо России изменить мир и самою ленивую природу русского человека.

И многое им удалось. Тогда было время необыкновенного оптимизма. Казалась, что страна усилием царя Петра вышла из тьмы Средневековья и светлый путь Просвещения свободно расстилается перед нею. Нужно только не уставать учиться.

Чтобы понять интересы и пристрастия такой личности, как Иван Шувалов, нам следовало бы пройти по анфиладе залов его роскошного дворца – на стенах висели полотна Рубенса, Тициана, Тинторетто, Веласкеса (позже сокровища Шувалова составили основу коллекции Эрмитажа), рядом стояли редчайшие антики, скульптура из Европы, редкостная мебель, не менее впечатляющей была и его огромная библиотека. Да и все остальное в доме Шувалова было необыкновенно изящно и изысканно, так же как речь и манеры самого хозяина – человека тонкого, умного, образованного…

Многие обстоятельства благоприятствовали становлению культурного феномена Петербурга в то время: близость к Европе, культурные запросы и интересы императрицы и двора, общий космополитический дух Петербурга – города, широко открытого для контактов с Западом. Да и сам Иван Иванович немало сделал для культуры своего времени. Вообще нужно признать большим счастьем для России то обстоятельство, что в течение 15 лет из всего времени царствования императрицы Елизаветы ее фаворитом был образованный и гуманный Шувалов. Благодаря своему влиянию ему удалось «пробить» многие бюрократические препоны и открыть Московский университет, а также создать Академию художеств в Петербурге.

Собственно говоря, приблизительно в тот момент, когда Шувалова завивали и пудрили перед двумя высокими приемами (то есть в том же 1757-м), в его дворце, едва ли не за соседней стеной, уже начала свою работу «Академия трех знатнейших художеств» – живописи, архитектуры и скульптуры. Шувалов выписал из-за границы преподавателей для первых ее учеников, всячески заботился об их содержании, считая, что не происхождение, а талант является главным критерием отбора юношей для обучения. Еще долго Академия «жила» в доме Шувалова – лишь в 1764-м архитектор А.Ф. Кокоринов начнет возводить монументальное, дошедшее до наших дней здание Академии художеств, стоящее на берегах Невы (хотя планы ее строительства были разработаны еще при Шувалове).

Так получилось, что это место – современная Университетская набережная Васильевского острова, как и ее продолжение – Николаевская (ныне набережная Лейтенанта Шмидта), стали при Елизавете подлинными «набережными русской культуры и науки». В самом деле: на Университетской, у самой стрелки Васильевского острова, уже с 1727 года в Кунсткамере и бывшем дворце царицы Прасковьи Федоровны разместилась Санкт-Петербургская Академия наук с ее гимназией и академическим университетом. Но именно елизаветинский период Академии стал решающим временем в истории и судьбе русской науки. Этот новый для России институт, не так уж и давно перенесенный Петром I с Запада, при дочери великого реформатора окончательно прижился, пустил корни.