Людмила Поликовская - Тайна гибели Марины Цветаевой Страница 22

что служил в Белой гвардии, но и говорит, что, если бы история могла повториться, он снова выбрал бы этот путь.

Очень точно называет Эфрон и главную причину поражения: отсутствие народной поддержки… А вот дальше идет уже что-то странное: «Он (народ. — Л.П.) пошел своей дорогой, — не большевицкой и не белой. И сейчас в России со страшным трудом и жертвами он пробивает себе путь, путь жизни от сжавших его кольцом большевиков». Это какой же путь? Трагедия России в том и заключалась, что народ (в большинстве своем) — кто от страха, кто поддавшись демагогическим лозунгам, кто просто от безвыходности — пошел за большевиками. Этого Сергей Яковлевич — на тот момент — не понимал. Он видел, что во время Гражданской войны народ — то там, то здесь — оказывал сопротивление большевикам. Но потом сопротивляться стало уже невозможно. Этого Сергей Яковлевич уже не знал. Действительность представлялась ему такой, какой он хотел ее видеть. Не здесь ли причина будущего (уже не очень далекого) перерождения белого офицера в советского агента?

Кончается статья патетически: «Наш стяг остался прежним. «Все для Родины» должно пребыть, но с добавлением, которое уже не дает повторения старых ошибок «С народом, за Родину!» Ибо одно от другого неотделимо». Только непонятно, как это осуществить.

В письме к сестре Лиле: «…в Россию страшно как тянет. Никогда не думал, что так сильно во мне русское. Как скоро, думаешь, можно мне будет вернуться? Не в смысле безопасности, а в смысле моральной возможности. Я готов ждать еще два года. Боюсь, дальше сил не хватит». «Моральная возможность» — это надо понимать, что народ «простит» белогвардейцев и он, Сергей Эфрон, сможет ему послужить. И случиться это должно не позже чем через два года? А если нет — что тогда? «Безопасность» его не интересует. Звучит красиво. Но что конкретно это может значить? Он готов сесть в тюрьму? Но как на нарах служить народу? Или он не видит такой опасности, считает ее преувеличенной? Вопросы, вопросы, вопросы…

Начиная с 1924 года Сергей Эфрон — член редколлегии журнала «Своими путями» — органа Русского Демократического Студенческого Союза. Это журнал (литературно-художественный и общественно-политический) о путях к России. Множественное число было призвано свидетельствовать о том, что журнал признает: у каждого свой путь. И все-таки было некое общее для всех кредо, сформулированное в редакционной статье, открывающей первый номер: «Мы демократы и патриоты. И потому мы за возрождающуюся Россию и против ее сегодняшней власти. Наш патриотизм выкован борьбой за Родину, и его горение поддерживается тем, что мы знаем — Россия все-таки есть».

«Возрождающаяся Россия»? Была ли она действительно таковой? Возрождающейся от Гражданской войны — да. Возрождение в общественной жизни — фикция. Возрождение культурное? В культуре было немало интересного. И «Своими путями» продемонстрирует это читателю в специальном номере, отведенном перепечаткам из советских изданий. Но по сравнению с Серебряным веком… И совсем уж фантастично звучат слова о возрождении религиозном. И споры между авторами журнала представляются немного схоластическими. Например, всегда ли демократия — благо или в каких-то ситуациях благо — отступление от демократии? Какое все это имело отношение к России, где демократией и не пахло? Недаром М. Осоргин — публицист умный и блестящий — писал, что статьи журнала, в общем-то правильные и достойные уважения, читать скучновато. Потому и скучновато, что отдает схоластикой. И еще потому, что не было среди авторов «Своими путями» талантов, равных Осоргину.

Статьи Сергея Эфрона — за два года существования журнала он напечатал три — «Церковные люди и современность», «О путях к России», «Эмиграция» — безусловно, из лучших. По своему содержанию они, быть может, не слишком выделяются на общем журнальном фоне, но написаны ярче и эмоциональнее других. Наиболее интересна статья «Эмиграция». Здесь он говорит, что у эмиграции (точнее, эмигрантов) есть три возможности: нелегально ездить в Россию и там заниматься агитационной или даже террористической работой. И справедливо замечает, что это — для немногих. Другая возможность — «самоустройство на годы жизни за рубежом<…> максимальная связь с Россией всеми возможными путями». И, наконец, — легальное возвращение в Россию. Этот путь Сергей Эфрон категорически отвергает: «…как рядовому борцу бывшей Добровольческой Армии, боровшейся против большевиков, возвращение для меня связано с капитуляцией. Мы потерпели поражение благодаря ряду политических и военных ошибок, может быть, даже преступлений. И в тех и в других готов признаться. Но то, за что умирали добровольцы, лежит гораздо глубже, чем политика. И эту свою правду я не отдам даже за обретение Родины. И не страх перед Чекой меня (да и большинство моих соратников) останавливает, а капитуляция перед чекистами — отказ от своей правды. Меж мной и полпредством (где нужно было получать визу в СССР. — Л.П.) лежит препятствие непроходимое: могила Добровольческой Армии». Так мыслит Эфрон-публицист. А теперь сравним с написанным ранее письмом к сестре: «Как скоро, думаешь, можно мне будет вернуться? <…>Я готов ждать еще два года. Боюсь, дальше сил не хватит».

Мы знаем, что Сергей Эфрон в конце концов все-таки переступил. Быть может, именно потому, что не хватило сил ждать?

В Чехословакии Эфрон печатается не только в своем журнале и не только как публицист. Так, в пражском историко-литературном сборнике «На чужой стороне» появляется его мемуарный очерк «Октябрь» (1917), тепло встреченный критикой. «…Талантливо, ибо в виде беллетристики, а не сухих записок, и в то же время с полной откровенностью и правдивостью написан «Октябрь» С. Эфрона. В нем нет описания переворота, но точная запись того, что надлежало пережить офицеру, каким чудом он выжил и что сохранила память», — этот отзыв принадлежит Е. Недзельскому коллеге С. Эфрона по журналу «Своими путями». Тепло отозвался об «Октябре» и лично незнакомый с Эфроном один из лучших критиков эмиграции — Ю. Айхенвальд.

После многолетнего перерыва Эфрон снова возвращается к беллетристике. В эмигрантских сборниках и журналах появляются три его рассказа: «Тиф» — в основе которого реальная история нелегального проезда С. Эфрона, белого офицера, в Москву 1918 года; «Тыл» — в отзыве на который Ф. Степун писал «…он (рассказ. — Л.П.) поднят автором со дна души, настроен на больших, жизнью оплаченных впечатлениях<…> большая острота повествующего слова от почти лирической строфы до карикатурной силуэтности. В общем вещь не только потенциально талантлива, но и удачна, хотя, конечно, есть и срывы». Рассказ «Видовая», на наш взгляд, наиболее слабый. Это попытка «чистой» беллетристики, личный опыт автора здесь никак не задействован. А Эфрон, видимо, принадлежал к тем литераторам, которые могут хорошо писать только о лично пережитом [26].

…Но ведь пережито так много. Почему же написано так мало? (Правда, есть сведения, что Эфрон работал над большой вещью, но мы о ней ничего не знаем.) Ведь Ф. Степун недаром говорил о талантливости автора. Послушаем самого Эфрона: «Мне приходилось и приходится заниматься десятками дел и предметов, которые ничем кроме обузы для меня не являются. Потом у меня нет своего угла, а следовательно и своего времени. Я живу в кухне, в которой всегда толкотня, варка или трапеза или гости. Отдельная комната одно из необходимейших условий работы». Тут, конечно, сразу приходит в голову контрдовод: Цветаева тоже была загружена десятками дел и работала на той же самой кухне. Но Цветаева была Гением. Эфрон гением не был. А то, что под силу Гению, не под силу литератору только

даровитому. Для него отдельная комната и свободное время — действительно условия необходимые. Если бы не революция, не эмиграция… но история, мы уже говорили, не знает сослагательного наклонения.

Марина Цветаева в Чехословакии тоже выступает и в качестве публициста, и в качестве редактора. В журнале «Своими путями» не только ее стихи — она вместе с другими писателями эмиграции приняла участие в анкете, посвященной сегодняшнему дню русской литературы. «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию — может бояться лишь тот, кто мыслит Россию вне себя. В ком она внутри, — тот потеряет ее лишь вместе с жизнью<…> Кроме того, писателю там лучше, где ему меньше всего мешают писать (дышать) <…> Единственное оружие писателя — слово. Всякое иное вмешательство будет уже подвигом гражданским (Гумилев). Так, если в писателе сильнее муж, — в России дело есть. И героическое. Если же в нем одолевает художник, то в Россию он поедет молчать, в лучшем случае — умалчивать, в (морально) наилучшем говорить в стенах «Чека»<…> Что до меня — вернусь в Россию не допущенным «пережитком», а желанным и жданным гостем». Она, «небожительница», не интересующаяся политикой, отлично понимает то, чего не понимает ее муж, — возвращаться-то, собственно, некуда — «той России нету». Есть СССР — страна большевиков, чужая и чуждая. Член редколлегии журнала (а по существу главный редактор) Сергей Эфрон — пока — готов признать и такую точку зрения. Осознанных идейных разногласий между супругами пока нет. Они