Иосиф Сталин, его маршалы и генералы - Леонид Михайлович Млечин Страница 22

12 декабря 1930 года в Берлин прибыла группа высших командиров РККА — знакомиться с немецким опытом, изучать достижения рейхсвера.

5 января 1931 года полпред в Германии Лев Михайлович Хинчук сообщал Ворошилову о том, как весело проводили время его подчиненные (сохранена стилистика и орфография оригинала):

«Дорогой Климент Ефремович,

Мне очень неприятно, чтб приходится начать переписку с Вами по очень неприятному для всех нас инциденту.

По приезде военной группы я их принял у себя, продолжительно беседовал и принял меры к тому, чтобы подготовительная их работа в немецком языке для предстоящей работе была бы налажена. Были они у меня в день нового года, и я с ними опять продолжительно беседовал.

В промежутках мне стало известно, что тов. Авксентьевский по-прежнему подвержен своей болезни. Так, уже на третий день своего нынешнего пребывания он напился и в этом виде проделывал много неприятных историй и в конце концов оказался в своем бывшем санатории с букетом цветом и шампанским. Врачи обращались в посольство для унятия т. Авксентьевского.

2-го января ко мне позвонил тов. Любимов Исидор Евстигнеевич (Любимов был в тот момент заместителем наркома внешней и внутренней торговли и одновременно торгпредом в Германии. — Авт.), не могу ли я устроить у себя т. Авксентьевского, так как он в пансионе скандалит. Любимов поехал в пансион, и ему еле-еле удалось отвести Авксетьевского в его бывшую санаторию. Санаторий согласился оставить т. Авксентьевского у себя только при условии, если останется в санатории кто-либо из русских товарищей...

К Любимову и ко мне явились тт. Егоров и Дыбенко, сообщали, что они принимали все меры к успокоению т. Авксентьевского, что они старались его не допускать к проявлению болезни. Но все это напрасно. Они передавали целый ряд фактов скандального положения, при котором дискредитировались и они, и указывали на то, что если Авксентьевский не будет отозван, то это явится угрозой для работы всей группы.

Причем мне стало известно, что тов. Егоров послал Вам уже телеграмму об этом. Я заявил, что без Вашего твердого решения я отправить тов. Авксентьевского в СССР не могу, и поэтому составил Вам телеграмму, в которой указал, что жду Вашего решения на этот счет.

Вчера вышел тов. Авксентьевский из санатория, и я его устроил у себя в полпредстве. В беседе с ним я выяснил, что тов. Авксентьевский, не снимая с себя ответственности, что не оправдал Вашего доверия и не выполнил возложенные на него обязанности, все же считал в этом виновными товарищей Егорова и Дыбенко, так как, по его словам, они не только его не удерживали от выпивки, но, наоборот, увлекали. Я не могу разбираться в этом вопросе, скажу лишь, что и по-человечески и по-товарищески мне жаль тов. Авксентьевского, но факты говорят против него...

Я не могу иметь доверия к его воле, так как очевидно, он не умеет управлять собою, и поэтому сегодня, когда он потребовал денег перед отъездом, чтобы купить некоторые вещи, я разрешил ему это сделать, но только в сопровождении нашего товарища.

Сегодня тов. Авксентьевский имеет намерение выполнить Ваше требование и поехать в СССР».

Константин Алексеевич Авксентьевский в Гражданскую командовал армией и был у Фрунзе членом реввоенсовета в Южной группе войск Восточного фронта. Михаил Фрунзе его ценил и продвигал. В 1927 году Авксентьевского назначили командующим войсками Среднеазиатского военного округа, в 1928-м — командующим Кавказской армией. Перед ним открывались хорошие перспективы служебного роста. Но поездка в Германию, вернее, пристрастие к алкоголю сломали его военную карьеру.

Александр Ильич Егоров писал Ворошилову:

«Сегодня получена Ваша директива командировать Авксентьевского в Москву. Это надо считать самым необходимым и наилучшим решением вопроса. Это решение снимает «с повестки дня», если можно так выразиться, ставшую для нас в реальной форме опасность подрыва авторитета командира РККА через необузданное поведение отдельных лиц и, тем более, лиц самого высокого ранга, каким является комвойсками округа».

Сослуживцы спешили сообщить наркому, что Авксентьевский пытался изнасиловать хозяйку и прислугу в доме, где его разместили. Когда Дыбенко пытался его успокоить, кричал, что «Дыбенко — проститутка и продал партию, а он не какой-нибудь там комкор, а командарм и никому подчиняться не собирается».

Ворошилов, не зная, как быть, поступил обычным для себя образом — переслал письма Хинчука и Егорова Сталину:

«Дорогой Коба!

Не ругай, пожалуйста, что загружаю тебя моими делами. Ничего не поделаешь, приходится к этому прибегать в силу необходимости. Прошу бегло ознакомиться с копиями писем тт. Егорова и Хинчука, трактующих все о том же — о несчастном Авксентьевском. Как поступить с ним в дальнейшем, буду говорить с тобой лично».

Военный атташе в Германии Витовт Казимирович Путна сообщил Ворошилову, кто щедро снабжал Авксентьевского валютой. Деньги, на которые гулял в Германии Авксентьевский, ему давал по дружбе Шалва Зурабович Элиава, который в 1931 году был переведен в Москву с должности председателя Совнаркома Закавказской Федерации и назначен заместителем наркома внешней торговли. Элиава прислал Авксентьевскому несколько сотен долларов (немалая по тем временам сумма) — помимо командировочных, официально полученных командармом.

30 марта 1931 года политбюро рассмотрело вопрос об Авксентьевском. К заслуженному полководцу отнеслись на редкость снисходительно. По предложению Ворошилова его отправили в бессрочный отпуск, а затем назначили членом правления Центросоюза.

Ни Егорову, ни Дыбенко веселое времяпрепровождение в заграничной командировке нисколько не повредило. Они провели в Германии полгода. После возвращения на родину Александр Ильич Егоров был назначен начальником Штаба РККА.

Ворошилов писал Егорову:

«Вы, очевидно, уже осведомлены, что Авксентьевский обвиняет Вас в спаивании его. Он после моей нахлобучки несколько изменил свою первоначальную версию о спаивании и сетует на Вас, что Вы при нем начали пить коньяк в вагоне, как только тронулись из Москвы.

В спаивание я не верю, глупость и клевета это, но насчет коньяка в вагоне я колеблюсь, возможно, такой грех имел место. Говорю «грех» потому, что в его присутствии Вы этого не должны были делать, так как Вам хорошо известна болезнь (а пожалуй, больше распущенность, чем болезнь) этого человека...»

Сталин спокойно относился к такого рода слабостям.

— Нет людей без недостатков, — говорил он, обращаясь к военным. — Один любит выпить. У других это превращается в болезнь. Таких людей мы лечим, но из партии не гоним. Таких