Павел Уваров - Между «ежами» и «лисами». Заметки об историках Страница 23

«Проблемы генезиса…» тем временем благополучно вышли в свет. Впрочем, после статьи в «Коммунисте» в редакции для подстраховки попросили внешний отзыв. Арон Яковлевич обратился за ним к А.И. Неусыхину. Тот был уже смертельно болен. Он был чрезвычайно напуган всей этой историей, тем более что Данилов требовал поддержать его против Гуревича, а Гуревич – ждал от него публичной отповеди Данилову. Он прекрасно понимал, что «Проблемы генезиса…» в первую очередь направлены против его концепции. У него была тысяча уважительных поводов отказаться от написания отзыва. Но учитель поддержал книгу спорящего с ним ученика. Сообщество медиевистов все же законно гордится «поколением учителей»!

Когда книга вышла, Неусыхина уже не было в живых, и Гуревич успел посвятить эту книгу его памяти.

В мае 1970 года грянуло печально известное обсуждение «книжки в зеленом переплете» на кафедре истории Средних веков истфака МГУ, инициированное министром А.И. Даниловым.

И вроде ничего особо страшного не произошло. Первое назначенное заседание, на которое А.Я. собирался прийти с солидной «группой поддержки» – философов, искусствоведов и историков, – отменили. Партийный университетский руководитель тов. Ягодкин, по-видимому, сообразил, что громкий скандал неизбежен. А медиевистам перспектива выноса своих корпоративных проблем на широкое обсуждение, где «чужие», то есть не члены корпорации, будут в большинстве, также не нравилась. Заседание перенесли на другое число, и проводить его должны были в новом здании только что отстроенной «стекляшки» гуманитарного корпуса на Ленинских горах. Вход туда был по пропускам. Не надо думать, что охрану выставили специально по этому случаю, во избежание идеологической диверсии. Просто там на первых порах действовала достаточно строгая пропускная система. В этом нет ничего странного. Например, в наше нынешнее здание, в котором расположен ИВИ РАН, на семинар по исторической антропологии пускают только по паспорту и пропуску. То есть формально все обстояло достаточно легитимно. Могли пройти только сотрудники МГУ. Для А.Я. Гуревича, конечно, заказали бы пропуск. Вот только он это заседание посетить отказался126.

Университетские медиевисты книгу «Проблемы генезиса феодализма» обсудили на заседании кафедры 20 мая 1970 года. Покритиковали, причем не то что бы огульно. Некоторые выводы нашли интересными. Но решили, что считать эту книгу учебным пособием для студентов не следует. Вот и все. Книгу ведь не велели изъять из библиотек и не объявили антинаучной, автора с работы не уволили127. Правда, затем стенограмма обсуждения была зачем-то опубликована в «Вопросах истории».

Если взглянуть отстраненно – вполне рутинная ситуация из жизни одной кафедры. Но почему же она имела такой резонанс?

Попробуем рассмотреть позиции сторон.

Что же случилось со «спецназом историков»? Испугались? Вообще-то было от чего: напомню, что власть, похоже, не шутила – гремели политические процессы, выгоняли «подписантов», после Чехословакии все говорили об «идеологических диверсиях», вот и студенческий театр Марка Розовского тот же секретарь парткома МГУ Ягодкин прикрыл. А здесь на кон была поставлена не столько личная биография, сколько престиж корпорации. Позволю себе повторить уже приводимую в сносках цитату из кулуарных разговоров того времени: «Советские медиевисты так долго добивались того, чтобы к нам относились как к идеологически выдержанной и правильно мыслящей когорте ученых, и вот Гуревич своей книгой все это разрушил, и мы опять оказались перед сложными проблемами, преследованиями, гонениями»128.

Но внешний фактор был бы слишком простым объяснением. Очень многое определялось законами корпоративной этики.

То, что А.Я. Гуревич – медиевист от Бога, большинство хорошо понимало. Но он так много конвенций нарушил, что был уже и не очень «свой». И все равно – если бы он подвергся нападению со стороны каких-нибудь партийных органов, судьба обсуждения, возможно, сложилась бы иначе. В «Истории историка» приводится забавный эпизод. Через несколько лет, в 1974 году, эти самые органы решили устроить разнос 37-го выпуска сборника «Средние века» за публикацию статьи Гуревича о «покаянных книгах»129. С тем что издание имеет ряд недочетов, медиевисты согласились, но вместо того, чтобы сконцентрировать огонь критики на идеологически невыдержанном коллеге, начали в порядке самокритики разбирать чуть ли не все статьи сборника, причем досталось и бдительнейшему А.Н. Чистозвонову. Серьезное мероприятие было превращено в балаган. И, кстати, в следующем номере вышла еще одна статья Арона Яковлевича, уже о раннесредневековой народной культуре.

Но тогда, в 1970 году, атака была отнюдь не внешней. Да, А.И. Данилов был облечен властью министра. Да, он был в ярости от того, что, несмотря на его статью в «Коммунисте», этот Гуревич не только не прекратил своей деятельности, но, напротив, перешел в наступление. А был Данилов человеком горячим и неуступчивым еще с фронтовых времен. Но для медиевистов он в первую очередь был «своим» – серьезным исследователем, учеником Неусыхина. Самое важное, что он выстраивал ситуацию так, что выступал в роли защитника памяти Учителя от нападок коварного изменника – Гвенелона.

К тому же в глубине души все понимали, что министр-медиевист хотя и излишне резок, но во многом прав. Книга Гуревича действительно была направлена против концепции Неусыхина. Она действительно шла вразрез со всей традицией советской медиевистики, в особенности с ее стилем. Она действительно не могла считаться учебным пособием, то есть органической частью «учебно-методического комплекса» советской медиевистики. Вышло так, что коллеги-«кафедралы» позволили себе быть объективными.

Но как переживал академик С.Д. Сказкин, последний из «поколения учителей», руководивший в ту пору и сектором академического института, и кафедрой МГУ! С какой горечью вспоминает об этом эпизоде Е.В. Гутнова! И вроде бы она ничего особенного на том заседании не сказала. Как знаток историографии она напомнила, что о феодализме как об обществе, основанном в первую очередь на личных связях, а не на вещных отношениях, задолго до Гуревича говорил Жак Флакк. Гутнова, кстати, то же самое вполне могла заявить и ранее, во время выступления Данилова на историографической конференции, когда министр так настойчиво добивался от нее поддержки. Но ведь «при чужих» она этого говорить не стала. И все же Е.В. Гутнова – человек, отнюдь не склонный к чрезмерному покаянию, – говорит обо всей этой истории как о том немногом в своей жизни, за что ей впоследствии будет стыдно. Она чувствовала, что произошло нечто необратимое.

Неприятный осадок от этого обсуждения всячески пытались заглушить. Вопреки опасениям самого Арона Яковлевича, дипломная работа его ученика В. Закса вскоре с блеском была защищена на кафедре, и ему дали направление в аспирантуру. А затем многие книги Гуревича включали в списки рекомендованной для студентов литературы. И при каждом удобном случае подчеркивали заслуги Арона Яковлевича как непревзойденного скандинависта.

Но с тех пор как-то никому не приходило в голову, что Гуревича можно пригласить на кафедру с каким-нибудь выступлением, не говоря уже о спецкурсе. Это было стилистически невозможно для обеих сторон.

Что же касается самого Арона Яковлевича, то, читая его мемуары, трудно отделаться от впечатления, что его кафедральное обсуждение задело куда сильнее, чем все остальные неприятности, коих в жизни он встречал немало. Даже самую скромную попытку представить ситуацию в более сбалансированном виде он воспринимал в штыки и вновь и вновь бросался рассказывать об этом судилище. Неужели он ожидал какого-то иного исхода? Ведь о том, что коллег своих ему переубедить невозможно, он, по его же словам, понял уже давно.

Может быть, его задел больной для корпоративного сознания вопрос – о верности Учителю? Очень похоже. Но для себя Арон Яковлевич этот вопрос решил, посчитав, что истинная верность Неусыхину состоит не в подражании букве, а в верности духу, направленному на неутомимый поиск истины. И потому, участвуя в подготовке «Истории крестьянства», не мог допустить, что происхождение германского крестьянства будет изложено с позиций А.И. Неусыхина130.

Главное же было в том, что, как Арон Яковлевич прекрасно понимал, речь шла не просто о размежевании с родной корпорацией. Это был последний раунд в борьбе за власть. Не за административную (хотя, может быть, и за нее тоже), но – за власть авторитета, принадлежащую тому, кто завоюет лидирующие позиции в науке. Корпорация медиевистов, может быть, и не осознавала этого с такой полнотой, но уступать власть Гуревичу не хотела, да и делиться ею не собиралась.

Однако ставки в этой борьбе были еще выше. Л.М. Баткин, составляя отчаянное письмо в поддержку А.Я. Гуревича, тогда иронизировал по поводу закрытого характера обсуждения, которое «было окружено обстановкой такой таинственности, словно речь на нем должна была идти не об эволюции древних скандинавов и франков, а о новом стратегическом оружии»131. Ирония здесь неуместна. Речь шла именно об интересах государственной важности, ведь медиевистов продолжали считать «спецназом» историков, «солью» земли. Кто побеждал здесь, тот задавал тон в исторической науке в целом132. И стремления властей оградить медиевистику от «идеологических диверсантов» свидетельствовали не о невежестве и обскурантизме, а об их проницательности.