Энтони Бивор - Сталинград Страница 27

Несмотря на катастрофическую ситуацию со связью и снабжением, Красная армия продолжала упорно обороняться. Контратаки осуществлялись преимущественно ночью, потому что днем этого не давала сделать немецкая авиация – тут же следовала бомбежка. Командир одной из рот 384-й немецкой пехотной дивизии, который вел дневник, 2 августа записал: «Русские ожесточенно сопротивляются. Это свежие силы, преимущественно молодые солдаты». На следующий день он писал о том же самом: «Русские оказывают яростное сопротивление. К ним подходят подкрепления. Наш саперный батальон бежал с поля боя. Какой позор!» Его подчиненных мучили сильные боли в животе, вероятно вызванные отравленной водой. «Здесь ужасно, – писал этот командир несколько дней спустя. – Такие страшные ночи… Мы все до одного в напряжении. Нервы не выдерживают».[181]

В попытке лишить люфтваффе господства в воздухе русские перебрасывали на юг авиационные части с центрального и северного участков фронта. Летчики полка ночных истребителей, приземлившись на новом аэродроме, были обескуражены – взлетно-посадочная полоса находилась в поле с кустами помидоров, с которых местные крестьяне продолжали снимать урожай, несмотря на то что рядом взлетали и садились самолеты. Вскоре появление полка обнаружил разведывательный «фокке-вульф». Тут же появились «мессершмитты» и расстреляли аэродром, а заодно и располагавшийся неподалеку рынок. В одно мгновение бытовая сельская сцена превратилась в батальную картину: объятые паникой лошади вставали на дыбы, опрокидывая повозки, дети кричали, пулеметные очереди разносили в щепки прилавки, сраженные наповал крестьяне падали на груды своих овощей и фруктов. Собственно, полк истребителей пострадал меньше. Многие самолеты были на задании. У летчиков часто не хватало времени даже на то, чтобы сходить на полевую кухню, расположенную на краю аэродрома, поэтому техники приносили миски к самолетам и пилоты ели прямо в кабинах. Требования к секретности, о которой непрерывно твердили комиссары, доходили до абсурда. Бойцам из числа наземной обслуги запрещалось даже считать самолеты, стоящие на летном поле… Сколько машин не вернулось с боевого задания, они тоже не знали.[182]

Хаос был невообразимый. Только сплоченность и взаимовыручка помогали пилотам делать свое дело. Показателен такой случай. Командир полка майор Кондрашов был сбит за линией фронта. При вынужденной посадке он сильно повредил левую ногу (впоследствии ее пришлось ампутировать). Крестьянке, жившей неподалеку от места, где посадил свой самолет Кондрашов, удалось вытащить его из кабины и довести до своей избы. Боевые товарищи майора отметили место падения его машины. На рассвете рядом с домом крестьянки приземлился самолет. Пилоты усадили командира на заднем сиденье истребителя в одном из самолетов и доставили его в военный госпиталь.

Воздушные бои над Доном в последние дни июля и в начале августа привлекали внимание всех, кто находился в то время на земле. Немецкие пехотинцы и танкисты прикрывали глаза от солнца, всматриваясь в голубое небо. Советские самолеты обычно атаковали наземные цели в полдень. Эти налеты совершались чуть ли не минута в минуту, поэтому «Мессершмитты-109» стали прилетать заранее. Они поджидали противника и сразу набрасывались на него. Объятые пламенем машины падали по спирали на землю, оставляя за собой дымный след… Каждый подбитый вражеский самолет на передовой встречали восторженными криками. Немецкая армия славила своих асов-истребителей.

В этой маневренной войне штабы танковых и моторизованных дивизий редко утруждали себя маскировкой. Трудясь ночами напролет в наспех поставленных палатках, разрабатывая новые приказы, изучая донесения о расходе боеприпасов и потерях, штабные офицеры быстро поняли, что их лампы привлекают в первую очередь полчища комаров, а не вражеские пули. Днем, переезжая на новое место, они дремали на сиденьях штабных машин.

Командир 16-й танковой дивизии генерал Ганс Хубе мог заснуть даже в разгар сражения, прямо перед штабной палаткой. На подчиненных такое спокойствие действовало магнетически. Папаша Хубе,[183] как звали генерала в дивизии, вообще был колоритен – взгляд василиска, изборожденное суровыми морщинами лицо и черный протез вместо левой руки, потерянной еще во время Первой мировой войны. Хубе, очень организованный и дисциплинированный, был человеком привычки. Велись боевые действия или нет, он не пропускал ни одного приема пищи – ел генерал строго через каждые три часа, ведь на войне нужно много калорий и витаминов.[184] Хотя его нельзя было назвать интеллектуалом, Хубе, по словам многих офицеров, близко его знавших, являлся весьма здравомыслящим командиром. Гитлер восхищался им как солдатом, однако, поскольку этот старый боевой конь[185] прямо высказывал все, что думал, к концу Сталинградской битвы фюрер считал папашу Хубе законченным пессимистом.[186]

Кое-кто из танкистов, служивших под началом Ганса Хубе, презрительно отзывался о глупости русских, которые оставляли свои машины на открытом месте, тем самым делая их легкой добычей пикирующих бомбардировщиков Ю-87 и 88-миллиметровых зенитных орудий, смертельно опасных при стрельбе по наземным целям. При этом немцы понимали, что Т-34 в целом значительно превосходят все боевые бронированные машины, которые выпускала в то время германская промышленность. Правда, прицел у пушки Т-34 оставлял желать лучшего, лишь у немногих русских командиров имелись хорошие бинокли и только считаные танки были оснащены рациями. Однако главным слабым местом Красной армии являлась скудность тактических приемов. Советские танки не использовали рельеф местности, плохо знали основные принципы ведения огня и маневра. И, как скоро был вынужден признать даже Чуйков, они были не способны к координированным действиям с авиацией.

Недооценка немцами противника порой приводила к потере бдительности. На рассвете 30 июля группа Т-34, скрытно приблизившись под покровом темноты, внезапно напала на деревню, в которой располагался штаб Хубе. Немецкие офицеры лихорадочно одевались, а кругом уже рвались снаряды, пылали их машины. Подевильс, фронтовой корреспондент, прикомандированный к дивизии, высунулся из окна дома. «Весьма угнетающее зрелище, – писал он позже в своем дневнике. – Машины стремятся обогнать друг друга в попытке удрать».[187] А накануне немцы были застигнуты врасплох другой атакой, которую Хубе в сердцах назвал гнусным набегом.

Первое потрясение быстро прошло. Подошло подкрепление из 2-го танкового полка, и скоро уже «тридцатьчетверки» пылали яркими кострами на открытом месте, в болотистой низине. Кто-то из советских танкистов в самоубийственном порыве повел свою машину на находившиеся в деревне грузовики, но ближайший немецкий танк прямым попаданием в упор буквально сорвал ему башню.[188] После того утреннего нападения Хубе дал Подевильсу язвительный совет: «Вам лучше отправиться на передовую. Там безопаснее». В тот же день корреспондент вместе со своим напарником покинули штаб дивизии. Они проезжали по гати, настеленной через болото. Один подбитый Т-34 еще дымился. От него исходил запах горящей человеческой плоти…

В штабе корпуса Подевильс узнал, что в течение последних восьми дней Красная армия переправила через Дон больше 1000 танков и почти половина из них уже уничтожена. Эти цифры сильно преувеличены. Советскому командованию удалось собрать всего 550 танков, и многие из них не пытались перебраться на противоположный берег. Винить в преувеличениях нужно в первую очередь сводки, часто искажающие реальную картину. Один немецкий танкист заметил, что, как только было попадание в какой-нибудь русский танк, почти все машины, участвующие в бою, заявляли, что это они его подбили.[189] И все же зрелище множества подбитых советских танков поражало всех, кто его видел. Генерал фон Зейдлиц заметил, что издалека застывшие на месте КВ похожи на стадо огромных слонов.[190] Каким бы ни было истинное количество подбитых русских танков, у многих немцев крепла уверенность в том, что полная победа уже близка. Русская гидра не сможет до бесконечности отращивать все новые головы взамен отрубленных.

Фюрер, снова недовольный медленными, по его мнению, темпами наступления, вернулся к первоначальному плану, согласно которому 4-я танковая должна была помогать 6-й армии захватить Сталинград. Потерянное время и напрасно сожженное горючее он в расчет не принимал. Моторизованные дивизии Гота бросились вперед. Наступая на север и встречая на своем пути совсем слабое сопротивление, они вскоре вышли к городку Котельниково, расположенному всего в 190 километрах к юго-западу от Сталинграда. Однако главный вопрос заключался в том, смогут ли они решить новую задачу. Генерал фон Рихтгофен, опираясь на донесения воздушной разведки, 2 августа записал в своем дневнике: «Русские перебрасывают силы к Сталинграду со всех направлений».[191]