Зардушт Ализаде - Конец второй республики Страница 27

В Джебраиле Хуррият на самом деле организовал нам встречу с группой активистов митингового движения ноября 1988 года. Среди этих людей были врачи, учителя, экономисты, инженеры, чиновники. Всех интересовала судьба Карабаха. Джебраильский район граничил с одной стороны с Ираном, с другой — с Гадрутским районом НКАО. Из сел Гадрута уже совершались набеги на села Джебраила, угоняли скот, крали людей ради выкупа или обмена на бензин и скот. Людей мало интересовала перестройка, народовластие и реформы, более всего их мысли были направлены на защиту своих семей, сел, земли. В 1988 году милиция конфисковала все охотничьи ружья у жителей, и теперь население было лишено возможности защищаться. Сама милиция была не в состоянии защитить людей, да она все время опасалась непредсказуемой реакции вышестоящего начальства.

Я рассказал о принципах организаций опорных групп, проведения выборов делегатов на учредительные конференции районных отделений, основных направлениях деятельности НФА. Затем Хуррият сообщил, что хочет познакомить меня с одним очень важным в их районе человеком, прокурором. Вагиф, Хуррият и я отправились в ресторан в роще. Здесь состоялся обед и разговор с прокурором. Я внимательно вслушивался в слова районного прокурора, стараясь понять его намерения. Вагиф же предался любимому им ритуалу поклонения Бахусу. Прокурор производил впечатление человека хитрого и бывалого. Кроме судьбы Карабаха, района и его самого, ему была интересна судьба режима, хотя такие разговоры летом 1989 года в Азербайджане, на мой взгляд, были преждевременны: режим выглядел еще крепким. Еще я понял, что прокурор не прочь подсидеть первого секретаря, который чем-то не угодил ему. Я отделался от прокурора общими фразами о перестройке и, оторвав Вагиф бея от любезной его сердцу обстановки застолья, ушел.

Заночевав у Хурриета дома, на следующий день мы отправились в соседний райцетр Физули, где, как мне сообщили, группа жителей хотела провести встречу с «беями из Баку». Мы выехали в Физули, нашли людей, которые хотели встретиться и поговорить, но выяснилось, что встречу запрещает первый секретарь райкома партии Джаваншир Мамедов. «А гулять в парке он вам не запрещает?» — спросил я. «Нет» — ответили озадаченные физулинцы. «Пошли гулять в парк. И позовите всех, кто хотел встретиться с нами». В городском парке я с Вагифом встали в центр, нас окружили люди. Они спрашивали, мы отвечали. Беседа с небольшой группой людей очень быстро переросла в нечто большее. Вокруг нас уже было около сотни людей. Вести беседу с таким числом людей было затруднительно. Я решил, что лучшая форма беседы в таком случае — формат митинга. На ступеньки встал Вагиф и начал выступать. Он критиковал власть местную и центральную, говорил о проблемах народа, о Карабахе. Вагиф оказался хорошим оратором, знающим язык простонародья. Вдруг появился офицер милиции вместе с несколькими рядовыми сотрудниками. Вагиф буквально осел голосом и телом. Мы могли опозориться. Слушатели тоже начали замечать перемену в поведении бравого оратора. Я быстро перехватил инициативу, начал говорить еще резче, камня на камне не оставив от политики партийного и советского руководства республики. Недалеко от митингующих остановилась голубая «Волга», из заднего сидения вылез грузный мужчина с красным лицом и стал слушать меня. «Первый секретарь приехал» — выдохнула толпа. Это еще больше раззадорило меня. Я перешел на конкретные имена, на конкретные деяния руководителей республики и страны.

В это время из толпы некий мужчина стал мешать выступлению, бросать оскорбительные реплики. «Не обращайте внимания, это — штатный провокатор райкома партии, директор универмага», — объяснили мне физулинцы.

После меня желающих выступить не оказалось, и я «закрыл» митинг. Ко мне подошел офицер милиции и сказал, что товарищ Мамедов просит меня подойти к нему. Я направился к «Волге». Мамедов был весь покрыт испариной и непрерывно обтирался уже мокрым платком. К моему удивлению, Мамедов оказался добродушным человеком. «Я болею, поднялся с постели с температурой. Не хорошо, что гости из Баку не сообщили мне о приезде. Я бы организовал все по-людски, а не так. Коли вы здесь, то вы — мои гости. Пойдемте, разделим кусок хлеба».

Я отказался от любезного предложения секретаря райкома партии отобедать с ним и, сославшись на срочные дела, уехал обратно в Джебраил. Проку от Вагифа с просевшим от страха голосом не было, и я счел за благо поручить его заботам Сары, попросив отослать нашего поэта обратно в Баку. Сам же уже с новыми друзьями, джебраильцем Мохаммедали, бывшим десантником, человеком с поэтической душой, его двоюродным братом Асифом на стареньких «Жигулях» поехали в Зангиланский район, на важную железнодорожную станцию Миндживан на границе с Арменией. Там, на станции, мы провели встречу с группой жителей, ответили на вопросы, рассказали о том, как формируются структуры Фронта, и поехали через Губадлинский район в Лачин. В Лачине состоялась еще одна встреча, в Туршсу, прямо рядом со знаменитым источником минеральной воды. Я ответил на очень, на мой взгляд, важный вопрос лачинского фронтиста Арифа Пашаева: как отвечать партократам, которые противопоставляют курдское меньшинство района остальному населению. Смысл старого имперского принципа «разделяй и властвуй», идеологические аргументы против такого приема были быстро схвачены моими лачынскими собеседниками и в дальнейшем, как они сами рассказывали, позволили им пресечь раскольническую деятельность партократов.

В Зангилане меня познакомили с Гарибом Миримли, внуком легендарного абрека Гачаг Наби. Это был огромного роста мужчина, добрый, как ребенок. На обратном пути он сопровождал нас. На территории Зангиланского района, уже ночью, на посту нас задержала милиция. «Первый секретарь райкома партии товарищ Мехдиев хотел бы переговорить с вами» — сказал мне офицер. «Ты хочешь встретиться с ним?» — заботливо спросил меня Гариб. «Нет» — ответил я. Потомок Гачаг Наби схватил офицера своими ручищами, приподнял и перенес его на обочину. Обернувшись к нам, он сказал: «Уезжайте». И мы уехали.

Но уже через десять минут нас нагнали милицейские «Жигули». Асиф не давал обогнать нас, каждый раз срезал ему дорогу. Вот так, гоняясь друг за другом и петляя по дороге, мы доехали до Джебраила. Недалеко от райцентра Асиф остановил машину и вышел с Мохаммедали. Офицер милиции выскочил и подбежал к ним с криком: «Почему вы убегаете?». «А почему ты гонишься за мной?» — спокойно вопросом на вопрос ответил мой новый друг Мохаммедали. «Секретарь велел нам привести его для беседы» — уже миролюбиво ответил офицер. «А мой гость не желает с ним говорить. У вас есть ордер на его арест?»

Ночь, ситуация три против двоих — Мохаммедали, его двоюродный брат Асиф и я против двух офицеров милиции, спокойный и даже насмешливый тон водителя, а главное, неопределенность данного распоряжения поколебали решимость представителей власти. Привести как? Вежливо пригласили — отказался. Хотели силой — оказал сопротивление, уехал. Теперь вот стоят и явно собираются не подчиняться. Применить оружие? Вот насчет оружия у милиционеров и были сомнения. Время смутное. Народ зашевелился, встает с колен, растерянность властей чувствуют все. Применишь оружие, можешь потерять погоны. А погоны, они кормят семью.

Милиционеры пообещали Мохаммедали разобраться с ним позже и уехали. А мы заночевали в его недостроенном доме, под открытым небом. Я смотрел на звездное небо и думал: «Что ждет нас? С таким сознанием, с таким государством?»

На следующий день, растроганный до слез заботой и верностью своих новых фронтистких друзей, я сел в автобус и вернулся в Баку.

В Баку меня ждали грандиозные события. НФА объявил о трехдневной забастовке, которая удалась. Сорокатысячный митинг, еще один митинг, уже под пятьдесят тысяч! Нас пригласил на переговоры Виктор Петрович Поляничко, второй секретарь ЦК КПА. Про него говорили, что он был советником Наджибуллы по партийной линии, является не столько партийным работником, сколько генералом то ли КГБ, то ли ГРУ.

В назначенный день в здании райкома им 26 Бакинских Комисаров, рядом с одноименным сквериком, члены Правления сидели в большой комнате и ждали опаздывающего секретаря ЦК. Иса, прогуливаясь по комнате, за дверью на балконе нашел резиновую милицейскую дубинку. Дубинка в райкоме вызвала у нас массу ассоциаций, все больше издевательского характера. Пока Иса вытворял с дубинкой разные упражнения, вошел высокий грузный человек с усталым видом. Это и был Виктор Петрович Поляничко, человек, которому предстояло сыграть важную роль в жизни нашего народа в ближайшие два года.

Разговор у нас получился ровный, спокойный, но безрезультатный. Поляничко говорил о сложности ситуации в НКАО. Мы отвечали, что тому причина бездействие и беспринципность центральных и республиканских властей. Поляничко говорил, что забастовки наносят огромный ущерб не только экономике, но и авторитету республики. Мы отвечали, что у республики, права которой каждый день топчут экстремисты и преступники на глазах всего СССР, нет и быть не может никакого авторитета. Поляничко говорил о неустанной заботе республиканского руководства о народе, о том, что оно недосыпает, работает по восемнадцать часов в сутки, мы отвечали, что народу интересна не мера труда, а его результат. Как я понимал, жаловался он нам не для того, чтобы вызвать у нас сочувствие к себе, а чтобы установить человеческий контакт. Я внимательно наблюдал за ним, сравнивал его с теми арабскими и советскими государственными деятелями и дипломатами, с кем мне приходилось работать, кого я переводил. Поляничко производил впечатление человека умного и хитрого, умеющего «вести» собеседника и направлять диалог. Но, увы, на этот раз его позиция была очевидно слабой, защитить ее было невозможно. Мы расстались ни с чем. Он обещал доложить в ЦК и Москву. Мы обещали продолжить нашу линию.