Алан Кларк - План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 Страница 27

Вскоре 10-й корпус оказался под сильнейшим давлением, и на их призывы о помощи Лееб ответил, может быть, с излишней щедростью. Манштейн был придан 16-й армии и получил приказ на изменение направления. Результатом стало то, что критические дни с 14-го по 18 августа 56-й танковый корпус провел в марше и контрмарше, закончив тем, что занял позицию на фланге, в 150 милях от центра тяжести сражения.

Контратака 48-й армии русских спасла Лужский фронт от уничтожения. Но их положение оставалось очень тяжелым, так как вся русская линия обороны постепенно крошилась. Во второй неделе августа пали Нарва, Кингисепп и Новгород, а дивизия СС «Мертвая голова» прорвала южный фланг и захватила Чудово – важную станцию на железной дороге Ленинград – Москва.

В самом Ленинграде миллион жителей круглосуточно работал на широком оборонительном рубеже вокруг города. Партия мобилизовала каждого человека из своего огромного людского фонда в трудовые или полувоенные организации[59]. Везде слышались призывы, и все стены были оклеены прокламациями:

«Угроза нависла над Ленинградом. Наглая фашистская армия рвется к нашему славному городу – колыбели пролетарской революции. Наш священный долг – преградить своей грудью дорогу врагу у стен Ленинграда». 20 августа.

«Товарищи ленинградцы! Дорогие друзья! Наш горячо любимый город находится в непосредственной опасности нападения немецко-фашистских войск. Враг пытается проникнуть в Ленинград… Красная армия доблестно защищает подступы к городу… и отражает его атаки. Но враг еще не разбит, его ресурсы еще не истощены… и он еще не отказался от своих грабительских планов захвата Ленинграда». 21 августа.

«Враг у ворот Ленинграда! Серьезная опасность нависла над городом. Успех Красной армии зависит от героического, доблестного и решительного сопротивления каждого солдата, командира и политработника и от того, насколько активной и энергичной будет помощь, оказываемая Красной армии нами, ленинградцами». 22 сентября.

Любому человеку, искушенному в двойном смысле всех коммунистических текстов, было ясно значение воззваний. Над Ленинградом нависла угроза полного разгрома.

Теперь мы подходим к крайне любопытному эпизоду, пружины которого до сего дня скрыты завесой тайны. 20 августа Ворошилов и Жданов организовали Военный совет обороны Ленинграда. В течение суток Сталин по телефону уже «выражал неудовлетворение» тем, что совет был организован без консультации с ним. Ворошилов стал говорить, что это «соответствовало реальным требованиям обстановки», но Сталин не был настроен выслушивать партийный жаргон подобного рода и предложил «немедленный пересмотр личного состава» – то есть отставку Ворошилова и Жданова. Это было немедленно сделано, но на этом дело не кончилось. В конце августа прибыли два члена ГКО, Молотов и Маленков, с заданием «организовать оборону». Прошло несколько дней, обстановка быстро ухудшалась, и тогда Ворошилова, освободив от «ответственности» за военные операции, вернули в ГКО в Москву. Заменившим его генералом был начальник штаба Красной армии, «пожарный», который в свое время будет приезжать и стабилизировать практически каждый опасный сектор Восточного фронта, – Георгий Жуков.

Некоторые историки приводят слух о том, что Ворошилов якобы выступал за сдачу города после того, как немцы взяли Шлиссельбург и завершили его окружение. Говорится, будто Жданов обратился через голову Ворошилова к Сталину. Но судя по тому, что мы знаем о характерах действующих лиц, более вероятно то, что Сталин заподозрил Ленинградский Военный совет в возможном превращении в ядро оппозиционного правительства, которое со временем могло бы угрожать его собственному авторитету в стране или пойти на сепаратные переговоры с врагом. В Ленинграде всегда жила традиция самостоятельности, а коммунистическая доктрина учит, что внутренний враг всегда самый опасный.

Осенью 1941 года, когда немцы с каждым днем придвигались все ближе, все население города сплотилось на всех уровнях. Им говорили:

«Немцы хотят разрушить наши дома, завладеть нашими заводами и фабриками, расхитить наше народное добро, залить улицы и площади кровью безвинных жертв, замучить гражданское население и поработить свободных сынов нашей страны…»

Они верили этому и были правы. Казалось, теперь город вот-вот сдастся на милость немцев. Перед немцами открывалась заманчивая перспектива, да такая, что обещала утолить даже их ненасытную жажду крови.

«Проблема», разумеется, касалась гражданского населения. Первое «твердое решение» Гитлера было «сровнять город с землей, сделать его необитаемым и освободить от необходимости кормить население зимой». После того как город будет стерт с лица земли, эту местность можно будет отдать финнам. Однако финны, к сожалению, очень не хотели иметь какое-либо отношение к этому плану. Возникал вопрос и о мировом общественном мнении. Массовые убийства в таких масштабах было бы нелегко объяснить – даже тем, кто взирал на Гитлера как на сокрушающий большевизм молот. Тогда Геббельсу было дано указание сфальсифицировать план, в соответствии с которым Советы якобы намерены уничтожить город сами.

Германские военные не желали вообще «связываться» с гражданским населением. Варлимон подробно изучил этот вопрос и подготовил меморандум. «Нормальная» оккупация была отвергнута. Но можно было бы пойти на эвакуацию детей и стариков (надо думать, в «душевые камеры» концлагерей) и «предоставить остальным право умереть от голода». Но это тоже могло привести к «новым проблемам». Возможно, лучшим решением было бы изолировать весь город, окружив его проволокой под током и охраной с пулеметами. Но тогда осталась бы «опасность эпидемий». В случае если это решение будет принято, корпусным командирам будет необходимо применять артиллерию против гражданских лиц, пытающихся вырваться из города, поскольку Варлимон считал, что «сомнительно, чтобы пехота стреляла в женщин и детей, пытающихся вырваться наружу». В любом случае «ликвидацию населения нельзя возлагать на финнов».

Была также возможность заработать пропагандистский капитал на этом деле – предложить филантропу Рузвельту прислать либо запасы продуктов жителям города, не попавшим в плен, либо выслать нейтральные суда под эгидой Красного Креста, чтобы увезти их на свой континент…

Правильным решением было бы герметически закрыть Ленинград, затем ослабить его террором (то есть воздушными налетами и артиллерийским обстрелом) и голодом. Весной же захват города «…будет возможен, выживших надо переместить в глубину России и затем сровнять Ленинград с землей бризантной взрывчаткой».

Йодль, непосредственный начальник Варлимона, одобрил меморандум, заметив, что он «морально оправдан», поскольку при отступлении враг заминирует город.

Как нередко бывало на всем протяжении русской кампании, германское руководство военными операциями страдало от взаимных противоречий в силу личных и политических факторов. Первым камнем преткновения стала позиция Маннергейма и финнов. После распада Лужского фронта Кейтель написал Маннергейму послание с просьбой, чтобы финская армия начала оказывать «реальное давление» на всем Карельском перешейке, а также, чтобы она перешла за Свирь северо-восточнее озера Ладога.

28 августа Маннергейм отверг этот план, который тут же снова начали ему навязывать. Он снова отверг его (31 августа) и остался совершенно непоколебим, даже при личном приезде Кейтеля, прибывшего 4 сентября уговаривать его.

С военной точки зрения это упрямство со стороны одного из верных союзников крайне беспокоило немцев. Вермахт больше не имел стратегического резерва. Удавалось только создавать какую-то форму оперативно-тактического резерва путем переброски танков и мобильных средств у одной группы армий для усиления другой. Следовательно, у ОКХ не было средств оказания нажима на северный фланг русских. Таким образом, к началу сентября уже существовала жесткая практическая необходимость в пользу «герметической изоляции» города, а не его штурма.

Гитлер, с нетерпением наблюдавший за развитием действий на флангах, начинал заглядываться на перспективу захвата Москвы. Его воображение, обгонявшее на несколько недель ход реальных операций, тем не менее предсказывало их развитие с замечательной точностью. 6 декабря он подписал Директиву № 35, которая предусматривала возвращение танковых групп в группу армий «Центр» и подготовку к наступлению на русскую столицу. Из-за некомплекта во многих танковых дивизиях пришлось придать всю группу Гёпнера группе армий «Центр», кроме уже имеющихся групп Гота и Гудериана. В этой директиве также приказывалось 8-му воздушному корпусу вылететь со своих баз в Эстонии на юг для усиления Бока. Этим решением в распоряжении Лееба было оставлено менее 300 машин, большинство которых были истребители ближнего боя или транспортные самолеты и самолеты связи.