Вера Шапошникова - Ярославичи Страница 29

Сложен, порой противоречив исторический процесс, в две краски его не нарисуешь, не отразишь. Одно показалось бесспорным: любят и нынче пошехонцы свой город, гордятся людьми.

— Тут у нас живет одна замечательная женщина, — сказал заместитель редактора районной газеты «Сельская новь» Анатолий Александрович Есин. — Исключительная в своей отрасли производства. Мастер высшего класса. Есть такая квалификация.

— Чаще слышала: «Мастер — золотые руки»...

— «Золотые руки» тоже были у нас. Есть такое слово: суса́ль. Нет, не сусала́. Вероятно, слышали выражение: «Смажу по сусалам»? — Есин покачал головой: — Я имею в виду другое. Сусальное золото. Тончайшие листки, Те, что идут на позолоту.

— «Позолота вся сотрется, свиная кожа остается...»

— Вы о чем?

— Нет, нет, продолжайте. Просто вспомнилась сказка Андерсена.

— Это не сказка, а самая настоящая быль. Существовал тут у нас кустарный промысел. Говорили, что больше такого нет и не было по России. Так ли это, не берусь утверждать, Но промысел этот древний. Может быть, и возник в пору Шехонского княжества. Золотобои. Золото для работы нужно, а где оно у крестьян?. Есть мнение и о том, что триста лет существовал этот промысел. Семнадцатый век. Большие постройки. Храмы, палаты. Отделка. Золото шло и на купола и на царские врата, на оклады икон. Пошехонцы ведь были иконописцами. То, что делали золотобои, стоит на грани с искусством. Вообще-то, мне думается, это и есть большое искусство. Не в том выражении, как это принято понимать. Художественных полотен не создавали и модных ювелирных поделок на выставки тоже не поставляли. Но эти мастера без всяких, понимаете, теоретических обоснований, без точных расчетов и вымерений могли производить работу сложнейших машин. Особое, тончайшее чувство материи. Да, да, вы слышали, конечно...

— Я слышала об удивительных мастерах, которые молотками распластывали золотую пластинку, уложив ее предварительно в специальную книжечку из телячьей кожи, до такой воздушной и филигранной тонкости, что стоило взять ее, уверяли, рукой, как она словно таяла. На пальцах оказывалась одна лишь золотистая пыльца. А этот воздушный листок, толщиною в сотые доли миллиметра, разбивали вслепую. Обладали те мастера каким-то особым чутьем. Мне казалось, такие люди должны представлять интерес для науки. Занимается же бионика изучением органов чувств животных и человека. Целые институты созданы... В разных странах...

— Но почему вы о них говорите в прошлом времени? Я надеялась их увидеть...

Есин как-то огорчительно покряхтел. Сказал с сожалением в голосе:

— Опоздали. Золотобойного промысла у нас больше нет.

— Как нет, куда же он делся?

— Закрыли. Признали нерентабельным.

— Вы сами же сказали, что это — искусство. Как может быть оно нерентабельным? Это же опыт поколений. Исторический опыт. Богатство народа. Тут ведь живое чувство в основе! То, что привязывает к жизни, создает особую атмосферу творчества. Ведь только тут, в Пошехонье, жили эти уникальные мастера? Может, время пройдет, и о золотобоях скажут: быть того не могло. Не слишком ли много ценностей, скопленных предками, мы сгоряча отнесли к отсталости и невежеству?

Есин, кивая, слушал. Спросил:

— А сами-то вы что по этому поводу скажете?

Мне нечего было больше сказать, и я поспешила напомнить о том, с чего и начался наш разговор:

— Так кто же этот мастер высшего класса?

Есин загадочно улыбнулся, спросил:

— Сыр любите?

— А кто же его не любит!

— Про наш, пошехонский, знаете? Ну вот, создатель его и есть тот самый мастер высшего класса. Галина Алексеевна Каменская.

Значит, «Шехонское княжество» не обделено людскими богатствами. В пути, когда я добиралась сюда, автобус шел просекой, и стояли вдоль дороги смешанные леса, мелькали деревни с крепкими, крытыми шифером избами, с резными наличниками, светелками. На дорогах, хотя лошадей и тут заменили машины, по-прежнему что-то выискивали не только галки и воробьи, но и нарядные, как новогодние елочные шары, щеглы, снегири, чижи и синицы. Не было и следа уныния, нищеты, о чем в свое время с такой надрывностью и тоской писал в своих стихах и поэмах Некрасов. За всю дорогу не встретилось ни одной перекосившейся, крытой соломой избы, запечатленной на фотографии в его музее-усадьбе.

Эти добротные деревенские избы, птицы, уютные улицы города, веселые перезвоны капели, запахи свежей стружки, которыми извещает о себе весна, звонкие голоса ребятишек на ледяной горе против дома на набережной Пертомки, где я жила, определили, обострили восприятие жизни нынешнего, начала восьмидесятых годов, Пошехонья — города, герб которого: в золотом поле две зубчатые зеленые полосы. Посредине, на серебряном щите — медведь во весь рост, с секирой на плече — принадлежность Ярославлю.

Мастер высшего класса

В один из сверкающих, звонких дней стояла я у Доски почета, как раз напротив сквера с памятником погибшим и аллеей Героев, и вглядывалась в фотографию Героя Социалистического Труда, лауреата Государственной премии, мастера-сыродела высшего класса Галины Алексеевны Каменской. Фотограф запечатлел в торжественную минуту эту нарядную, красиво причесанную женщину, передал волевую силу близко и глубоко посаженных глаз. Но, конечно, он не смог отразить всего того, что таил этот взгляд, раскрыть то, что было обозначено в подписи.

Доска почета с фотографиями лучших людей города и памятник напротив нее, и аллея Героев здесь, в сердце райцентра, были как бы символом не только внешнего, но также и внутреннего богатства пошехонцев, духовной основы, на которой развивается жизнь.

Бывает порой, что в обличительном упоении мы как бы перестаем замечать, как нечто второстепенное, то «внутреннее», те порывы и поиски человека, которые — был даже период — окрестили достоевщиной. А поиск этот был всего чаще внутренним озарением человека, духовным его богатством, искавшим своего материального выражения.

Я снова вернулась мыслью к искусству золотобоев, делу, в которое вкладывали мастера свое «внутренние», чему радовались при удаче, переживали, когда дело не ладилось. Будут ли столь же трепетно относиться они к иному занятию? Ведь к золотобою они были привязаны опытом поколений, воспринимая его «нутром». Теперь их книжечки и молотки перекочуют в музей, к Зинаиде Павловне, а может, и вообще затеряются в потоке времени и прогресса.

Я шла в райком, поговорить о Каменской, Время было послеобеденное. Инструктор райкома партии Алексей Михайлович Гуляев, связавшись по телефону с директором предприятия Богачевым, узнал: лучше всего прийти на завод утром, чтобы увидеть процесс приготовления сыра. Что же касается Каменской, то завтра у нее выходной.

— Можно ее попросить перенести выходной, — сказал Алексей Михайлович.

— Нет, нет, — я замахала руками. — Спросите только, не будет ли она возражать, если я к ней домой нагряну?

— Ну что вы, она прекрасная женщина, приветливая, радушная. Слава совсем ее не испортила. Труженица великая.

Я все-таки попросила согласия, и встречу назначили на послеобеденный час.

В городской библиотеке, главной из семидесяти одной библиотеки района, я листала газету «Сельская новь». Каковы повседневные заботы района? В газете они отражены широко: в страдную пору в статьях, зарисовках, очерках рассказывалось о главном — уборке хлебов, тереблении льна, о кормах, которые продолжали накапливать в двадцати колхозах и пяти совхозах района, основное направление которых в этой зоне рискованного земледелия — льноводство и животноводство.

Шли совещания в партийных, советских организациях, посвященные и уборке, и сохранению урожая, осеннему севу озимых, особенно ржи, которые, не в пример яровым, дают более высокие урожаи. Педагоги, учителя обсуждали проблемы воспитания и учебы. Широко отмечался полувековой юбилей льнозавода, работающего нынче по новой технологии, принимая от хозяйств лен соломкой, без вылежки.

Помещались фотографии пошехонцев. Хорошие, умные лица сельских тружеников — механизаторов и доярок. С одного из снимков смотрел пожилой, чисто выбритый человек, в очках, с плотно сжатым ртом, придающим лицу строгое и суровое выражение. Это был житель деревни Оборино, ветеран Великой Отечественной войны и колхозного труда Иван Алексеевич Андронов, недавно отметивший свое столетие. Позже мне говорили, что долгожители в Пошехонском районе не такая уж редкость.

Заинтересовал меня очерк литератора А. Кочкина, посвященный льну. Он печатался с продолжением в нескольких номерах. Автор с любовью, с глубоким знанием дела рассказал об этой поистине золотой культуре, древнейшем народном богатстве, которое бережно сохраняют в районе.

В свободное время ходила по городу. В небольшом павильончике городского базара, где старик топил железную круглую печь, на меня неожиданно глянуло старое Пошехонье.