Вера Шапошникова - Ярославичи Страница 3

Когда среди хмурых, косматых елей мелькнуло темное зеркальце озерца и путники проводили его взглядами, я нарушила воцарившееся молчание:

— А правда, здесь недостает только васнецовской Аленушки? Говорят, в этом озере дна нет...

— Мерили — не хватило веревки, — откликнулся загорелый пассажир. Складки его лица смягчились, мы засмеялись, и сразу установилась атмосфера доверительного общения, свойственная путникам, оказавшимся в одном автобусе, машине или купе поезда.

— Очень красиво здесь. Васнецов удивительно точно и ощутимо передал поэзию русской природы...

Я села боком, так, что мне постоянно стали видны оба попутчика.

— Разве один Васнецов? А Левитан? А Поленов? А Врубель? — охотно поддержал разговор загорелый. — У этого даже не поэзия, а какая-то фантасмагория. Видели утренние туманы? Солнце их чуть-чуть подкрасит, небо в это время начинает оживать и тоже мазнет голубизной. И они колышатся, переливаются в низины, будто «Царевна Лебедь» плывет над землей. И тает и будоражит воображение. Помнишь, как мы с тобой стояли в Третьяковке и говорили об этом, о постижении художником природных тайн? — Он замолчал, погрузившись в воспоминания.

— Да, природа здесь сказочная. Древние ледниковые ландшафты, места исторических событий. — Его товарищ повернулся к окну. — До нутра пробирает, до самого сердца. — В его голосе мне послышались грустные нотки. — Полсвета исколесил, видел причесанные европейские пейзажи. Красиво, культурно, а душа спокойна, не трогает почему-то. Эх!..

Пассажир, которого я мысленно назвала «хозяином», заметил с доброй иронией:

— Уж не потому ли ты дорогу забыл в Переславль, что боишься за сердце? Вот так и бывает, сокрушаемся, тоскуем о родной красоте, но предпочитаем жить там, где не щемит сердце. Конечно, человек ищет где лучше, только нам-то как быть со своей повседневностью? Ты уж меня извини, небось скажешь: не для того я еду к тебе, чтобы слушать нотации.

— Да нет, не скажу. Только ты же знаешь, как все получилось... — «Гость» покачал головой. — Работа, семья, да и здоровье давно уже стало пошаливать. Отпуск приходится проводить в санаториях.

— Наш климат хороший...

— Знаю, но, кроме климата, нужно лечение, условия и режим. С этим тут, сам говоришь, туговато. К тому же, что ты вот, живя постоянно в городе, что для него можешь сделать? Раньше все же, когда было Общество, собирались, каждый нес свою лепту. А нынче люди разобщены. Деревня заполнила Переславль. Для них он пока чужой. Не помнят традиций, не знают истории.

— Напрасно так думаешь, — сказал суховато и сдержанно переславец, однако спорить не стал.

Таксист торопился, думая, видно, сделать еще один рейс, а кто-то, мчавшийся следом, сигналил, требуя уступить дорогу. Водитель прибавил газу. Преследователь не отставал, садился буквально на хвост и все норовил обогнать. Мы тоже втянулись в гонку, следили за настигающей нас машиной. Даже старушка опять завздыхала:

— Господи, спаси ты нас, грешных. Куда же он так торопится?

И было неясно, кого она осуждает — нашего ли водителя, или того, чьи побелевшие от азарта глаза смотрели на нас, отраженные зеркалом.

Невесть чем бы кончилась гонка, но настигавшая нас машина вдруг сбросила скорость и повернула на боковую дорогу, ведущую в Александров, бывшую Александрову слободу, любимое место пребывания Ивана IV, прозванное его современниками Сатанинским Градом. Это он укрепил ее, превратив в центр опричнины. Метла и собачья голова были эмблемой опричников, призванных Грозным «выметать крамолу и грызть изменников». Семилетие, с 1565 по 1572 год, отмечено в истории Русского государства массовыми казнями, отбором земель и других владений опальных, подозреваемых в измене бояр. Царили разобщенность, страх и раззор крестьянства. Заговорили о Малюте Скуратове, любимце Ивана Грозного, жесточайшем из подручных его кровавых дел. Это имя наводило ужас на людей и было проклято многими поколениями.

Путники вспомнили о каком-то своем земляке, участнике детских забав, которого за жестокость прозвали Малютой Скуратовым. Им, ребятишкам, в то время что-то, видать, говорили исторические имена, бывшие мерилом нравственности, подвигов или зла. Неплохое оружие в арсенале воспитания. Теперь им все реже пользуются. Героев, подобных Чапаю, которым хотелось бы следовать, на наших экранах что-то не видно. А те, что возникают, исчезают бесследно из памяти. Ребята особенно чутки на правду.

Издревле стихийно накапливались приметы и наблюдения и создавался неписаный кодекс нравственности, уклад, порядок патриархального образа жизни, с постами, обычаями, отношениями людей, который передавался изустно. Время несло свои перемены, рождало новые образы, нормы, однако в основе их лежал неизменный принцип: противоборство зла и добра. Спутники поинтересовались, еду ли я к родным или просто к знакомым, а если по делам, то куда. Я поделилась замыслом: пройти и проехать по Ярославской земле, по тем местам, которые указал своим подарком сапер-ветеран, и рассказать об увиденном — о людях и их делах, о характерах типичных и нетипичных, о разных явлениях времени, воскресить свои прежние знакомства, впечатления. Я хаживала по этой земле и накопила немало сведений, наблюдений.

— Любопытно, но сложно, — заметил «гость». — Все очень резко меняется. Да, я вот не представляю, какой он нынче, наш Переславль. — Видно, эта мысль его волновала. — Раньше знал всех. Даже и незнакомые были понятны. Что-то роднило, какая-то общая среда, размеренность жизни. Мнение общества имело большую силу, всегда смотрели: что люди скажут. А сами люди, мне кажется, были добрее. Может, как раз потому, что знали друг друга. Маленький город, а история древняя, такая богатая, что и мы вместе с ней вроде бы чувствовали себя богачами. Вот ты упрекаешь, что редко бываю. — Он обратился к соседу и схватил его за руку. — Пойми ты, я как-то приехал сюда, тебя не застал. Хожу по улицам, вроде бы все знакомое — и все чужое. И так мне стало холодно, неуютно и сиротливо. Не с кем слова молвить, сказать вот это «помнишь?», зная, что тебя поймут. Дождался автобуса и домой. Ты понимаешь, уже в пути подумал — домой. В Москву. Все жил в ней как постоялец, с людьми общался главным образом на работе. И дома-то все было как-то временно. А тут вдруг почувствовал, что ближе теперь и места мне нет. Пожалуйста, не сердись. А как тогда дружно жили, работали, собирались в музее. Стихи читали, вели исследования...

Несколько лет назад в фондах Переславского историки-художественного музея я впервые познакомилась с трудами переславских краеведов. Революция всколыхнула все слои российского общества. Повсюду в стране возникали объединения прогрессивно настроенной интеллигенции. В первые ее годы и в Переславле-Залесском было создано Научно-просветительное общество, как бы предтеча общества «Знание». Цель его — широкое и активное изучение родного края с привлечением к этой деятельности местного населения и особенно школьников. Проводились экскурсии по родному краю, изучались реки, озера, леса и поля с их почвами и историей земледелия, животный, растительный мир, записывались легенды, народные песни, приметы, обычаи, устраивались концерты, любительские спектакли, учителя выезжали с лекциями в ближние и дальние селения.

Огромный пласт жизни, реальной, теплой, с ее страстями, борениями, вековыми накоплениями народного опыта, был поднят этими энтузиастами, людьми, горящими творческой энергией, обращенной на благо горячо любимого края.

Все, что было собрано, нынче хранится в фондах музея. Общество перестало существовать в тридцатом году, и многие из его участников разъехались по стране. С одним из них (адрес узнала в музее) я переписывалась некоторое время. Это был учитель Сергей Евгеньевич Елховский, живущий в Иванове, но поддерживающий постоянную с Переславлем связь.

Его «Стихи двадцатых годов» — он их писал «для себя», не претендуя на публикацию даже в местной газете, — были полны глубокого чувства к Залесью, к изумрудным берегам озер, полям, лесам и холмам, к легендам Берендеева болота. Писал и о старинных селениях: Купани, Усолье, Кухмаре, Вёксе, в самих названиях которых таилось что-то влекущее, будоражащее воображение.

— Вы тоже были участником Научно-просветительного общества? — спросила я «гостя».

Он посмотрел удивленно, пытливо, поинтересовался, почему я сказала «тоже». И едва назвала фамилию Елховского, обрадовался, воскликнул:

— Как же, как же! Вместе устраивали музыкально-этнографические вечера. Большую работу вели, потом ее почему-то посчитали никчемной. Помните, может быть, само слово-то краевед вдруг стало звучать оскорблением. Им клеймили отсталых, косных людей, копающихся в исторической рухляди.

— Время было сложное, не все еще устоялось, круто менялась жизнь, что-то действительно мешало движению, — сказал «хозяин», уловив в тоне друга нотки обиды. — Нет, нет, я отнюдь не оправдываю ошибок, — поспешил он добавить, заметив протестующий жест товарища. — Не сразу разобрались, что к чему.