Александр Бренер - Что делать? 54 технологии сопротивления власти Страница 3

Мы, как и многие другие туристы, поехали в Мексику в поисках настоящего сопротивления, при этом не слишком заботясь о возможностях коммуникации: мы не выучили испанский язык, мы не знали местоположение сапатистов, наши денежные средства были крайне ограниченны. Да и вообще; мы сами не знали, хотим ли мы примкнуть к движению сапатистов или только поглядеть на сопротивленцев? А если мы все-таки вступим в движение, чем мы будем там заниматься: герилльей, добыванием еды, стиркой одежды, гуманитарными проблемами, вопросами здравоохранения? Да и захотят ли сами сапатисты вступить в контакт с нами? Принять нас за своих? Все эти вопросы были легкомысленно отброшены в сторону, и только одно звучало в наших головах: в Мексику! В Мексику!

В результате мы провели в Мексике восхитительный месяц. Две недели мы прожили в Мехико-сити, неделю купались в Акапулько, осмотрели все музеи (включая музей Троцкого и музей Фриды Кало), посетили кое-какие достопримечательности в Гуарнаваке и Таско — и вылетели обратно в Европу. Никакого субкоманданте Маркоса (только майки и деревянные «иконки» с его изображениями), никаких революционных индейцев в масках мы так и не повстречали.

Так кончилось наше путешествие к очагу мексиканского сопротивления. Это последнее не стало нашим собственным сопротивлением, как когда-то испанская гражданская война стала «личной» войной для сотен европейцев и американцев. Может быть, мы смалодушничали? Может быть, мы должны были разделить с Mapкосом и его людьми их судьбу?

На эти вопросы, к сожалению, не существует однозначного ответа. Мы, авторы этой книги, потерпели в Мексике фиаско. Возможно, другие найдут там свою победу. А мы поехали сражаться в Вену и Берлин.

Сапатистская армия национального освобождения (EZLN) ассоциируется в настоящее время не только с вооруженной герилльей, но и с такими новейшими формами сопротивления, как масс-медиальная атака, существование в Интернете и революционная лирика (тексты субкоманданте Маркоса). Все эти формы борьбы есть не что иное, как попытка завоевать максимум международного внимания и общественной солидарности. Последняя необходима сапатистам для того, чтобы эффективно защищаться от политических и военных стратегий мексиканского правительства, которое пытается изолировать Чьяпас и замолчать действия EZLN.

Сапатисты впервые начали открытые действия против правительственной олигархии 1 января 1994 года, когда вступил в силу дискриминационный пакт NAFTA, направленный против беднейших фермеров Мексики. Вооруженная борьба EZLN была сфокусирована на неолибералистских стратегиях мексиканского политического истеблишмента: на лживых идеях «свободной торговли». Правительство незамедлительно ответило на выступление сапатистов бомбардировкой мятежного штата, Однако 12 января 1994 года в Мехико-сити прошла большая демонстрация в поддержку EZLN и против бомбардировки Чьяпаса. Тогдашний президент Мексики Салинас сразу пошел на уступки и обещал начать мирные переговоры с руководителями сапатистов. Хрупкое перемирие было наконец установлено, но множество раз срывалось впоследствии.

Кроме Чьяпаса, существует другой (гораздо менее известный) очаг военной и политической нестабильности в штате Гуэрреро. Здесь в 1996 году активизировалась Революционная народная армия (EPR). И Чьяпас, и Гуэрреро принадлежат к беднейшим районам страны в основном с аграрным индигенным населением. Именно социальное и расовое неравноправие вызвало резкую ответную реакцию крестьянских групп и их вожаков. EZLN требует положить конец расистским ограничениям и социальному бесправию в Чьяпасе. Близкие идеи воодушевляют и мятежников Гуэрреро. Революционные коллективы пытаются реализовывать на освобожденных ими территориях принципы радикально-демократического сообщества: самоуправление, саморегуляцию, прямой обмен. Крестьяне создают локальные общественные структуры, носящие антирасистский, антипатриархальный и антикапиталистический характер.

В настоящее время в Мексике чувствуются некоторая усталость и разочарованность событиями в Чьяпасе. Однако борьба продолжается. Да здравствует мексиканское сопротивление!

2. Технологии сопротивления: жить на крыше

Сразу после «Полета в Мексику» — в один из центров актуального сопротивления — можно предпринять попытку нецентрированного сопротивленческого отказа, «приватного», «фантомного», «мистериального» диссидентства в духе одинокой аскезы. Случаем такого диссидентства может стать, например, жизнь на крыше. Мы можем представить себе такое одинокое существование, которое ставит своей целью не личное бегство, не философский эскапизм, не социальный аутизм, но эксперимент странного и неявного для окружающих сопротивления, которое основывается на последовательной асоциальности. Люди в современном обществе привыкли жить в архитектурных постройках, являющихся неотъемлемой частью глобальных властных стратегий. Как указывает Жорж Батай, «прототипами всякой архитектуры являются тюрьма и могила». Архитектура репрезентирует власть и ее вездесущее присутствие в любой оседлой (неномадичсской) культуре. Одной из давних традиций сопротивления является разрушение архитектурных построек, символизирующих власть и ее интенции. Однако в условиях глобализированной современной власти («общество контроля») разрушение архитектуры группами людей или одиночками весьма проблематично: репрессии последуют незамедлительно вслед за любыми покушениями на архитектуру (даже если это будут «невинные» граффити, не говоря уже о более серьезных повреждениях). Но что если сопротивленцы попробуют жить на крышах, как бы «оседлав» архитектуру, подобно кочевникам, «живущим» на своих конях? Что если они возведут на крышах зданий палатки, номадические шатры, легкие навесы, вигвамы и юрты? Или просто начнут жить на крышах в спальных мешках? (Обрадовался бы Жиль Делёз или нет?) Что если они станут бунтующим народцем крыш? А если и не народцем, то даже отщепенцы, храбрые одиночки, — не будут ли они тоже подрывать лживую репрезентативность современной архитектуры? Вообразим себе такого одинокого борца: вообразим его сначала на крыше какого-либо административного здания под ночным звездным небом, под утренними облаками, а затем — в тюрьме, под крепкими потолками, за кирпичными стенами, куда он неминуемо попадет, если будет упорствовать в своем одиноком сопротивлении. Вообразим себе все это, чтобы еще раз уяснить: наше рабство тотально, наше сопротивление ничтожно. Но не рвите свою рубаху — разорвите Пикассо!

3. Технологии сопротивления: прикоснуться к носу Ханса Хааке

Сергею Кудрявцеву посвящается

Теперь нам хотелось бы наметить серию технологий сопротивления, связанную с непосредственными физическими воздействиями, с личными, интимизированными контактами, с персональными отношениями. Для примера мы возьмем эмблематическую фигуру интернационального художника Ханса Хааке. Этот художник получил мировую известность благодаря своим произведениям, имеющим критическую направленность. Следует отметить, что политическая критика Хааке весьма традиционна (если не консервативна): она направлена на крупные корпорации (Филипп-Моррис, например), на реакционных политиков (сенатор Хелмс, например), на музеи и коллекции (Саатчи, например), на исторические феномены национал-социализма и фашизма, одним словом, на запятнанность капитала и культуры в буржуазном обществе. Однако при этом, к сожалению, Ханс Хааке почти совсем не рефлексирует свое собственное положение истеблишированного уважаемого художника, принадлежащего институции современного искусства и вписанного в самые высокие уровни нынешней арт-системы. Критикуя социоэкономическую структуру современного искусства, Хааке говорит на языке этого искусства и является одной из наиболее репрезентативных фигур в мире художественной культуры. Возникает как бы «черная дыра» внутри его критики, некая «слепая зона», на которую эта критика не распространяется. Это довольно типичный парадокс современной институциализированной критики: она направлена только на отдельные, искусственно локализованные области, в то время как другие зоны легко игнорируются и выпадают из критической сферы.

А что если попытаться раскритиковать самого Ханса Хааке и подобных ему конвенциональных критиков? Причем сделать это можно вовсе не с позиций «политически корректной» критики, а. например, с позиций «прямой демократии», которая не гнушается физическими контактами, не боится скандальных табуированных форм культурной атаки, таких, скажем, как пощечина, плюха, удар по физиономии, неприличный жест, пинок, затрещина, гримаса или подзатыльник. Что если мы подойдем к Хансу Хааке и потрогаем, а то и пощекочем его нос или его ухо? Не будет ли это в определенных, конечно же, очень конкретных, обстоятельствах вполне действенной и оперативной технологией сопротивления? Почему бы и нет?